Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов

— Ага, порядок. Документацию, говорю, ведешь аккуратно. Так и дальше продолжай.

И Егор хотя и с большим скрипом, но продолжал. Однако год от году «скрип» этот становился все туже и туже. Илья Юргин за несколько послевоенных лет потратил нервов больше, чем за всю прошедшую жизнь. И когда Егор упирался окончательно, Купи-продай прибегал к Устину и начинал подпрыгивать на стуле, точно его кололи снизу острым шилом.

— Нет, Устин… Н-не-ет, как хошь, а Егорка идиот непуганый. Ить за нонешнее лето волчишки всего одного теленка порвали. Это как, а? Не могли они, что ли, с полдюжины хотя бы загрызть? Каждому ясно, что могли. Слышь, Устин? Слышь, говорю?

— Да слышу, чтоб тебя! — взрывался Устин и шел к Егору.

После тяжелого разговора Кузьмин соглашался, чтоб за лето волки загрызли двух-трех телят.

Особенно тяжело было с ним разговаривать прошлой, дождливой осенью: когда Юргин намекнул, как бы сплавить на сторону брички четыре сена, то Кузьмин вообще послал его ко всем чертям. Илья принялся плакать и ныть перед Устином. Устин вынужден был снова разговаривать с Егором.

Потерев, как обычно, свою щеку, Кузьмин отрезал:

— Не дам сена. Ты же видишь, какой нынче год. И так на ползимы не хватит, попадают коровенки.

— С тебя, что ли, спрос будет?

— И с меня. А как ты думал? С Антипа, что ли, твоего кривоногого спросят? Не дам.

— Ладно. В тюрьму, видать, захотел? Можно.

— Да лучше в тюрьму! — закричал Егор, багровея. — Лучше отсидеть честно! Иди жалуйся. Поглядим еще, не вместе ли угодим туда.

Устин несколько минут сидел на скамейке против Егора и думал, что ключ, которым он намертво запирал Фрола Курганова, тут не подходит, не лезет в замочную скважину.

— Понятно, — буркнул наконец Устин. — Это окончательно?

— Окончательно. Или дай мне жить, дышать свободно, или иди жалуйся.

— Ладно, — снова проговорил Устин и поднялся. — Мне в тюрьму не страшно, я свое почти отжил. А договоримся так. Четыре брички сена — многовато, а две пусть увезет Юргин под первый снегопад. Да, еще вот что… В Пихтовой пади у нас два, что ли, или три стожка стоят. Место там глухое, дальнее. Так вот… Ты не вывози пока сено оттуда. Пусть стоит… на всякий случай. Ну, будь здоров.

И, не дав Егору опомниться, вышел.

Потом все время думал, гадал: будет или не будет Егор вывозить сено на фермы из Пихтовой пади? Даст или не даст сена Илюшке?

Стожки в Пихтовой пади так и остались стоять в зиму. Юргин сметал все-таки пару бричек колхозного сена на своем дворе.

Глубокой осенью, когда уже навалило снега по колено, Большаков вздумал самолично проверить, все ли сено вывезено на фермы, не остался ли где забытым какой-нибудь стожок. Устин шепнул Егору: «Как хочешь, а чтоб не видел Захар тех стожков». И Большаков не увидел. Егор не рассказывал, как он обвел председателя. Да Устин и не допытывался.

И вдруг позавчера Егор распорядился вывезти на колхозный двор сено из Пихтовой пади. Правда, иначе он не мог, потому что Фрол Курганов наткнулся случайно на эти стожки. «Случайно? А случайно ли? Да что же это происходит? Пистимея, объясни, пожалуйста. Ты все знаешь, сволочь верующая, все понимаешь. Я тебе покорялся, делал все, как ты хотела. Так вот, объясни мне теперь: что происходит, что происходит?!»

Устин распахнул тулуп, открыл глаза, крутнул головой. Он и в самом деле хотел вслух спросить у Пистимеи, что же это происходит? Но не успел, потому что в эту секунду раздался голос жены:

— Вставай, приехали! И скажи: «На сердце жалуюсь». Хлюпает, мол, что-то в сердце, и колотье.

Никакого колотья, никакой боли он в сердце не чувствовал. Но кошевка в самом деле стояла возле крыльца районной поликлиники.

Глава 26

Вера Михайловна Смирнова без конца заставляла Устина поворачиваться к ней то спиной, то грудью. Голый по пояс, он неуклюже поворачивался, чуть не царапая бородой ее лицо.

— Фу, какую бороду отрастили! — сказала она, когда он все-таки царапнул ее по щеке.

— Что вам борода? — угрюмо сказал Устин. — Она у меня не болит, пущай растет на здоровье.

— Да уж очень страшная она у вас. Ну-ка, еще раз спиной ко мне!

Наконец она отложила стетоскоп.

— Сердце ваше мне не нравится больше, чем борода. Раньше жаловались?

— На что?

— На сердце.

— Вроде здоровый был.

— Погодите-ка… Вы говорите, из колхоза «Рассвет»? Тут ваш участковый врач. Одну минутку.

Вера Михайловна вышла. Вернулась она с молоденькой девушкой, в которой Морозов узнал Елену Степановну Краснову. Девушка воскликнула:

— Устин Акимыч! Да что же это вы?! Не может быть…

— Чего там! — кисло проговорил Устин. — Вчера вот редактора Смирнова вам привез, а сегодня сам…

— Смирнова? — подняла уже наполовину седую голову Вера Михайловна, встала и подошла к Морозову. — Так это вы?

— Чего я?

— Да… привезли к Елене Степановне моего мужа. Ведь Петр Иванович мой муж.

Морозов снова чуть не царапнул ее по лицу бородой.

Вера Михайловна смотрела на него, прищурившись. В глубине ее глаз настороженно поблескивали маленькие светлые точки. Потом отошла к столу, надела очки.

— Ну я, — сказал Устин. — Выехали мы — ничего. Уж в дороге ему худо стало…

— Да, действительно, Морозов Устин Акимыч, — проговорила Вера Михайловна, рассматривая его больничную карточку.

«Значит, не отшибло память, все помнит, собака, что произошло вчера, — думал Устин о Смирнове, подставляя теперь уже Елене Степановне то грудь, то спину. — Даже рассказал все жене, кажется».

Но это не вызвало у него ни страха, ни опасения. Так же спокойно он подумал: «Захару, конечно, тоже рассказал» — и усмехнулся…

— Странно, странно, — проговорила Елена Степановна. — Устин Акимыч, давно это у вас с сердцем?

— Что, хлюпает?

— Да, работает… шумновато. Ведь вы все время были абсолютно здоровы.

«Со вчерашнего вечера, —