Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов

Морозов, силясь вспомнить, где слышал этот голос, не трогался с места.

— Ты что, на ухо туг? — спросил человек.

— Постой, постой, — проговорил медленно Устин, напряг память. Лоб сразу сделался горячим, точно он макнул голову в кипяток. — Да это не ты вчера ночью за милостыней приходил к нам, а? А ну скажи: «Оставайтесь с Богом!» То-то я не зря думал, что эти нищие имеют крестовые дома на фундаментах, а в домах кованые сундуки…

Человек схватил Морозова за плечи и с силой толкнул к дому:

— Какие дома, дурак? Какие сундуки? Ступай, ступай, коли приглашают…

Говорил, а сам толкал и толкал Устина, не давая больше опомниться. Так он и втолкнул его в сенцы, потом провел темным, узким коридором и боком впихнул в ярко освещенную комнату, захлопнул дверь.

Электрический свет в комнате был настолько ярок, что Устин сразу же закрыл глаза. И вдруг рядом кто-то кашлянул. Устин, не открывая глаз, не шевелясь, не шевеля даже губами, вдруг прошептал со свистом:

— Демид…

Шагая за Пистимеей, а потом впереди того человека, который толкал его к дому, Устин Морозов и мысли не допускал, что возможна встреча с Демидом Меньшиковым, что эта встреча будет тем самым главным, что еще должно сегодня произойти, но, когда услышал тихое покашливание, его окатило с головы до пят не то горячим, не то холодным: Демид! Кто-то другой кашлянуть здесь не мог…

Устин стоял у дверей, вытянувшийся, окаменевший. Он боялся открыть глаза, сознание его не работало еще, а в голову стучало молотом: «Демид, Демид, Демид…»

В комнате никто больше не кашлял, не было слышно ни малейшего шороха. Устин медленно открыл глаза.

Перед ним действительно стоял… Демид Меньшиков.

В комнате не было ни стула, ни стола. Одни белые стены. И яркий-яркий электрический свет. А у стены, весь в белом, как привидение, стоял Меньшиков.

Демид сильно изменился, сильно постарел. Он отрастил небольшую бороду, длинные волосы. И борода и волосы тоже были белыми. Но Устин сразу узнал его. Да и как было не узнать эти круглые, навыкате, глаза, которые смотрят вон на него, Устина, так, что кожа коробится, словно на огне, эти тонкие губы… Когда-то Демид все намеревался сжевать этими губами букетик лесных цветов, но каждый раз почему-то передумывал.

Устин стоял-стоял да и начал сгибаться в коленях, начал опускаться, точно хотел сесть на стул.

— Упадешь ведь, — негромко сказал Демид.

Колени Морозова перестали сгибаться, он с удивлением поглядел направо, налево…

— Падать-то ни к чему пока, — опять сказал Демид, по-прежнему не трогаясь от стены. — Здравствуй, что ли, Устин Акимыч.

— Хе-хе… — Но тут же Устин испугался своего смешка, проговорил неловко, полувопросительно: — Где же Пистимея-то? Куда это она делась?…

— Не потеряется, я думаю.

— Так… — Устин наконец начал приходить в себя. Он расстегнул тужурку, снял шапку, поискал, куда бы ее повесить. — Гвоздь-то хоть есть тут?

Голос его окреп окончательно.

Демид Меньшиков все еще стоял у белой стены, почти сливаясь с нею.

— Что вырядился в белое, как покойник? — Устин так и не поздоровался с Меньшиковым.

— Время позднее. Мы уж спать легли.

Демид отделился от стены, прошелся из конца в конец комнаты, словно призрак. Устин даже сделал шаг назад, к двери. Демид остановился, поглядел на него, скривил чуть губы, отчего они стали еще тоньше.

— Иди сюда, вот в эту дверь. — И Демид отдернул белую занавеску, которую Устин как-то не заметил, толкнул филенчатые створки. — Проходи, гостем будешь.

Помещение, куда вошел Устин, было обставлено как обычная жилая комната: стол, накрытый розовой скатертью, стулья, желтый дерматиновый диван, желтый абажур, на окнах занавески, в углу тумбочка местного промкомбината, как определил Устин, на тумбочке радиоприемник «Восток». Из этой комнаты еще две двери вели куда-то. Демид снял розовую скатерть со стола, приоткрыл одну дверь, сказал негромко:

— Доченька, гость у меня. Подай нам чего-нибудь.

И тотчас в комнату вошла девушка лет восемнадцати с белой обеденной скатертью, салфетками, застелила стол.

Следом за ней вошла еще одна, с косами, чуть постарше первой. Она несла полный поднос тарелок с кушаньями. Вдвоем они быстро и молча собрали на стол, отошли к двери, сложили руки на груди и замерли.

— Спасибо, дети мои, — сказал Демид, и обе девушки скрылись.

Они были красивы и миловидны, эти девушки, особенно та, что постарше, с косами. Но ни одна из них не походила на Демида.

— В самом деле дочери, что ли? — спросил Устин.

— Ага, — кивнул Демид, достал из тумбочки бутылку водки. — Ну, за встречу! Садись, помянем минувшие годы.

Устин окончательно пришел в себя. Он сел к столу и сказал:

— Только переоделся бы ты…

— Это можно, — проговорил Меньшиков и вышел.

Через несколько минут перед Устином сидел прежний Демид, только поседевший, немного сморщившийся. На секунду Морозову даже показалось, что они находятся не в Озерках, а в той зауральской лесной деревушке, в которой прокоротали не одну зиму, что сейчас прибежит от Микитовых дочерей Тарас Звягин, войдет Серафима в своем длинном платье, молодая, стройная…

— Значит, жив все-таки? — спросил Устин, подвигая к себе рюмку.

— Да нет. Я покойник, как ты сказал. Давным-давно.

— Как это понять? — Устин поднял голову, бородой чуть не опрокинул рюмку на длинной ножке. И продолжал уже зло и раздраженно: — Ты говори уж прямо, коли… привезла меня к тебе Пистимея. Или опять… не все мне положено знать?

— Да нет, скажу все прямо. Чего мне от тебя таиться? Пей вот сперва.

Они выпили. Демид наполнил рюмки снова, встал и прикрыл плотнее дверь, куда ушли девушки.

— Так вот, Устин Акимыч… — начал Меньшиков, вернувшись к столу. — Демид действительно умер где-то, пропал бесследно, размолола его история в порошок, ветер разметал по белу свету, время стерло его имя в памяти людей.

— Красиво говоришь. Где так научился?

— Просто занимался самообразованием.