Ожерелье королевы - Александр Дюма

От Жанны не укрылось ни смятение Шарни, ни внимание к нему королевы, ни та настойчивость, с какой оба они стремились к объяснению.

Всего этого было более чем достаточно такой проницательной женщине, как Жанна, чтобы о многом догадаться; не станем растолковывать читателю того, что они и так уже поняли. Та комедия, что была разыграна за три последние ночи, не требует пояснения после подстроенной Калиостро встречи графини де Ламотт с Оливой.

Войдя к королеве, Жанна принялась слушать и наблюдать; ей хотелось высмотреть на лице Марии Антуанетты улики, которые подтвердили бы ее догадки.

Но королева уже привыкла за последнее время всех опасаться. Она была непроницаема. Жанне пришлось ограничиваться догадками.

Она уже приказала одному из лакеев проследить за г-ном де Шарни. Вернувшись, лакей доложил, что граф вошел в окруженный буками дом на краю парка.

«Сомнения нет, – подумала Жанна. – Этот человек влюблен в королеву, и он все видел.»

Она услышала, как королева сказала г-же де Мизери:

– У меня ужасная слабость, дорогая моя. Сегодня я лягу спать в восемь.

Та что-то возразила, но королева добавила:

– Я никого не приму.

«Дело яснее ясного, – сказала себе Жанна. – Не нужно быть большим хитрецом, чтобы догадаться».

Все еще под впечатлением от сцены, разыгравшейся между нею и Шарни, королева вскоре отпустила всю свиту. Жанна поздравила себя с этим; с тех самых пор, как она состояла при дворе, она еще не была так собою довольна.

– Карты спутаны, – сказала она. – В Париж! Пора расстроить то, что я устроила.

И она, не теряя времени, отбыла из Версаля.

Ее отвезли домой, на улицу Сен-Клод; там она обнаружила великолепный подарок – серебряный сервиз, который еще утром прислал кардинал.

Равнодушно взглянув на подарок – между прочим, весьма ценный, – она через шторы взглянула на окна Оливы, но они еще были затворены. Олива спала, вероятно очень утомленная: днем была сильная жара.

Жанна велела отвезти себя к кардиналу; тот сиял и раздувался от счастья и гордыни. Сидя за своим роскошным бюро, шедевром Буля, он неутомимо писал, и рвал, и вновь писал письмо, которое начиналось всякий раз одинаково, но никогда не кончалось.

Едва лакей доложил, его высокопреосвященство воскликнул:

– Милейшая графиня!

И ринулся ей навстречу.

Жанна не уклонилась от поцелуев, которыми прелат осыпал ее руки. Она села поудобнее, чтобы легче было выдержать предстоявший ей разговор.

Сначала прелат рассыпался в благодарностях, и его уверения были столь же искренни, сколь красноречивы.

Жанна его остановила.

– Да будет вам известно, – сказала она, – что вы, монсеньор – образец деликатности, и я благодарю вас.

– За что?

– Не за очаровательный подарок, который вы прислали мне нынче утром, а за осмотрительность, которая подсказала вам не отправлять его мне в Версаль. Право, вы весьма деликатны. Вашему сердцу чуждо фатовство, вы великодушны.

– Если уж говорить о чьей-либо деликатности, то лишь о вашей, графиня, – возразил кардинал.

– Вы не просто счастливый человек, – воскликнула Жанна, – вы ликующий небожитель!

– Не спорю, и меня самого пугает мое счастье; оно меня смущает; жизнь прочих людей представляется мне невыносимой. Мне вспоминается языческая легенда о Юпитере, который устал от своего сияния.

Жанна улыбнулась.

– Вы приехали из Версаля? – нетерпеливо спросил он.

– Да.

– Вы… ее видели?

– Я прямо от нее.

– Она ничего… ничего не говорила?

– А что, по-вашему, она могла сказать?

– Простите меня: это не простое любопытство, я едва владею собой!

– Не спрашивайте меня ни о чем.

– Ах, графиня!

– А я говорю вам – нет.

– Какой у вас странный тон! Можно подумать, вы привезли мне дурную весть.

– Монсеньор, не вынуждайте меня говорить.

– Графиня! Графиня!

И кардинал побледнел.

– Чрезмерное счастье, – произнес он, – похоже на высшую точку колеса фортуны: едва кончается взлет, на смену ему тут же начинается спуск. Но если стряслось несчастье, не щадите меня. И все-таки… ничего дурного не случилось?

– По моему разумению, напротив, случилось огромное счастье.

– Что же, что вы имеете в виду? В чем заключается это счастье?

– В том, что нас не обнаружили, – сухо пояснила Жанна.

– А! – И он заулыбался. – Но ведь наши сердца и ваш ум не пренебрегли ни единой предосторожностью и все предусмотрели…

– Никакие сердца и никакой ум, монсеньор, не помешают глазам соглядатая видеть сквозь листву.

– Нас видели! – испуганно вскричал г-н де Роган.

– У меня есть все основания так думать.

– Но если видели, значит, нас узнали?

– Ну нет, монсеньор, вы сами в это не верите: если бы нас узнали, если бы наша тайна оказалась в чужих руках, то Жанна де Валуа уже была бы на краю света, а вам оставалось бы только умереть.

– Это правда. Слушая ваши недомолвки, графиня, я словно поджариваюсь на медленном огне. Ладно, пускай нас видели. Видели людей, прогуливающихся по парку. Разве это запрещено?

– Спросите у короля.

– Король знает?

– Помилуйте, если бы король знал, вы были бы в Бастилии, а я в приюте. Но береженого Бог бережет, и я приехала к вам, чтобы сказать: не искушайте судьбу.

– Как прикажете понимать? – возопил кардинал. – Что означают ваши слова, дорогая графиня?

– Они вам непонятны?

– Мне страшно.

– Мне и самой будет страшно, если вы меня не успокоите.

– Что для этого нужно?

– Не ездите больше в Версаль.

Кардинал подскочил на месте.

– Днем? – с улыбкой спросил он.

– Сперва днем, а потом ночью.

Г-н де Роган задрожал и выпустил руку графини.

– Это невозможно, – изрек он.

– Теперь мой черед просить у вас прямого ответа, – возразила она. – Вы, кажется, сказали «невозможно». Позвольте спросить, почему сие невозможно?

– Потому что в сердце у меня живет такая любовь, которая умрет лишь со мною вместе.

– Оно и видно, – язвительно перебила она. – И вам, по-видимому, не терпится поскорее достичь этого результата, потому вы так настойчиво рветесь снова в парк. Что ж, если вы опять туда явитесь, ваша любовь оборвется – также, как ваша жизнь, причем мгновенно.

– Какие ужасы вы мне рассказываете, графиня! А вчера вы держались отважно!

– Моя храбрость сродни храбрости зверей: я ничего не боюсь, покуда нет опасности.

– А моя храбрость досталась мне в наследство от предков: я счастлив лишь вблизи опасности.

– Превосходно; позвольте все же вам заметить…

– Ни слова, графиня, ни слова! – перебил влюбленный кардинал де Роган. – Жертва принесена, жребий брошен. Любовь превыше всего, а там пусть хоть смерть! Я поеду в Версаль.