Фронтовичка - Виталий Мелентьев

По вечерам, отправляясь на передовую, она передавала Виктору гитару и просила его идти впереди. Виктор вначале смущался и старался не оглядываться. Но наконец его разобрало любопытство, и он увидел, что, передав гитару, Валя легко побежала назад, а потом бегом вернулась к нему.

— Ты что? — удивился он.

— Просто разминаюсь. Тренируюсь, — уклончиво ответила Валя.

Виктор неожиданно обрадовался и предложил тренироваться вместе. С этого дня на передовую и с передовой они только бегали, и вскоре длинноногий Виктор стал посмеиваться над своей партнершей: она всегда отставала.

За несколько недель упорной тренировки Валя похудела, стала стройней, но, пожалуй, подурнела: спа́ла легкая округлость щек, под глазами появились тени. Заглядывая в потемневшие, горящие затаенным, ровным огнем Валины глаза, Лариса недоверчиво качала головой:

— Дуришь ты что-то, девка… Ой, дуришь.

Ларисино недоверие усилилось, когда Валя, решив, что ей не следует забывать немецкий язык, пришла в разведотделение штаба и попросила какие-нибудь немецкие документы.

— Мне нужно переводить… для практики.

— А вы знаете немецкий язык? — с отличным, истинно берлинским акцентом спросил у нее начальник разведотделения, моложавый майор Онищенко.

— Да. Знаю. Но боюсь, что начинаю забывать, — тоже по-немецки ответила Валя.

У майора был пристальный и слегка насмешливый, изучающий взгляд и располагающая улыбка, белозубая и широкая. И Валя очень легко рассказала ому о себе. Взгляд у Онищенко стал озабоченным и жестким. Он деловито спросил уже по-русски:

— Не собираетесь ли вернуться в разведку?

— Я еще не знаю куда, но куда-нибудь из ансамбля уйду.

— Я говорю о разведке, — строго сказал майор.

Валя внимательно посмотрела на него и, не меняя тона, очень спокойно, с долей доверительной задушевности, сказала по-немецки:

— Я вам ответила: я еще не знаю, куда пойду!

Майор переложил на столе бумаги, располагающе улыбнулся и ответил по-русски:

— Хорошо. Я дам вам для перевода несколько солдатских писем. Вас это устраивает?

— Да, — все так же по-немецки ответила Валя. — Это позволит провести практику в разговорном языке.

Они расстались настороженно и в то же время чем-то довольные друг другом.

Окончив перевод писем, Валя отнесла их майору Онищенко, который, не глядя, сунул их под бумаги на столе и уже с совершенно обвораживающей улыбкой предложил:

— А не проехаться ли нам к разведчикам?

— Ну… если это нужно…

Майор крикнул в закрытую дверь:

— Сизов, запрягай! — А потом почти вплотную подошел к Вале и положил свою маленькую, белую руку на ее плечо, на новенький, недавно вшитый погон. — Вы любите санные прогулки?

— Не знаю, — ответила Валя и взглянула в майорские глаза тем холодным, спокойным взглядом, который обыкновенно отпугивал даже самых рьяных ухажеров. — Таких прогулок я еще не делала.

Ни взгляд, ни холодный тон — ничто не подействовало на майора. Все та же располагающая улыбка, все те же острые и насмешливые глаза. И руки с Валиного плеча он так и не убрал.

— Мне очень приятно, что первая будет со мной. Кстати, вас зовут… Валя? Вы разрешите мне называть вас так, запросто?

— Если вам это удобно.

— Вполне. Меня наедине зовут Николай. На людях — гвардии майор. Вам это удобно?

Это походило на насмешку — тонкую, умную и злую. Похоже, что майор добивается того же, чего добивался полковник в госпитале. Но этот посмелее и поумнее. Вернее, похитрее. С большой выдержкой.

«Ну, хорошо же… — обозлилась. Валя. — Найдем управу и на тебя».

Она неожиданно резко выпрямилась, поднося руку к ушанке, дернула плечом и, слегка пристукнув каблуками, ответила:

— Так точно, товарищ гвардии майор.

Рука майора соскользнула с погона, но лицо у него не изменилось. Он только весело сказал:

— Вот и отлично. Познакомились.

«Ну и выдержка, — с явным уважением подумала Валя, а потом уже с тревогой спросила себя: — Чего он, интересно, добивается?»

Они ехали по хорошо накатанной, уже по-весеннему зажелтевшей дороге и болтали о московских театрах. Майор знал десятки актеров и их коронные роли, разбирался в тонкостях режиссуры. Валя больше вспоминала оперетту.

На полпути до расположения роты разведки Онищенко, воспользовавшись ухабами, подвинулся поближе и обнял Валю за талию. Она насторожилась. Майор замотал вожжи на кованый крючок на облучке и взял Валину руку. Валя решила: сейчас полезет целоваться и нащупала ногой упор в бортике саней. Онищенко чуть наклонился и заглянул в глаза. Валя не отвела взгляда, но невольно поджала губы. В майорских глазах пробежала смешливая искорка и сейчас же погасла: неподалеку грохнул снаряд, лошадь всхрапнула и шарахнулась. Онищенко перехватил вожжи, натянул их и неожиданно сердито крикнул:

— Отъелась, лентяйка!

Лошадь всхрапывала. Гвардии майор достал кнут и с плеча стегнул ее вдоль спины. Сани рванулись и понеслись. Пахнущий лесной свежестью, хвоей и навозом крутой и волнующий ветер сразу засвистел под ушанкой, глаза наполнились слезами, стало необыкновенно весело и немного жутко. На какую-то долю секунды Валя даже пожалела, что майор убрал свою руку: с ней было как-то надежней.

Онищенко словно почувствовал это мгновенное колебание спутницы, оглянулся, и в его веселых, совсем мальчишеских глазах засветилась такая веселая радость, такое наслаждение жизнью, что Валя ответила ему счастливой улыбкой. Он встал на ноги и еще раз стегнул лошадь. Она перешла в галоп. Ветер стал круче. Об облучок глухо шлепались слетающие с лошадиных копыт комки снега, и снежная пыль изморозью оседала на разгоряченное лицо.

После километра веселой и немного страшной скачки лошадь перешла на рысь, и у нее неожиданно стала екать селезенка. Валя сначала испугалась: она решила, что майор загнал лошадь, но потом поняла, в чем дело, и расхохоталась. Впервые за долгое время ей было весело и хорошо. Онищенко посмотрел на нее своими мальчишескими, бойкими глазами и тоже расхохотался, гикнул и огрел лошадь кнутом. Сани дернулись, взвизгнули полозьями и понеслись.

Так, беспричинно смеясь, на мгновения замирая от веселого, нестрашного ужаса, когда сани заносило на поворотах или ухабах, они и влетели в расположение разведроты. На крупе лошади, под ременной сбруей, выступили белые полоски пены, и в воздухе сразу установился крепкий и волнующий запах пота.

Майор еще не успел выскочить из саней, как дежурный по роте подал команду «Смирно» и, печатая шаг, поблескивая отлично сшитыми хромовыми сапожками, пошел к саням с докладом. Но майор только добродушно махнул рукой и, переводя дыхание, твердил:

— Вольно, вольно. Вольно, говорю.

Дежурный наконец понял и крикнул:

— Вольно!

По тому, с каким недоверчивым и нерешительным интересом смотрел дежурный на начальника, Валя поняла: таким, как сегодня, мальчишески оживленным и добродушным майор Онищенко бывает не часто. Тогда что же случилось с ним сегодня?

Она перестала смеяться и подтянулась. Майор, казалось, не заметил этого преображения и, по-прежнему улыбаясь, взял Валю под руку и повел к стоявшей на отшибе землянке. Когда они вошли, из-за покрытого старыми газетами стола поднялись три офицера. Один из них — плотный, чернявый, с выпуклыми темными глазами — громко, но добродушно укорил:

— А мы вас ждем, ждем, товарищ майор…

Валя про себя отметила, что поездка в разведроту, оказывается, планировалась майором заранее, и это не понравилось ей, изгнало остатки того великолепного настроения, которое родилось во время скачки по предвесеннему лесу. Потом она узнала плотного человека с громким голосом — это был тот самый, что уводил людей в разведку…

Злобы, что она ощутила в ту ночь, уже не было. Был просто интерес к этим людям, причем интерес с примесью собственного превосходства. Видимо, оно пришло потому, что эти люди уже показали, что они способны не выполнить боевую задачу и потерять при этом людей, а Валя только готовилась к выполнению такой задачи и могла надеяться, что она ее выполнит успешней и уж, конечно, без потерь.

Настроение у нее улучшилось, и она села за стол, на который ординарец командира роты и повар немедленно выставили нехитрую закуску: американские, спрессованные в банке, безвкусные сосиски, баночки с великолепным аргентинским тушеным мясом, розовый, промороженный русский шпиг и, конечно, гордость каждого повара-фронтовика — жареную картошку. Во флягах, которые лежали возле командира роты на скамейке и чем-то напоминали противотанковые гранаты, была отличная, настоявшаяся в дубовых бочках желтоватая водка.

Валя не стала чваниться и выпила стаканчик от немецкой фляги. Ей стало хорошо и весело. От второго она решительно отказалась и, как ее ни уговаривали выпить, какие только серьезные или шутливые тосты ни предлагали, больше не пила. После пятой стопки один из командиров взвода сослался на занятость и ушел. Спели, поговорили. Второй командир взвода тоже ушел.