Шепот шума - Валерия Нарбикова

И еще привидения могут привидеться. И они могут быть раздетые и голые. И у них могут быть дети. И Вера, когда сегодня днем встретилась с Н.-В., хотела рассказать ему сон, который ей приснился сегодня, и рассказала бы, если бы он не повез ее в гости. А получилось, что она его стала рассказывать прямо в гостях, прямо при всех. То есть у этого сна было точно начало и точно конец, но она не помнила. А в середине сна как будто бы один человек привел ее как будто бы в гости и сказал гостям: "А это мой младший брат", но как будто она точно знала про себя даже во сне, что она не мальчик, а девочка, а во сне как будто бы она - мальчик, то есть всем видно, что она - мальчик, хотя она-то знает, что она девочка. И этот человек, когда уже наступила ночь, говорит этим гостям: "Вы нас можете положить наверху с братом". И там такая комната, совершенно темная, и даже не видно лица этого человека, и ему не видно ее лица. Но он знает, что она - это она, а она знает, что он - это он. И тогда она говорит ему: "А вдруг я правда твой младший брат", и он говорит: "Это все равно, я все равно сейчас буду тебя любить". И они начинают целоваться, совсем не видя друг друга, ну абсолютно ничего не видя, и это очень прекрасно.

И эти привидения не закрывают за собой дверь, когда входят. Они могут войти даже через закрытую дверь или даже в щель. И они инфантильны. И навязчивы. Они на кухне играют в солдатики, и наглеют, и даже орут. И они совсем не ласковые. Хотя когда они начинают ласкаться, как собаки, у них лезет шерсть. И они близоруки. Все до единого. Они не различают горизонтальное и вертикальное. И они маются. И боятся света. Любого. Но особенно электрического. А солнечного света они боятся абсолютно. И у них есть пушок. И они могут улететь как пушинки. И если вообразить, что они есть, то они будут. И внутри у них есть огонь, а сверху мякоть. И даже далеко вдали.

И после Вериного рассказа Н.-В. подумал, что это он приснился ей во сне, что как будто бы это он - этот человек и как будто она - этот мальчик. И в этот момент у него даже промелькнула мысль, что он на самом деле был бы даже педерастом, если бы на самом деле она была бы мальчиком.

Но на самом деле было б ничего не понятно, потому что смысл был моментальный, только в моментальном смысле был смысл. И даже было странно, что вот почему если в какой-то момент смысл есть, то в следующий момент этого же смысла уже нет, а есть что? Следующий смысл? Или вообще смысла нет. И если момент абсолютный и смысл абсолютный, то абсолютно непонятно, куда девается этот момент с этим смыслом. Даже в смысле привидений - натуры бессмысленные и моментальные, а вместе с тем абсолютные. И когда их нет, то где они?

Может быть, в парке, мимо которого Свя уже ехал с Верой. Эти привидения бывают там среди стволов. Они бывают там сидя. Они там ползают на четвереньках среди грибов. Или ускользают из гостей, даже не попрощавшись, раз - и они уже в кино. И Вера со Свя исчезли из гостей, когда Свя сказал ей: "Я ухожу, подвезти?" Н.-В. даже не видел, как они вышли, и никто не видел, только отдельные особи, относящиеся тоже к привидениям у вешалки в углу, самые скромные, у которых нет родных, сироты, у которых нет даже ботинок, и они шлепают прямо в галошах по воде.

"Куда тебя везти?" - спросил Свя.

"К тебе".

"Хочешь его дождаться?"

"Нет".

И Свя резко повернул, потому что прямо не было дороги, там был тупик. И в тупике была канава с водой, и в воде плавали опавшие листья, на которых сидели маленькие жучки, как на островах, и они ели эти острова, питаясь листьями. И никто из них не знал о полуподвале, где лопнула труба, и в этом полуподвале тоже была яма с водой, и там на островах тоже сидели такие же жуки, их братья. Эта яма с водой была в коридоре полуподвала, а чтобы пройти в комнату полуподвала, нужно было перешагнуть через эту яму. Или хозяин полуподвала должен был взять девушку на руки и перенести ее через яму, что он и сделал, и в комнате были решетки на окнах, и если смотреть с улицы, то было видно кресло, в котором сидит этот хозяин с девушкой, то есть девушка сидит у него на коленях, но это имеет отношение только к тем братьям тех жуков.

И когда Вера со Свя вышли из машины и вошли в лифт, который, раскачиваясь от ветра, стал набирать высоту, и они пристегнули ремни, и когда погасло световое табло "Не курить, пристегнуть ремни", и они закурили, то было уже совсем темно за окном, и трудно было определить, на какую высоту они поднялись. И Свя сказал: "Может быть, все-таки чаю?" И Вера сказала: "Нет, просто воды".

Потому что даже каждый напиток имеет свою длительность. И чем крепче напиток, тем длиннее. И чай - длиннее воды, а вино - длиннее чая, а коньяк длиннее вина. А водка, длиннее которой бывает только разговор во время водки.

Но о чем можно говорить, когда один человек пьет воду, а другой смотрит, как он эту воду пьет. И сухарь без начинки, и отсутствие пения соловьев, которые корыстны в своем пении, потому что уже совокупились, но они не артисты, а артисты - не соловьи и поэтому поют не просто, чтобы совокупляться, а для искусства, а соловьи поют не для искусства, а чтобы совокупляться, тогда вот что непонятно - или, может, все-все на свете искусство - это и есть желанное совокупление и каждый Леонардо так сладостно щелкает, чтобы слаще совокупиться со своей пташкой.

"А можно, я еще вот это попью?" - сказала Вера.

"Выпей, если хочешь".

И она разговорилась.

"Не пойму, у нас с тобой было все-таки или нет?"

"Я и сам не пойму".

"Но тебе как кажется?"

"Кажется, было".

"Или это только кажется?"

"Не могу я тебя понять".

"А сына?"

"Тоже не могу".

"А его жену?"

"Что тут непонятного, она его любит по-своему".

"А он ее?"

"По-своему".

"А меня?"

"Не могу понять?"

"А ты меня?"

"Полюбил".

"Не могу поверить".

И тут зазвонил телефон.

Это был Н.-В. И Свя сказал ему, что да, отвез, уже лег. И он на самом деле лег. И Вера легла рядом с ним, но с краю. И билось сердце, и от этого снился этот сон, или снился этот сон, и от этого билось сердце.

И вокруг распространялась страна - с такой бессмысленной протяженностью по стране, с дружбой народов и с колхозниками, которые почему-то бежали впереди рабочих, и рабочие, почему-то все до одного голодные и грязные, догоняли колхозников, почему-то всех до одного пьяных. И почему-то эта толпа бежала с запада на восток, а потом резко разворачивалась и бежала с востока на запад. Ив этой толпе были все нации, неумытые и раздетые, дикие и абсолютно тупые. Потому что зачем же так тупо бегать, во имя чего? Во имя протяженности страны!

- А где твоя жена? - спросила Вера.

- Умерла.

- Ты ее не любил?

- Почему?

- А она тебя?

- Не помню.

И с такой жуткой силой шумели деревья, это был не просто шум, а шум, который можно только обожать, потому что с ним больше нечего делать - только обожать и все. И согнутая рука внутри шума, которая уже онемела, и ночной свет в комнате, но если нет ни луны, ни фонаря, ни звезд, то откуда свет? От фосфоресцирующей пыли, которая вечна, и если с человека каждое утро не стирать тряпочкой пыль, то он тоже будет светиться. "Ты плачешь?" - спросила Вера. "Нет".

Свя лежал в возрасте пятидесяти шести лет, с тридцать пятого года, девяносто первого лета. Человек в возрасте. То есть это тот же самый человек, что и тридцать лет назад, но он посажен в возраст, в какую-то гадость, которая прилипает и действует на него. И он сидит в этом возрасте, как в презервативе. И этот презерватив предохраняет его от жизни, он не дает ему шевелиться, и он в нем еле дышит, и в этом презервативе есть усики, и так не так опасно жить, какая подлость. И внутри этого презерватива Свя был красивым, он был красивее своего сына, и у него были такие глаза. "Почему ты так на меня смотришь?" сказала Вера. - "Как?" - "Как-то ужасно".

Кто что любит. Ты так любишь, приехать на вокзал заранее и ждать поезд двадцать минут, потом сесть спокойно и уехать; или приехать, сесть и тут же уехать; или приехать, а поезд уже поехал, вскочить и остаться. И точно так же с дождем. И точно так же во всем. И точно так же не точно. И не надо ни о чем жалеть. И о том, что больше всего жалко.

- А ты сделал что-нибудь такое, что только ты сделал в жизни?

- Может быть.

- Что-нибудь написал? Я так и думала, что ты что-то пишешь.

Тайно.

- Нет.

- Нарисовал?

- Нет.

- Тогда построил.

- Да, скорее построил, так будет точнее.

- И что же?

И как будто он выскочил из этого своего возраста. И как только он выскочил, оставался малюсенький сантиметр до ее лица. И этот сантиметр он преодолел с такой скоростью, что он был абсолютно горячим, а она абсолютно холодной, потому что это он настиг ее лицо. Он просто ворвался в нее. И от этой скоростной скорости и сильной силы наступила жаркая жара. Но зато после этого безумного безумия наступила слабая слабость. Но это наступило уже под утро, когда та соседка, что так похорошела от смерти, привела с собой мальчика, который утонул, и они обнялись и тихо сидели, чтобы не будить того отца, которого раздавил автобус, и они прижимались к этому отцу так, чтобы он их согрел, но так чтобы его не разбудить. И даже их не отнесло к облакам! И только когда стало свободно, то есть когда Вера распрямила руку и не обнаружила Свя, она проснулась именно оттого, что Свя не было рядом. Она вышла из комнаты, но и там его не было. Его не было во всей квартире. И вообще в квартире никого не было. И не было машины внизу. И на ней по-прежнему было это желтое платье, помятое, как одуванчик, после бессонной ночи. И она стащила его с себя и надела светлые штаны и рубашку Свя. И штаны были почти невелики, и рубашка была прекрасной. И она спрятала платье в один из ящиков шкафа. И ушла.