Клеймо красоты - Елена Арсеньева

«Ничего удивительного, – подумал Асипов. – Ей, бедняге, сегодня тоже досталось!»

В самом деле, ничего удивительного…

Из старых писем:

«Дорогая мамаша, здравствуйте. Дорогая мамаша, первым делом хочу сказать: если сейчас рядом с вами сидит кто-то из меньших, или тетка Серафима, или соседи, а то еще какие пришлые люди, вы письмо мое далее не читайте, а примите какой-нибудь вид, что вам неможется. Как бы заболела голова или схватило сердце, но читать нету сил. Или еще чего-нибудь соврите. И только если рядом с вами сидит братишка Минька, ему дозвольте прочитать, что скажу, потому что без его подмоги дело сие не сделать.

Мамаша и братишка Минька, знайте, что здесь, в госпитале, мне привелось услышать весть о том, как нам наконец выбиться в люди из нищеты нашей. Только все это надо сделать шито-крыто, чтоб ни одна живая душа не проведала, не то плохо нам будет, еще даже хуже, чем теперь.

Слушайте, что надо сделать поначалу. Пусть Минька, а то вы сами мамаша, сходит сей же момент на Черный пруд, там за кинотеатром стоят домишки, ни номера, ни квартиры не знаю, но язык до Киева доведет. Спросите, где живет Ася Николаевна Дворецкая с ребятишками, и наврите ей чего хотите, только наведите разговор на письмо, которое пришло ей от мужа из госпиталя. Разузнайте, кровь из носу, тот адрес, по которому она должна была сходить из-за мужниной просьбы. Это должно быть ваше первое и главное дело.

Мамаша, не мне вас учить, как человеку в душу влезть. Вы сами без мыла куда угодно влезете. Если не выведаем адреса, по которому ходила Дворецкая, все пропадет пропадом, и очень скоро. Поэтому до Дворецкой отправляйтесь прямо сейчас! Я хотела вообще выбросить письмо ее мужа, чтоб никто даже и намеком не понял, что случилось, однако тогда мы не нашли бы адреса, по которому теперь лежит наше богатство и счастье.

Теперь слушайте самое главное.

У тех людей еще с до революции… Эта строка зачеркнута.

Нет, опасаюсь. Всяко может быть, еще попадет письмо мое в чужие руки, и лучше мне все вам сообщить с глазу на глаз лично. Поверьте на слово, сделайте, как прошу, и ни о чем нам в жизни больше печалиться не придется. Все забудем, словно и не было ни голода, ни холода, ни горя нашего, словно в сказке все станется! Помните, как я маленькая девочка была и все играла в барыню, про каких бабушка сказки сказывала? Все хотела такой барыней быть, чтоб в драгоценных каменьях и золотых браслетках? Рвала цветочки – они были у меня будто разные камушки. Одуванчики были изумруды, а незабудки – эти, как их, сафиры, нет, сапфиры! И тысячелистник был как бы алмазы. Никогда я эти игры не забывала и вас, мамаша, прошу вспомнить их. А теперь немедля же пошлите братишку Миньку искать Дворецкую. А потом ждите от меня новых вестей. Глядишь, и выберусь к вам на денек, все сладим, а там… Ну, прощайте на этом. Сделайте же, как прошу. Дочь ваша Клавдия Кособродова».

Ирина очень удивилась, почувствовав, что проснулась и таращится в полутьму. Казалось, она будет спать всю оставшуюся жизнь! И спать ей хотелось, очень хотелось, но что-то ведь разбудило. И это была не луна – ночное светило уже ушло из окна, оставив только бледный туманец за стеклом, как раз достаточный для того, чтобы различить очертания скудной мебелишки – и темную фигуру, застывшую как раз против окна.

«Не может быть, – медленно подумала Ирина. – Этого не может быть. Это сон. Я еще сплю и вижу сон…»

Сон или не сон, а дыхание у нее перехватило так, что не вскрикнуть. Тело сковало страхом – не шевельнуться. Только и могла, что лежать и беспомощно смотреть, как человек совершает перед окном какие-то странные, торопливые телодвижения. И не вдруг до Ирины дошло, что незнакомец… поспешно раздевается!

Шуршала одежда; полетела куда-то в сторону рубашка, поползли на пол джинсы. Человек неловко поплясал на одной ноге, потом на другой, снимая носки; скомкал их, постоял в задумчивости, сунул куда-то в уголок. Потер ладонями грудь, сильно вздохнул.

Да, пожалуй, это был не призрак и не сновидение. До Ирины долетел запах его разгоряченного тела – и от ужаса ее затрясло так, что дрожь передалась кровати.

– Ты здесь, моя сладкая? – выдохнул человек едва слышно. – Ждешь?

И, мгновенным движением спустив с бедер плавки, он шагнул вперед и скользнул к Ирине в постель.

Она почувствовала тяжесть раскаленного мужского тела, сильные руки стиснули ей грудь – и от этого бесцеремонного, грубого прикосновения словно пробку вышибли из горла. Ирина взвизгнула, рванулась – и сразу почувствовала себя свободной. Человек отпрянул, отдернул руки, будто обжегся, навис над ней, всматриваясь в лицо.

Ирина, что-то бессвязно лепеча, тоже пыталась его рассмотреть, слишком испуганная, чтобы возмущаться… И вдруг ее ударило по глазам так, что искры посыпались. Ирина инстинктивно закрыла лицо ладонями.

– А-ах! – громко вскрикнул кто-то неподалеку грудным голосом.

Тут до Ирины дошло, что по глазам ее, пожалуй, не били, а просто внезапно включили свет. Она осторожно приоткрыла веки, но тут же с воплем вытаращила глаза.

Картина, открывшаяся ей, заслуживала того, чтобы смотреть на нее, не отрываясь. Рядом с Ириной на кровати мостился голый Петр, одной рукой прикрывавший лицо от яркого света, а другой тянувший край одеяла на свои нагие чресла. А в дверях стояла…

Боже ты мой! В дверях стояла Маришка и смотрела на кровать остановившимися глазами.

– Ма-ри-ша… – потрясенно пролепетал Петр, переводя взгляд с Ирины, которая тоже старалась прикрыть свою наготу, на ошеломленное лицо молодой хозяйки. – Ты… ты здесь? Ты… пришла? А я думал, ты уже…

– Думал, я уже сплю и никто тебе не помешает в моей постели с другой тискаться? – выдохнула Маришка. – Блудня! Блудня поганый!

Она закрыла лицо руками, сгорбилась, но тут же выпрямилась, пылая возмущением.

В это время между Ириной и Петром шла непрерывная, ожесточенная борьба за обладание одеялом, которое непонятным образом, может, со страху, вдруг уменьшилось в размерах, словно шагреневая кожа. Стоило Ирине натянуть его на себя, как обнажались мускулистые бедра Петра, а если одолевала грубая мужская сила, то все могли наблюдать, как дрожит от страха худое Иринино тело.

– Доска струганая, – с отвращением оценила Маришка ее стать и возмущенно обратилась в Петру: – Занозиться не боишься?

– Мариша! – простонал он, плюнув наконец на борьбу за одеяло. Вскочил, стыдливо прикрывшись горстью, метнулся к плавкам, натянул их на себя, сверкнув белой, незагорелой задницей, и, мгновенно почувствовав себя увереннее, ринулся к Маришке.

– Не подходи! – яростно выставила она ладонь. – Потаскун! Охальник! Пошел вон! Чтоб духу твоего здесь не было! Видеть тебя не хочу, чтоб у тебя отсохло все навеки! Чтоб у тебя невстаниха учинилась!

Петр споткнулся на полушаге, замер, и потрясенной Ирине почудилось, будто проклятие разъяренной хозяйки начинает сбываться. Петр весь словно бы уменьшился, а уж о том, что только что распирало его плавки, и говорить не приходилось. Теперь они натуго прилегали к телу и сзади, и спереди. Ужас мелькнул на красивом, загорелом лице; Петр сгорбился, собрал свою разбросанную одежду. Прижал к груди и шаткой походкой двинулся к двери.

– Ну уж нет! – глумливо подбоченилась Маришка, неколебимо стоя на пороге. – Как пришел, так и уходи, козлище бродячий. В окошко влез – в окошко и вылезешь. Нечего бабку пугать!

Но, видимо, бабу Ксеню уже успели напугать: снизу неслись какие-то странные звуки.

– Ну! – недобро прищурилась Маришка. – Лети турманом! И чтоб утром духу твоего в Осьмаках не было, благодетеля долбаного!

Петр скрипнул зубами, но больше на Маришку даже не взглянул: подошел к окну, на котором болталась сорванная марля, и бросился всем телом вниз, в темноту, словно в глубокую воду.

Ирина испуганно взвизгнула. Маришка метнулась к окну, и на миг могло показаться, что в ней проснулась человечность, что она решила проверить, не валяется ли Петр под окном с переломанными костями… Однако напрасно было ждать снисхождения от разъяренной воительницы: в окошко полетели забытые Петровы кроссовки и благое пожелание:

– Да чтоб тебе разлететься на все четыре стороны!

Вслед за этим Маришка напористо развернулась к Ирине, и та вжалась в скрипучие пружины своего греховного ложа.

– А ты… ты… Я за халатом пришла в свою же комнату, а тут…

– Да я не виновата! – взвизгнула Ирина. – Я спала, а он…

– Что, доброго человека лихие люди в клети поймали? – вздернула крутую бровь Маришка. – Рассказывай! Эх, знала бы, какая ты, не стала бы тебя спасать! Мымра размалеванная! Думаешь, я не видела, как ты в машине голым задом по коленкам Петькиным елозила, как жалась к нему за столом? Не видишь разве – мужик пьяный в сиську, ему все равно, на кого вскочить!

Ирина робко пожала плечами. По ее мнению, Петр был абсолютно трезв, ну не принимать же всерьез тот стопарик-другой, который он опрокинул за ужином. Но возражать она не решилась – да и бесполезно было даже и пытаться прервать поток Маришкиного красноречия: