Весь этот рок-н-ролл - Михаил Липскеров

Ее потом в то место, куда отходы с химзавода сливали, сунули. Ну и все, кто ее искать будет? А те бабки, которые ей причитались, на поминки пустили. Не все, конечно, но нормально получилось. Да и мяса поджарили. Все путем. По-человечески проводили. Мамка, она ж, когда все путем, человеком может быть. А Орландо – сволочь. Его опасаться надо… Он всегда…

Ну вот, накаркала… Орландо. Ты, песик, отойди, а то, неровен час, и ты огребешь под горячую руку. А мне, видно, не судьба Джемми повстречать, запахом его муслимским надышаться, в себя его принять, по доброй воле чалиться, криком животным изойти… Ох, бть, больно же! Пойду, пойду… Только… Какая польза от меня в синяках… Я ж в половину цены пойду… Не надо, песик, не рычи, а то и тебе… Ох ты! Ух, бть… Песик мой… Что ж ты наделал? Иж, как из жилы кровища бьет! Прямо как из фонтана на площади Ленина… Ох ты, как он ножками дергает… Ну и как, сука, пряжка твоя со свинчаткой тебе помогла? Сколько девок, падло е…учее, погубил… Ху…ще тебе чечены подрезали, так ты только после свинчатки кончал… Девчонок их… защитник отечества… драный… А ты, песик, откуда знаешь? Михаил Федорович рассказывал? Да я помню… А ты, песик, разве там был? Что-то я не припоминаю… А все может быть… Я тогда…

Я так думаю, наша свалка – не одна по России. Я так думаю, одна из миллионов свалок. Когда уже не разберешь, где – страна, а где – свалка. И на опушке свалки стоят какие-то сооружения из досок, жести, рубероида. И мы, люд помоечный, меж них ни с чем несообразный, передвигаемся. А цели долгой в этих передвижениях нет. Ну не то чтобы совсем, а дня на два-три. Нет, на вечер-то все как-никак образуется. К ночи, скорее. Не совсем пропащие с города вернутся, девочки с заработанным, какой-никакой хлеб принесут. Одеколон там, а если повезет, то и «777» обломится. Если к удачливым на хвост сесть… Так оно обязательно… Тут глоток, там. А когда размякнут, то и кусок колбасы дадут, и стакан нальют, и к разговору допустят. А как без разговора, когда ты человек… Не с самосвалом же тебе разговаривать? А шоферы – люди совсем чужие. Дикие. Они не то что слова тебе сказать, они от своего сваленного говна тебя гонят. Они, может, и правы. Вон две недели назад Брюс медных пластин набрал, Питу на приемку сволок, а через неделю у обоих кожа с рук полезла. А потом и мясо. Пита-то, еще живого, труповозка увезла. А Брюс пару дней помыкался, а потом весь с костями в жижу какую-то расползся. Как не было. А может, и впрямь не было. Хотя был. Медальки какие-то при нем нашлись. Хрен разберешь от времени, что за медальки… Но такой же старикан, Блю по имени, чего-то вспомнил, высморкался и глухо пернул. На поминках прямо. Хотели его отмудохать – торжественность, а ты тут пердишь. Орландо хотел было Блю пряжкой перетянуть, но Михаил Федорович, который для поминок стол организовал, в поддержку Блю тоже пернул. Но пернул как-то торжественно, по-душевному, потому как человек, даром что старик… Старик-старик, но девок не пропускал, и не то что шворить, а просто ля-ля, а девушке приятно. И каждая последняя оторванная шлюха с хренами тыщами себя целкой понимала, и уже семь лет ей, и ей мать купила Барби. Хотя какие Барби в передвижной лавке? Раз в неделю – в Замудонку Замудонского района Замудонской области страны Замудонии… На худой конец, Мэрилинкой на весь день. И уже выбирала, с кем швориться, пока Орландо… Девки Михаила Федоровича любили. А все потому, что любой, самой распоследней твари, которая себя уже вконец потеряла и найти никогда не найдет, возвернуться в человека на самый малюсенький момент ох как необходимо. Чтобы этот человеческий элемент в человеке жил и оставлял махонькую, малюсенькую надежду на… Уж и не знаю, на что. Вот, наверное, для этих целей такие странные личности, как Михаил Федорович, по земле ходят. Вечный зуд у них в душе, вечная бессонница. Которая их мучает и гонит, гонит по поверхности. И на земные и человеческие свалки загоняет. А может, вину свою за что чувствуют и крест себе положили, вот так вот ходить? В тайной надежде, что их примут, а где-то примут и за своего. И когда все хорошо так вот попьют и покушают, то бывает, действительно. Бабка Сезара уже по-свойски его своими буферами подталкивает и в глубь свалки уволочь норовит. И тут-то, когда Михаил Федорович после винища размякнет, его жены и являются. Когда – одна, последняя. А когда – и две предыдущие, даром что покойные. И каждая пытается с собой.

И вот в один из дней, когда все уже изрядно и всё тихо-мирно – именно то состояние, когда покой и думать о плохом не хочется, потому что в нем постоянно живешь, – Орландо что-то вздрючило, и он Михаила Федоровича своей свинчаткой в висок звездануть хотел. И по карманам пошерстить, и костюмчик его примерить, потому что на камуфляж уже почти никто не клюет. Осточертела людям незаконченная война. И та, предыдущая. И ни трупов, ничего. Изредка медальки какие-то находятся, а кому и за что, малоизвестно. Вот костюмчик Михаила Федоровича Орландо и глянулся. Да и заснет дедок наконец. А бабам его сказать: не было его, мол, вот и все подтвердят. И ведь подтвердят, подтвердят беспрекословно. И оторвы, кто еще минуту назад от слов Михаил Федоровича пел Happy birthday, mister Prezident, через стакан забудут его и за пятихатку пойдут отрабатывать свое место на свалке.

Но Михаил Федорович как-то лениво глянул на Орландо, и тот вдруг всхлипнул, опустил ремень со свинчаткой в пряжке и убрел в глубь свалки.

И вот ты, песик, как-то враз с Орландо… Теперь девок некому будет в узде держать. И к порядку призывать. А с другой стороны, кто девушку защитит, когда клиент оборзеет? Вот то-то и оно. А куда мы с тобой идем? Куда я в таком прикиде позорном сунусь? А бабок у меня… Тонны две, не более, должно быть. Все, что стертыми лопатками заработала. За пять лет, что в работе этой обретаюсь, с тех пор как Диззи меня после дискотеки задрал. У него это тоже по первости было, но целку сломать успел и тут же струхнул мне на подол. А платье новое было, я его на базаре у питайца сдернула, когда Диззи его в дальний конец контейнера за ботинками послал. И вот целка сломана, новое платье обтрухано, а вот того самого, когда вот сразу небо в бриллиантах, сладость невыразимая и сойти с ума – не было…

Я тогда поначалу Диззи за яйца подержала, такие пушистые, такие слабые, так их потискать хотелось, ну, наверное, как ребенка. И целовать, как ребенка… Мне даже плакать от нежности хотелось. И только я губами прикоснулась, как Диззи мне по роже заехал: мол, сучка ты распоследняя, и сколько у тебя уже во рту хренов перебывало. А я о хрене даже и не думала, я об ребенке думала, какого у меня не было и, наверное, уже не будет. Да и сама я им, ребенком, не была. Не помню себя совсем. Сказала мне мамка как-то, что после детдома я как-то сразу тут, а почему не где еще, так, наверное, так и надо. Кому-то – где еще, а мне – на свалке. И тут у Диззи хрен-то и встал. И он меня отодрал, как положено. И я не чтобы уж так, но как-то покойно внизу стало. Потом Диззи обратно захотел, а у меня к нему уже ничего, и я не хотела, а он мне полтинник кинул, а у меня тогда с деньгами плохо. Совсем. Так что, думаю, полтинник да и Диззи человек не чужой. А он еще «Амаретто» принес. Ну я и… Да мне и самой уже снова хотелось. Тело, оно требует. А свадьбы, чтобы чистой и невинной, у меня и быть не могло. Какая невинность на свалке? Так что мы с Диззи до утра… А там мамка его засекла, когда он от моего закутка отходил. А это ее территория. Да я и сама знала. Когда на свалке с малолетства, весь расклад сразу узнаешь. Опять же Орландо. Да и, если честно говорить, песик, хочется мне все время. Чего-то во мне не так, наверно, если все время…

Стой, песик, вот как раз сейчас-то мне не хочется… Ни за какие тыщи-перетыщи. Вот с Джемми – да… Но не совсем так, а как с яйцами Диззи… А потом – и всего. Я уж тебе говорила об этом… Слушай, песик, а куда мы идем? Что-то я, дура, иду за тобой и не спрашиваю… Ты меня к Джемми ведешь? Ну-ну, не буду спрашивать, ты же лучше знаешь. Раз ведешь. Хотя я и по запаху дойду. С другого конца земли.

Это ты меня куда привел, песик? Ух ты! Это же сауна дяди Мика. Меня как-то раз сюда с девушками привозили. ОМОН гулял. Только-только с Кавказа приехали. Ужас был один. Так-то ребята нормальные, не то что наша ментовка. Выпивка, жрачка, разговоры, а потом как выпили хорошо, так сразу – звери. Не то чтобы совсем звери, а еще сопливые. Головы у них детские. Им не к шлюхам, им бы к девочкам. В парк – на карусель, в комнату смеха и много-много мороженого. Вот тогда, может быть, человеческое и вернулось бы. А то, кто за голову держится и качается как болванчик какой, кто стонет, кто каждую минуту руки мыть бегает. И девушек не шворят, а пытают. С ревом каким-то. Как будто мстят кому. А ведь нас им на радость привели, а не на злобу. Неужто война, как думаешь, песик? Так зачем ты меня сюда привел, песик? Денежку заработать? Да не надо, песик, я уж как-нибудь себя до Джемми без этого донесу. Чистой. Я понимаю, песик, откуда у тебя деньги?.. Здравствуйте, дядя Мик… Нет, нет, я мимо шла. Вы меня с кем-то перепутали. Я же Джанис Джоплин со свалки. Меня ждете? Все свободно? Песик, что-то я не очень… Иду, иду… Да не надо, тетенька, я сама разденусь. Песик, как же так? Я же вся в синяках… Господи боже ты мой, сколько лет себя на свету не видела… Ужас… Смотреть нельзя спокойно. Кожа висит, как груди, глаз дурной, жопа вот-вот на пятки свалится, все – синее, а руки… Хоть бы их не было… Какой, на хрен, Джемми, размечталась шахна передраная… Через год-другой тебя уже чурки не возьмут, а еще через пару прибьют да там же на свалке бросят. И из первого же самосвала и засыпят. Пойдем отсюда, песик… Не судьба мне… Уже никуда не судьба. Кроме как назад. Ну да не первая, не последняя…