Гамаюн — птица вещая - Аркадий Первенцев

Тело, согревшись в тепле, слабело, мысли путались, в ушах еще звенели бубны. С трудом он боролся с усталостью, чтобы не осрамиться перед Саулом.

Внешность Саула не производила особого впечатления. Разве можно сравнить с Жорой этого узкогрудого, большеносого молодого человека с некрасивыми ушами и тонкой шеей! Крупные кисти рук странно не сочетались с хрупкими запястьями. Зато глаза — не уйти от них, не спрятаться. Стыдно от их взгляда и знобко. А вот располагают к себе эти глаза, вызывают на откровенность.

— Вам нелегко будет на первых порах. Ничего... Привыкните... Все мы так начинали.

У Саула низкий, сильный голос. И, если так можно сказать, добрый, участливый. Казалось, в этой маленькой грудной клетке прячется удивительная музыкальная машинка. Постепенно до Бурлакова дошел смысл сказанных Саулом слов. Этот человек хорошо разбирался в людях. А почему это он остерегает от дурных влияний?

Надо самому подумать, разобраться. Говорит Саул в необидном тоне и будто не Бурлакову в глаза, а кому-то другому, кого в комнате нет.

— Поскольку речь зашла о Жоре, давайте-ка перевернем его на спину, — предложил Саул, — ишь захлебывается. Еще задохнется.

Разбуженный Кучеренко повернулся к ним, не разлепляя век.

— Пусть, гад, захлебнется.

— Ты, Кучеренко, жестокий человек. — Саул продолжал возиться с Квасовым. — В тебе говорит эгоизм, у тебя недостаток перспективы...

— Поехал, Саул! — Кучеренко открыл глаза. — Я бы эту Снегурочку — в вытрезвиловку к Деду Морозу. Враз бы очухался. Нужен он тебе, Саул, для твоей, как ее, перспективы?

— Нужен, Кучеренко. Если ты к нему безразличен, то мне он нужен. Мне с ним строить общество...

— Перестань трепаться! — Кучеренко нащупал ногами чувяки. — Глухой я к таким тропарям...

— Тропарям? Откуда выудил слово?

— Дядька у меня псаломщик.

Кучеренко прошлепал в уборную, вернулся, закурил, поеживаясь от холода и прижмуривая глаза на ночник.

— Человек обязан идти по норме, раз взялся держать курс.

— Квасов не по норме идет?

— Нет. Буровит. Надоел...

Саул решительно приготовился к спору. Уставился на Кучеренко немигающими, насмешливо прищуренными глазами, устроился поудобнее возле батареи, источавшей сухое, горьковатое от пыли тепло.

— Своего товарища мы обязаны выручать, Кучеренко. Открыть его душу хорошему. Пошуровать, если зашлаковалось...

— Меня, шуруй не шуруй, нипочем не распалишь. Не тот котел... Спать я хочу, и иди ты... сам знаешь куда. Спокойной ночи.

Кучеренко затянулся последний раз папиросой, погасил окурок о ножку кровати и повернулся лицом к стенке.

— Равнодушный ты и мутный гражданин новой эпохи, товарищ Кучеренко, — продолжал Саул. — Кроме золотого зуба, нет в твоей индивидуальности никакого блеска и реально ощутимой ценности.

Кучеренко недовольно покряхтел.

— Мы должны выручать квасовых. От чистеньких не замараешься... — Саул говорил в полушутливом тоне. — Вот к нам пришел человек из армии — вернее сказать, из деревни. Этот человек, — Саул подморгнул Бурлакову, — приглядывается к нам, изучает, проникает в нашу микроструктуру. Ты дрыхнешь, и этим ты не изумишь его. Таким был человек и в девятнадцатом и в восемнадцатом веках. А человек переворачивает свою жизнь не для того, чтобы упереться в равнодушие товарища. Ты должен ответить ему на его немые вопросы.

— Ладно, замолчи ты, балаболка. Заела тебя грамота, Саул.

— Не гордись своей отсталостью. Если у тебя дядя псаломщик, он мог бы сообщить тебе хотя бы по секрету, что грамоту принесли разумные странники Кирилл и Мефодий. Вероятно, они не имели тебя в виду, Кучеренко, когда думали о прогрессе человечества...

— Мне вкалывать завтра, трепач! — взмолился Кучеренко и натянул на голову одеяло.

Кучеренко и Квасов заснули. Наступила тишина. Лишь за окнами тихонько поскрипывали обледеневшие ветви. Глухая зимняя ночь лежала за бревенчатыми стенами.

Саул подтолкнул Бурлакова на откровенность. Пришлось подробно рассказать ему о деревне. Сон пропал. К Саулу как-то сразу потянуло. Слушал он внимательно.

— Не знаю, как ты расцениваешь мое решение, но другого не придумаю, — закончил Николай и принялся стаскивать сапоги. — Может быть, и кривое решение...

— А что кривого?

— Говорят: крестьянину — село, горожанину — город.

Саул пожал плечами.

— Раньше, возможно, так и было. А теперь село двинулось в город. Кому-то нужно вставать к станкам. Сами они крутиться не будут. Завод не испугает?

— Чего его пугаться?

— Не все сразу привыкают. Утомительный организованный труд. План поджимает... Побалагурить некогда, полежать тоже...

Николай уловил насмешку.

— Брось ты намекать. Крестьянину тоже некогда болтать или на боку лежать. Это так со стороны кажется. Рабочему — восемь часов, а крестьянину — все двадцать четыре.

— Не надо так, — мягко остановил его Саул. — Я не хотел тебя обидеть. Разве мы не видим, сколько тягот взвалили на крестьянина.

— Именно взвалили... — Николай чуточку остыл. — Видел я в «Веревочке», за один присест прожирают годовой бюджет крестьянской семьи. Если бы моего отца на часок в такой ресторан пустить, с ума бы сошел. Он на корову еле-еле сбился, из последних жилочек... Собрал деньги, а покупать — в Калужскую, пешком...

Саул осторожно сказал:

— А кому же еще браться, как не крестьянину? Если бы из индустриальной страны аграрную делали, тогда бы люди потекли из города в деревню. А то в аграрной стране взялись за индустрию. Некому, кроме крестьян, пополнять ряды пролетариата. Я категорически отметаю всякие правоинтеллигентские упреки в так называемой военно-феодальной эксплуатации крестьянства. Чепуха! Это придумали политические чистоплюи. Негров, что ли, нам выписывать или свои колонии заводить? Для самих же себя все делаем, при чем тут неравные категории?

Саул ругал «правых» с брезгливостью.

— Приезжал к нам на дискуссию один из этих оппортунистов. — Саул весело взъерошил волосы. — Бобровый воротник, такая же шапка. И завел душераздирающую волынку о крестьянах, слезу хотел вышибить... А есть у нас мастер, превосходный, скажу, мужчина, некто Гаслов. Мудрый. Он погладил усы, усмехнулся, зубы у него крупные, из-под усов блестят. «Вы, — говорит, — товарищ, не знаем, как вас величать, фамилии не расслышал, возьмите, раз вы такой добренький, и передайте в ту или иную артель шубу свою и шапку. За таких камчатских бобров можно десять коров купить молочных».

— Такой дорогой мех?

— Еще бы! На вес золота, как говорится.

— Ну и что же он? Скинул шапку?

— Скинет!.. Уехал в том же обмундировании. — Саул пренебрежительно скривил губы. — Трепаться они мастера, а строить кому-то нужно. Кому?

Разметавшись, спал Квасов. Сильный, красивый, с вьющимися волосами и крутой грудью.

От него, и только от него одного зависела судьба Николая. Сознание своей зависимости невольно вызывало чувство неприязни.

— Прекрасный экземпляр человека, — Саул любовался Квасовым, — образец физического совершенства. Не хватает только одного: гармонии...

— Какой?

— Гармонии физических и духовных качеств, — ответил Саул.

— Слабый дух может искрошить сильное тело? — Николаю не нравилось книжное выражение мыслей.

— Металл и то крошится, — небрежно заметил Саул.

Николай поднял глаза, всмотрелся в узкое лицо Саула.

— Как и всегда в таких случаях, надо закалять дух?

— Да. — Саул сжал губы.

— А мы имеем право вмешиваться? — Николай продолжал не только из духа противоречия. — Многие хотят перевоспитывать. А пусти такого говоруна-перевоспитателя рубить лозу с седла или бить по мишени — одна мазня за ним...

Саул терпеливо, не перебивая, выслушал соображения Николая о вреде поучений, о пользе показа, а не рассказа,

— Нет, мы имеем право и должны воспитывать, — сказал он твердо и убежденно, с горячим блеском в глазах. — Мы отвечаем за все. Не на кого валить наши беды — нет ни буржуев, ни помещиков. Мы сами отвечаем, и с нас спросят...

— Кто это мы? — глухо спросив Николай, разбуженный этими словами. — Я требую точности...

— Ныне живущие. И ты, кто бы ты ни был, — ответил Саул более мягко, не обращая внимания на резкий тон вопроса. — А лучше всего давай-ка, друг, спать. Тебе снова достается голубая койка. Заглянул я утром, спишь калачиком. Любишь спать калачиком, Коля?

Лицо Саула осветилось, стало проще и яснее. И от этого без следа рассеялась его первоначальная отчужденность. Он рассказал, что уже второй выборный срок ходит в заместителях секретаря ячейки комсомола. Работает в цехе сборки приборов.

— Это я хочу объяснить тебе, Коля, чтобы между нами не возникло средостение, — сказал Саул, стоя возле умывальника и растираясь полотенцем перед сном. — Мы оба комсомольцы, и задачи, возникающие у нас в преддверии великой эпохи, одинаковые.

— Спасибо, что объяснил, — дружелюбно проговорил Николай. — Только откуда у тебя такой слог? Слушаешь тебя и думаешь: смеется или озорует словами? Вгляжусь попристальней — говоришь серьезно.