Право на риск - Валентин Аккуратов

Вскоре в утробе корабля совсем мирно, по-кухонному зашумели обыкновеннейшие примусы. Нет, от голода мы не умрем — запасов хватит на семь месяцев. А будет все в порядке с машиной — улетим. Только куда лететь? Храбрился, но сосущий холодок неуверенности в самом себе как навигаторе не давал покоя. Необходимо было развеять сомнения у товарищей. Они есть, раз Козлов задал свой вопрос. Словами, объяснениями здесь не поможешь. Нужно нечто вещественное, предметное, наглядное.

Есть хотелось нестерпимо. Из корабля тянуло такими соблазнительными запахами мяса, специй, что я едва успевал глотать слюнки. Я не мог больше терпеть, полез в самолет, чтоб до обеда стянуть что-нибудь съедобное.

— Принеси ведро льда! — погрозив поварешкой, в шутку буркнул Козлов. — Потерпишь, голодающий…

Памятуя золотое правило зимовщиков: не возражай повару, не будешь голодным, — я схватил ведро и, проходя, стибрил тюбик с мясом. Тут же сунул его в рот, чтоб Козлов не отобрал: закон есть закон — ешь до отвала, но за столом.

Туман рассеивался. Пока я рубил лед, вдалеке стали видны фигуры аэродромных рабочих, бредущих к лагерю. Передав ведро Козлову, снова стал присматривать за движком. Первым к самолету подошел, тяжело отдуваясь и волоча по снегу винтовку, Догмаров.

— Да… теперь и я знаю, что такое Арктика. Не Гагры… — и он глубокомысленно вздохнул. Будучи работником Главсевморпути, он, кажется, не залетал «выше» Архангельска.

— Даже не Ялта… — посмеиваясь, ответил я. — Идите отдохните в палатке перед обедом.

— Нет, если я лягу, тут же усну. Ух как трещит поясница.

Приковылял Мазурук, а за ним Шекуров и Тимофеев. Они яростно доказывали друг другу превосходство в арктических условиях моторов воздушного охлаждения.

Услышав голоса спорщиков, в проеме двери появился Козлов. Он потирал руки от удовольствия, что может отлично нас накормить, и лицо его лоснилось от кухонного жара.

— Дорогие гости! Дирекция ресторана «У полюса» просит пожаловать к столу!

Умывшись теплой водой, мы, подталкивая друг друга, поспешили на зов. Черная икра на закуску, янтарный украинский борщ, сочные говяжьи отбивные, компот из чернослива и абрикосов. И крепкий чай… с лимоном.

Я доложил Мазуруку о дрейфе. А тут в прозрачную крышу нашего ресторана ударило солнце.

— Солнце! Солнце! — закричали за столом, а я, дожевывая на ходу отбивную, уже скатывался с трапа с секстантом в руках. Шесть раз удалось мне взять высоту светила, одновременно засекая время по карманным часам.

Окно в облачности закрылось. Мне было видно, как яркое пятно света плыло по льду уже вдали от нас. Вспыхнули и померкли торосы у горизонта в южной стороне. Какой-то миг это слепящее пятно двигающегося солнечного света виделось мне полосой, линией.

Линией!

«Севера у нас нет, — принялся размышлять я. — Практически мы в точке полюса. И любая линия, проведенная по льду, волей-неволей будет указывать на юг. Причем обоими концами! Ведь это истинный меридиан. А их здесь можно провести сколько душе угодно. Во всяком случае, если дуговые градусы перевести в минуты, минуты в секунды, то… получится миллион двести девяносто шесть тысяч меридианов. Истинных, так сказать, научно обоснованных». Мне захотелось ворваться в «салон» и поведать обо всем товарищам. Но, карабкаясь по трапу, я мысленно остановил себя:

«Так не пойдет… Надо, чтоб ребята потрудились, своими руками создали этот истинный меридиан. А если я им скажу, что любая направленная в любую сторону прямая и есть истинный меридиан… Грош цена такому штурману! Надо немножко поколдовать, пошаманить. В конце концов и сама идея воплощенного истинного меридиана обдумана мной прежде всего ради укрепления психологической уверенности товарищей в возможность выбраться из лабиринта меридианов».

— Поймал солнышко, Валентин? — с некоторой тревогой поинтересовался Мазурук.

— Есть, командир! Все в порядке. Через шесть минут дам новые координаты.

Точных координат я не мог вычислить при самом тщательном старании. На многострадальном «Н-169» не имелось хронометра. Не досталось. Штурманы, просто любители астрономии, поймут наше сложнейшее положение. Мои часы уходили за сутки вперед от двадцати до тридцати девяти секунд. Наручные Мазурука — от трех до восьми минут. Только тщательная проверка по радио по меньшей мере два раза в сутки позволяла нам верить в часовые механизмы.

Мои товарищи, говоря очень вежливо, весьма поверхностно разбирались в астрономии, и только на скулах Мазурука ходили желваки, когда он смотрел, как мне приходилось мытариться с часами. После сообщения о новых координатах разгорелся оживленный спор о том, куда, когда, к чему нас может сдрейфовать. Это был блестящий диспут тартаренов. Он мог продолжаться до наступления ночи — полярной, разумеется.

— Послушайте, братцы! — начал я. — Есть важное дело. После последних вычислений мы можем обозначить на льдине истинный меридиан. Нам это позарез нужно.

— О чем речь! Конечно! Давай, давай! Вот здорово!

Мазурук был особенно шумен, весел и хитро подмигнул: «Считай меня сообщником». Из очередного парашюта, которые все-таки взяли из Москвы на случай выброски экспедиции, мы смастерили полсотни ярких флажков. Потом я, держа в руках расчеты и часы, подобно верховному египетскому жрецу, двинулся к размеченной ранее взлетной полосе. В нескольких шагах за мной сбился причт служителей, исполнявших одновременно и роль безмолвствующей при свершении таинства толпы.

Неторопливый командир, хромая, замыкал шествие.

От самолета до аэродрома было метров четыреста. Сколько раз мне хотелось обернуться, расцеловать товарищей и повиниться в безобидной затее. Но нельзя! Пройдя флажки, означавшие границу взлетной полосы, я остановился. Посвященнодействовав с картой, воткнул в наст первый флажок, затем второй, обозначая направление на лагерь Папанина, как оно выглядело по моим прикидкам.

Я и сам тогда еще толком не знал, какую роль сыграет в дальнейших моих размышлениях и расчетах этот истинный меридиан.

ЗЕМЛЯ БЕЗ ПОЛЮСОВ

Не верьте, что полярные просторы только белы!

Просто они не дождались еще своего Рериха…

Бездна синего неба и нестерпимый, всюду проникающий поток солнечных лучей совершенно не вязались с застывшим, мертвым океаном. Льды, солнце и небо создавали необычайную картину. Она никак не укладывалась в сознании человека, привыкшего к полутоновой игре красок природы средних широт.

Что снег белый, а лед голубоватый или зеленоватый, я знал еще с тех далеких лет, когда мой мальчишеский затылок отпечатывался на тонком ледку только что замерзшего пруда, реки, когда так не терпелось скорее надеть коньки.