Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891 - архимандрит Антонин Капустин

Вступивши в храм, архиереи, а за ними и все прочие, приложились к камню «Снятия со Креста». Оттуда прошли налево в «Кувуклию», т. е. к Гробу Господню. Патриарх, войдя внутрь, приложился к святыне и, выйдя, облачился в мантию, после чего, при пении своих певчих, направился в собор, где и стал на своей кафедре, а все прочее духовенство ушло в алтарь. Затем где-то вверху над иконостасом стали звонить в медные доски или обручи, сперва медленно, потом все скорее и скорее. Кажется, более четверти часа длился этот оглушительный звон, еще недавно заменявший внешний колокольный звон и имевший некоторый смысл, а теперь как бы уже и не нужный. По окончании его наш архимандрит благословил по-славянски начало вечерни, а Патриарх сам стал читать первый псалом. Не раз он потом в течение службы читал подобным образом с своей кафедры. Слабый старческий голос его едва слышался в огромной церкви. Ектений говорились по-славянски, а все пение было греческое. На входе было 50 священников, одетых в одинаковые ризы из красного атласа с золотыми разводами. Диаконов было человек 10. Архиереи не принимали участия во входе. Патриарх при этом не сходил с своего места. Подобное же исхождение, но уже из Царских врат, было вслед за тем и на благословении хлебов, с тою разницею, что священники были уже все в камилавках, из коих четыре русского покроя, а три имели форму чалмы, но не белого, а черного цвета. На прямом углу от Царских врат и патриаршей кафедры стоял столик с пятью большими хлебами (вроде наших караваев), осененными большим серебряным деревцом искусной работы. Все диаконы, стоявшие в два ряда перед Царскими вратами, один за другим выходили за столик и говорили каждый свое прошение. Одно из них было по-славянски, с поминовением имен Августейшей Фамилии. Все вечернее богослужение шло в отличном порядке и с полным блеском и продолжалось около 21/2 часов. Шествие духовенства обратно до ворот Патриархии было также торжественно и также сопровождалось звоном. Мы возвратились домой в 5 часов, где немедленно началась, по русскому обычаю, утреня, кончившаяся уже ночью.

Утро 30-го августа было, как постоянно здесь бывает летом, великолепное. От мая до ноября здесь не бывает дождей, и всякий вечер можно рассчитывать на прекрасное утро. Чуть заалела линия возвышенностей святой горы Вознесения, как все уже временные и постоянные жители Построек шли один за другим в храм Воскресения. Общего парадного шествия, как вчера, теперь не было. Еще до восхода солнца Патриарх со всем духовенством были уже в церкви. По здешнему обычаю, обедня начинается вслед за утреней. Служили с Патриархом 4 архиерея и 20 священников. Пели вперемежку то греки, то наши певчие. Удерживаюсь от всякого сравнения того и другого пения. Нужно быть специалистом в этом деле, чтобы судить о нем. Я испытал только одно: при нашем пении мне было тепло и легко, а при греческом я чувствовал себя неловко. Может быть, это дело привычки. Стоял я и, греша, все думал: какое впечатление вынесут из храма Божия трое соотечественников наших, стоявшие на другой стороне церкви против меня и во все время богослужения не сделавшие ни разу ни поклона, ни крестного знамения. Самый набольший из них, как казалось, старик, с большою бородою и всклокоченными волосами, угрюмо и недоброжелательно смотрел на Патриарха и на весь освященный собор, пока те не вошли в алтарь. Видимо в глазах его читалось: «Ну, так и есть! пропала истинная вера!» Эти поклонники-ревизоры прибыли недавно в Иерусалим с уральской или какой-то другой линии и суть закоренелые беспоповщинцы[188].

Только в Святом Граде, перед лицом старейшей Церкви христианства, «Матери Церквей», вполне чувствуешь и понимаешь всю жалость и крайнее безобразие несчастного раскола нашего. После литургии из собора все вышли перед Гроб Господень и, стоя лицом к нему, отправили молебен св. благоверному князю Александру. Патриарх читал Евангелие и молитву. Последнюю понимавший народ часто сопровождал словом: Аминь. Кончилось все, по обычаю нашему, многолетствованием, с осенением крестом из Животворящего Древа.

Все духовенство, и мы вслед за ним, отправились потом церемонным шествием к Патриарху. Какой-то, видно, наш соотчич-дилетант забрался на колокольню храма и услаждал слух наш при этом русским звоном. В зале патриаршей поднесли нам варенье с водой, по рюмке ликеру и по чашке кофе с ломтиком благословенного хлеба. Его Блаженство видимо был утомлен и, сидя в углу с поджатыми ногами, тихо разговаривал с начальником нашей Миссии. 80-летний старец мал ростом, совершенно сед, но еще весьма бодр и свеж до румянца в лице; имеет умный и привлекательный взор, в обращении весьма ласков и прост. Из четырех митрополитов, сидевших по левую руку его, первый был, знаменитый в поклонническом мире нашем, Преосвященный Мелетий Петрский, или святой Петр, по простословию нашего простонародия[189]. Он годом или двумя старее Патриарха, высок ростом, с веселым лицом и повелительными манерами. В последнее время неутомимый старец стал дряхлеть и занемогать. Лекаря не прочат ему долгих дней. И у него на груди виднелась орденская лента св. Владимира со звездою. Прочие архиереи также – все седовласые старцы. Архимандритов и игуменов было, думаю, в зале человек до 20-ти. Из них двое перебрасывались с нами русской речью. Вообще заседание это стольких почтенных старцев представляло для нас, иноземцев, зрелище любопытное.

Прощаясь с нами, Патриарх сказал: «до свидания», которое вскоре и последовало уже на русской территории. Часов около 11-ти все архиереи и несколько сановнейших лиц из греческого и арабского духовенства прибыли, по обычаю, верхом на лошадях, в наши Постройки, встреченные властями и приветствованные колокольным звоном. Для них приготовлен обеденный стол в консульском доме. Другой стол, конечно, уступавший во многом первому, был устроен для поклонников в коридорах Женского приюта. Его Блаженство, прежде вкушения своей трапезы, сходил и благословил трапезу поклонников (которых в это самое утро прибыло вновь 20 человек), чем немало утешил дальних странников. Он поздравил их через переводчика с царским праздником, восслал молитву о Царе и пожелал нерушимого благодействия великому царству. Поклонники ответствовали ему благодарностью и многолетствованием.

Наш обед длился часа полтора и был очень оживлен. Тосты предложены были, как водится, Патриархом за здравие их Величеств Государя Императора и Государыни Императрицы, Государя Наследника с Высоконареченною Невестою и всей Царствующей Фамилии, потом за здоровье начальника нашей Миссии, отсутствующего консула и г-на управляющего консульством; с нашей стороны – за здоровье Патриарха, Патриаршего Синода и всех почтенных гостей. Около 2-х часов Патриарх со всею свитою отправился во Святой Град, напутствуемый общею признательностью нашею и, разумеется, колокольным звоном.

С 3-х часов начались официальные визиты. Кроме иностранных консулов, мы имели удовольствие любоваться зрелищем армянской депутации из высшего духовенства (человек 6 или 8), сириянской, состоявшей из епископа и двух священников, францисканского монастыря, всего приходского духовенства иерусалимского с церковными старостами, вифлеемского духовенства, игуменов некоторых монастырей и пр. Часа в 4 прибыл оркестр военной музыки, человек из 30-ти. Через полчаса потом приехал комендант Иерусалима, генерал-майор Хамед Али-паша, с полковником гарнизона Али-беем и вице-губернатором города[190]. Оркестр расположился на высоте, между садиком и домом, или, лучше, – дворцом Миссии. Посидев в консульстве, комендант со всем штабом сделал визит начальнику Миссии и на просьбу последнего о том, чтобы музыка осталась у нас на ночь и чтобы ворота города (Яффские) не затворялись в течение ночи, отвечал, что относительно ворот не может быть никакого затруднения, но что оставаться солдатам (музыкантам) так долго вне крепости есть дело необычное, по крайней мере еще не бывалое, что, впрочем, если им дано будет закусить что-нибудь, то он постарается, в честь славного Государя, продлить их пребывание у нас, насколько это возможно, к общему удовольствию русских, и сам со всею охотою останется вместе с ними под дружелюбным кровом нашим. Любезность почтенного сановника очаровала нас. Ему, взаимно, оказано было всевозможное внимание. В садике поставлены были стулья, куда он и перешел с своим штабом слушать музыку и любоваться народным стечением.

Вскоре мы приятно удивлены были появлением целой вереницы чиновников в блестящих мундирах и треугольных шляпах, направлявшейся к тому же садику от консульского дома. Это были консулы французский, мексиканский и греческий, с своими служащими. Около часа почти сидели они большим полукругом в садике, занимая собою всю публику, редко видевшую в совокупности столько знаменитостей городских. Гости угощены были чаем. Отличная любезность и задушевная веселость представителя императора Наполеона (г. де Баррера) всем бросалась в глаза. Когда стало смеркаться, дипломаты попрощались с хозяевами и удалились.