«Мир Приключений» 1977 (№22) - Николай Коротеев

— Хочешь быть рулевым?

Кольке не хотелось обижать Марченку, но он все-таки сказал откровенно:

— Не, я лучше сигнальщиком. Как дядя Семен.

СЕМЕН НИКИФОРОВ

С Семеном Никифоровым у Кольки были особые отношения. Пожалуй, сигнальщик был с Колькой строже, чем другие моряки, но и заботливее и добрее. И Колька был с ним ласковее, чем с другими, слушался его во всем.

Если Семен заступал на вахту, Колька надевал его старый бушлат, тоже карабкался на сигнальный мостик и не сходил оттуда до тех пор, пока не сменялась вахта. С мостика было видно, как кипит за кормой вода, как от форштевня, словно гигантские усы, разбегаются две большие полны. Люди на палубе кажутся маленькими, коротконогими, забавно смотреть, как они передвигаются.

Еще интересно смотреть, как тренируются комендоры. Корабль ощетинивается стволами зенитных пушек и пулеметов, грозно разворачиваются в сторону возможного появления противника орудия главного калибра. Лейтенант Дроздов забирается на дальномерную площадку и оттуда протяжно кричит:

— Фугасным!.. Дистанция!.. Очередь шаг один!.. Залп!

Кольке тоже хочется на дальномерную площадку, но подняться туда он не решается: лейтенант Дроздов никого из посторонних туда не пускает. Только один раз, когда не было тревоги, Дроздов разрешил Кольке посмотреть в дальномер, но это было в открытом море, и Колька ничего особенного не увидел, заметил только, что волны через дальномер кажутся громадными, а чайка, залетевшая в поле зрения, показалась величиной чуть ли не с корову. Колька успел даже разглядеть, что глаза у чайки карие и вроде бы чуть раскосые.

В свободные минуты Семен рассказывал Кольке о секторах наблюдения, о сводах сигналов, начал потихоньку обучать его флажному семафору. Колька обладал той неуемной любознательностью, которая отличает деревенских мальчишек, и проявил незаурядную настойчивость в изучении сигнального дела. Он с увлечением читал пухлые книги свода сигналов, отыскивал в них пояснения тех или иных сочетаний, и все они казались ему очень значительными, а иногда и удивительными. Он уже знал, в какой ячейке какой лежит флаг, знал, что, скажем, флаг «Б», или «Буки», как говорят на флоте, означает «Дать больше ход», а флаг «В», или «Веди», сообщает, что курс ведет к опасности. Вообще на флоте все буквы произносят, как в старину: «Аз, буки, веди, глаголь, добро…» «Аз» означает: «Нет, не согласен, не разрешаю», а «Добро» наоборот: «Да, согласен, разрешаю», поэтому матросы чаще говорят не «да» или «нет», а «добро» или «аз».

Занятия отвлекали Кольку от навалившегося на него горя, он иногда совсем забывался, бойко помахивал флажками и весело спрашивал:

— Как получается, дядя Семен?

Движения у него были еще неловкими, буквы обозначались нечетко, но Семен хвалил:

— Здорово! Ты, брат, скоро настоящим сигнальщиком сделаешься.

И Колька радостно смеялся, голосок у него становился звонким и переливчатым, как колокольчик.

Семен тоже смеялся счастливым раскатистым басом. «Ишь ведь, радуется, как воробей солнышку», — думал он, ласково глядя на Кольку и улыбаясь. Но лицо Семена тут же омрачалось, когда он вспоминал, что после того, как эсминец вернется в базу, им придется расстаться. В тот день, когда он доставил Кольку на корабль, капитан третьего ранга Барабанщиков сказал:

— Пусть пока побудет у нас, а вернемся в базу — отправим в тыл. Не положено мальчонку на корабле держать. Да и учиться ему надо, и так три года пропустил.

«Да, надо учиться, — мысленно соглашался с командиром Никифоров. — И опять же война; может, нам еще не один бон выдержать придется, и кто знает, чем это кончится. Так что, и верно, незачем тут мальчугану быть».

Но расставаться с Колькой Никифорову все-таки не хотелось, сильно привязался он к мальчишке. Не только потому, что жалел его, Кольку жалели все, но Семену он был особенно дорог еще и потому, что напоминал ему о деревне, о своем тоже нелегком сиротском детстве. Семену тоже было тринадцать лет, когда в 1929 году кулаки застрелили из обреза отца, а через неделю и мать убили топором в лесу, когда она поехала за дровами. Зима в тот год была холодная, Семен ждал мать до самого утра и совсем закоченел, потому что за ночь из избы выдуло все остатки тепла. Может, и утром в деревне не хватились бы матери, да кому-то понадобилась лошадь, на которой она уехала за дровами. Лошадь так и не нашли, а мать привезли всю окровавленную…

«А ему, наверное, еще страшнее было», — подумал Семен о Кольке, вспомнив его рассказ о том, как сожгли мать и сестренку.

Семен выждал, когда на ходовом мостике, кроме рулевого матроса Марченки и командира, никого не осталось, и спустился туда. Потоптавшись у трапа, решительно шагнул к командиру.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан третьего ранга?

Барабанщиков обернулся. У него было осунувшееся лицо, воспаленные от бессонницы веки, потрескавшиеся губы, и Никифоров подумал о том, что, наверное, выбрал не самый удобный момент обращаться с просьбой. Лучше бы попросить, когда командир выспится, может, тогда он будет добрее.

— Что у вас, Никифоров? — устало спросил капитан третьего ранга.

— Насчет мальчонки разрешите доложить. Шибко способный к сигнальному делу парнишка. Я бы его за месячишко натаскал.

— Видел, что натаскиваешь. Паренек и впрямь старательный.

— Правда? — обрадовался Никифоров. — Я и говорю: он прирожденный сигнальщик.

— А может, рулевой? — вмешался Марченко, но Никифоров так зыркнул на него, что тот сразу отвернулся.

— Ну так и что же? — переспросил Барабанщиков.

— Просьба есть у всего экипажа: нельзя ли его юнгой на корабле оставить?

Из штурманской рубки вышел штурман старший лейтенант Русаков и выжидательно остановился — должно быть, хотел что-то сказать командиру. Но, поняв, что не стоит прерывать этот разговор, отошел к пеленгатору и стал смотреть в него, хотя смотреть ему было решительно не на что: ни берега, ни маяков не было видно. Барабанщиков недоуменно посмотрел на штурмана и повернулся к Семену:

— Не положено, Никифоров. Тут война, мы не имеем права рисковать его жизнью, она и так у него складывается не очень-то счастливо. Надо его отправить в тыл.

— Не хочет он никуда с корабля уходить. Да и к кому его отправишь? Сирота же.

— В детдом куда-нибудь отправят. Там о нем лучше нас позаботятся. Да и учиться мальчику надо. Кто знает, сколько еще продлится война…

— Так мы его тут учить будем, товарищ капитан третьего ранга! Штурман наш вон до войны учителем работал, он согласен помочь.