Морская тайна - Михаил Константинович Розенфельд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Два дня Ирвинг дежурил в каюте спасенного им человека. При заходе в Гонолулу несчастного, находившегося при смерти, сдали в морской госпиталь. Суеверный Ирвинг на память об этом случае сохранил его спасательный пояс.
В Гонолулу администрация госпиталя случайно выяснила национальность больного и передала его на советский пароход «Таджик». Во Владивостоке сразу установили личность Головина. Моряка отправили в Ленинградский психоневрологический институт. В Ленинграде его вылечили. Он стал говорить, восстановилась память, но в последние дни, накануне полного выздоровления, у врачей возникли тревожные подозрения. Штурман беспрерывно что-то писал. Заинтересовавшийся врач попросил у него рукопись и, прочтя ее, немедленно созвал консилиум. Вызванный на консилиум Головин самым подробным образом подтвердил все описанные им события, происшедшие после гибели парохода. Выслушав штурмана, врачи сошлись на том, что верна и правдоподобна лишь первая часть рассказа. После гибели «Звездочета», переименованного юной командой в «Звезду советов», по мнению врачей, штурман испытал чрезвычайные потрясения. В шлюпке, занесенной ураганом в Тихий океан, Головин был свидетелем смерти десяти товарищей. Единственный оставшийся в живых, он в результате многих дней голода подвергся галлюцинациям, и все, что написано и рассказано им, — не что иное, как болезненная фантазия.
Таково было решение консилиума. В определении врачей сказано было, что
«Головина можно считать вполне излеченным, но он еще нуждается в длительном режиме и наблюдении до окончательного исчезновения психической травмы, признаком каковой является его убеждение в том, что он был в фантастической подводной крепости и что якобы там остались его друзья».
На неопределенное время штурману запретили плавание.
В пригородном санатории, где поселили Головина, он уже никому ничего не рассказывал.
Но вот, когда прошел еще месяц, штурман обратился к старшему врачу санатория с просьбой снова созвать консилиум.
На новом консилиуме Головин подтвердил всю первую часть своих приключений, но к радости врачей добавил:
— Я убедился, что все, прежде мною рассказанное, действительно плод галлюцинаций. Никакого острова, скалы и подводной крепости, конечно, не было. Сейчас я совершенно точно вспомнил: последним в шлюпке погиб боцман Бакута. Он был самым сильным из нас. И я остался один. Да, я подвергался припадкам…
С удовольствием врачи констатировали окончательное выздоровление Головина. С резолюцией консилиума он тотчас явился в Ленинградский торговый порт.
Для начала ему предложили отправиться в Сан-Франциско, где Наркомвод закупил несколько пароходов. Специальные команды советских моряков посылались тогда в Америку для привода закупленных судов.
* * *
Ранней весной 19… года, накануне отъезда Головина в Америку, я познакомился с ним в приемной Ленинградского порта. Посетители, дожидавшиеся своей очереди, с интересом рассматривали худощавого печального моряка. Особенно бросались в глаза седые волосы на его висках. Это казалось странным, так как грустное лицо его было еще совсем молодым и свежим.
Второй раз мы встретились с ним через девять дней в фойе Ленинградского оперного театра. Штурман Головин в новом парадном кителе ходил вдоль стены, рассматривая фотографии артистов и снимки новой постановки «Кармен». Он, по-видимому, скучал в одиночестве и был искренно рад нашей встрече.
Разговаривая о музыке, мы гуляли в фойе, пока звонок не возвестил конец антракта. Головин быстро зашагал в зрительный зал, но вдруг, неожиданно обернувшись ко мне, спросил:
— Знаете ли вы что-либо о моем последнем плавании? Нет? Простите, я забыл, что мы недавно знакомы. Оно было несчастливым. Пароход мой погиб. В Тихом океане, у Гавайских островов, меня подобрали американцы. И теперь я опять отправляюсь в Тихий океан. Из Сан-Франциско мы поведем суда во Владивосток, через Гаваи… Я снова буду там!
И штурман, точно забыв об окружающих, застыв в какой-то странной задумчивости, перебирая пальцами бахрому портьеры, умолк.
В зале погасли люстры. Капельдинер, закрывая дверь, вежливо отстранил Головина. И тогда он, словно пробуждаясь, еще раз медленно промолвил:
— Я буду там… Я снова буду там!..
… Миновало полгода, и мы снова услыхали о приключениях Головина.
Морская тайна раскрылась во время второго путешествия штурмана по Тихому океану.
—————
Глава одиннадцатая
У развалин испанских замков
Колон, находящийся в Центральной Америке тропический порт, называют «городом двух океанов». В Колоне начинается знаменитый Панамский канал, через который пароходы из Атлантики попадают в Тихий океан.
Однажды майским утром в Колон прибыл трансокеанский пароход «Гайавата», совершавший рейс Лондон — Сан-Франциско. Когда показались пальмы бухты Лимон и на мачте подняли американский флаг, с берега навстречу «Гайавате» вышел голубой катер. Не более чем через пять минут он развернулся у самого носа корабля, и на ходу по сброшенному с левого борта шторм-трапу американский портовый чиновник ловко вскарабкался на пароход. Немедленно он поднялся к капитану и вручил ему узкий конверт. Катер умчался обратно, капитан с явным неудовольствием несколько раз перечел присланное ему сообщение и, спустившись с мостика, объявил пассажирам неожиданное известие:
— Нам придется задержаться здесь по меньшей мере на двое суток. На вашем месте, — посоветовал он, — я бы сейчас же, воспользовавшись утренним временем, проехался в Панаму. Два часа пути, и вы в столице Панамской республики. Там есть любопытные памятники. В Колоне же абсолютно нечего делать. Жара и кабаки. Клянусь, это скучнейший из городов!
Бывалый капитан оказался прав. Колон, представляющий собой ворота величайшего канала, важнейший порт и стратегический пункт, — в сущности, небольшой провинциальный городок. Томительная жара не спадает здесь даже зимой, которая начинается в мае и кончается в октябре. Пустынно в тени пальмовых аллей и на широких асфальтовых тротуарах. Густые звуки радиол несутся из полутемных табачных лавочек, магазинов и салонов. Заложив руки в карманы широких, кофейного цвета, штанов, уныло слоняются негры. Длинноволосый индеец, прислонившись к ограде сквера, сидит над связкой бананов и ананасов; от нечего делать он щекочет разомлевшую обезьяну. На перекрестках у пестрых щитов с лотерейными билетами продавцы, провожая прохожих вялыми, сонными взглядами, еле шевеля губами, невнятно бормочут:
— Остановитесь, внимание, внимание, вы проходите мимо счастья!..
У края тротуаров, как заснувшие животные, нескончаемой вереницей стоят прокатные автомобили. Скучающий великан-полисмен, сложив на груди руки и расставив ноги, с неподвижным корпусом, медленно поворачивает голову из стороны в сторону. С мрачной подозрительностью он глядит вслед старинному «серебряному» автобусу. Презрительной кличкой «серебряные» местные американцы с давних пор окрестили негров. На строительстве Панамского канала, где погибли десятки
