С небес на землю - Татьяна Устинова

Должно быть, кадр «выстраивали» очень долго, несколько раз перекладывали плед. Похоже, «модель» пересаживалась эдак и так и на разные лады пересаживала свою собаку.

«Лежать! Лежать здесь! Вот молодец, хорошая девочка!»

Собака?.. Собака?!

Алекс вскочил, сильно ударившись коленкой, постоял, отвернувшись от монитора, и заставил себя вернуться за стол.

Он дважды видел такую собаку — если только у него не было галлюцинаций. Когда-то он почти поверил в собственное сумасшествие, но собака рядом с Надеждой Кузьминичной была реальной, непохожей на призрак!.. Фотография не фиксирует… привидений!

Надежда Кузьминична почему-то оказалась в том самом коридоре, где был найден убитый. Она никак не должна была там оказаться, и тем не менее!.. Именно она первой принесла «ужасную весть» Екатерине Петровне. Алекс был в это время в митрофановском кабинете, все видел и слышал.

В тот же вечер его избили так сильно, что он два дня не мог ходить и дышать.

В тот же вечер он в первый раз увидел ту самую собаку.

В тот же вечер ожили и задвигались чудовища, пожиравшие его изнутри, — молодая стремительная кобра и душный, тяжелый, как жернов, удав!..

Все началось в тот вечер, когда ему привиделась собака!..

Он снова посмотрел на фотографию.

Могла или не могла именно эта собака появиться на детской площадке, где его били? И тогда — что выходит?.. Выходит, что била его Надежда Кузьминична?! Литературная критикесса, филолог и начальник отдела женской прозы?!

И она же сегодня пробралась в усадьбу Анны Иосифовны, чтобы тайно наблюдать за ним?.. И притащила с собой собаку, которая промчалась столь быстро, что ее видел только он один, хозяйка так ничего и не заметила!..

Или он на самом деле… ненормальный? Видит то, чего нет?!

Он часто видел то, чего нет, — в прошлой своей жизни. Иногда видения эти оказывались мучительны, иногда прекрасны, но тогда он был уверен, что может контролировать игры собственного разума! А теперь, выходит, нет?!

Алекс еще раз посмотрел на фотографию, закрыл глаза и посидел так некоторое время.

«Перестань истерить! — брезгливо говорила Даша в подобных случаях. — Возьми себя в руки! Нельзя так распускаться!»

Он открыл глаза, посмотрел на свои руки и немного поразмыслил о том, как именно следует себя в них взять.

Нужно позвонить Береговому и договориться о встрече. Вряд ли он захочет встречаться с кем-то из «вражеского стана», то есть из издательства, значит, придется его уговаривать. Это первое.

Надо собрать как можно больше сведений о Надежде Кузьминичне и ее… собаке. Сам он не справится, значит, понадобится помощь. Это второе.

Необходимо разыскать Вадима Веселовского, который себе на горе в последний момент раздумал жениться на Митрофановой, оказавшейся не Екатериной Петровной, а «Катюшей», и поплатился местом!.. Порасспрашивать о «Катюше», об издательстве «Алфавит» и о царице Анне Иоанновне, то есть Иосифовне, конечно!.. Это третье.

Четвертое, пятое, шестое и сто восемнадцатое — почему это самое издательство, такое благостно-умильно-семейное, образцово-показательно-правильное, все больше и больше напоминает ему Зазеркалье, где все не то и не так, как кажется на первый взгляд?

Почему генеральная директриса морочит головы сотрудникам? И даже замам?! Что за нелепая игра в неумение пользоваться компьютером?! Зачем?! Так ли уж она беспомощна в том, что называется бизнес, или все ее повадки «доброй барыни» тоже театральная постановка в духе русских народных сказок?.. Кем она обернется, когда Иван-царевич верхом на сером волке явится ее спасать, — Василисой Премудрой, Кощеем Бессмертным или Бабой Ягой?!

Так ли на самом деле она любит своих «птенцов», которых подобрала выпавшими из гнезда в «трудные для них времена»? Надо же такому случиться, «трудные времена» выпали у всех сразу, и именно всех «добрая барыня» облагодетельствовала! Беспокоится она, переживает или — высматривает, выжидает, прикидывает, какую пользу можно извлечь из своих благодеяний?!

Почему она все время врет? Зачем? Она сказала, что не знает его и никогда не знала, и тут же намекнула на то, что нынче можно разыскать какие угодно сведения, даже самые секретные, и еще что-то про талант!..

…Что она может знать про мой… талант?! У меня больше нет таланта! Я знаю только один правильный ответ на замучивший меня вопрос: «Вы кто?!» Я никто.

Никто.

Того меня, который был когда-то талантлив, больше нет. От того меня осталась только оболочка, ходячая тряпичная кукла со всем набором кукольных недостатков — я теряю ключи, роняю телефоны, никуда не могу приехать вовремя, забываю звонить, не хочу разговаривать, плохо сплю! Я вынуждаю окружающих валандаться со мной, чтобы как-то напоминать им о том, что я живой. Все еще!

Этого себя, который стал тряпичной куклой, я знаю мало и плохо, и он меня не интересует. Он существует просто потому, что существует! Куда же его девать, он все же есть!..

Он есть, и он никто.

Но Анна Иосифовна ничего не может об этом знать!..

— Алекс! Что это такое?! Господи, я миллион раз тебя просила! А ты опять!

Он повернулся, уставился на Дашу и не увидел. Он часто смотрел — и не видел.

— Что?..

— Да ничего!

Раздражение. Он слышал только раздражение, как будто сгустившееся в некую туманность и надвигавшееся на него.

— Почему, почему вокруг тебя все время… помойка?! Нет, ну это невозможно! Зачем ты опять нарвал бумаги?!

— Я?..

— Ты, ты!.. — Резкими, сердитыми движениями Даша сгребла со стола кучу изорванных салфеток и сунула ему под нос. Он посмотрел на салфетки — белый ком в изящной женской ладони, ногти похожи на розовый миндаль — и закрыл глаза, пытаясь спастись. — И чашки! Ты что, пил сразу из трех?! Я устала за тобой убирать, мне надоели твои помойки!

— Не убирай! — предложил он, не открывая глаз.

— Я не желаю жить в помойке! А у тебя она кругом! Ты из нее не вылезаешь. У тебя даже в голове помойка! И ты никак не можешь в ней разобраться.

— Я стараюсь.

— Я вижу, как ты стараешься! Ты сколько времени без работы просидел?! И палец о палец не ударил! Картошку бы пошел копать, что ли!.. Ну, нет, как же мы можем картошку! У нас высокие идеалы, а на остальное нам наплевать! Смилостивились добрые люди, пристроили хоть куда-то, спасибо им за это! — Она отвесила земной поклон, видимо, тем самым «добрым людям», которые «смилостивились» над ним. — А сам-то?! Сам-то ты кто?!

У Алекса тяжело бухало сердце, разгонялось, набирало обороты, поднималось все выше к горлу, и змеи у него внутри застыли в охотничьем предвкушении, подняли головы, приготовились — жертва слабеет и вот-вот ослабнет совсем.

— Ты никто, понимаешь?! А тебе, между прочим, тридцать восемь лет! Ты ничего не можешь, ничего! Ты даже позвонить не можешь, хотя знаешь прекрасно, что я волнуюсь! Меня в следующий раз «Скорая» увезет, а ты и не заметишь! Почему ты себе позволяешь так обращаться с людьми?! Кто ты такой?!

— Никто, — выговорил Алекс. Это слово далось ему с трудом. Змеи дрогнули и замерли, приготовились атаковать.

— Вот именно! А ведешь себя, как принц датский! Тебе на всех наплевать, ты ничего не ценишь! Я ухаживаю за тобой, ухаживаю!.. Я-то, в отличие от тебя, работаю все время! Каждый божий день! — Она постучала по столу розовым миндальным ногтем. — А ты даже посуду за собой убрать не способен! Ты отвратительный, избалованный, мерзкий ребенок! И никогда не вырастешь, потому что тебе удобно сидеть на моей шее! Ловко устроился! Ты меня извел, совсем, совсем!.. Салфеток нарвал! Сто раз просила — не рви ты их, или тогда покупай сам! Иди и покупай! Но ты и на это не способен!

Она сгребла со стола его бумаги, записки, блокноты, швырнула в мусорное ведро и заплакала.

Змеи ненависти молниеносно ринулись вперед, впились, — стало больно и нечем дышать, и руки затряслись постыдной мелкой потной дрожью.

— У тебя все время проблемы! Бесконечно, постоянно! — рыдала Даша. — Ты на улицу не можешь выйти! Ты сразу попадаешь под дождь, а потом у тебя температура сорок, и я тебе должна таблетки таскать! Больше не могу, не хочу!

— И не надо.

— Что?!

Он смотрел мимо.

…Ты все знал заранее, да?.. Собственно говоря, именно этого ты и добивался! Все началось не сию секунду, не сегодня и не вчера, и салфетки тут ни при чем. Ничего не выйдет — ты понимал это совершенно отчетливо, но… трусил, тянул, мямлил.

Не жалел. Не разговаривал. Не пускал ее в свою жизнь, огораживал территорию красными флажками.

Ты сам во всем виноват. Ты один. Даже точку не можешь поставить. И эту свою работу ты переложил на нее!.. Потому что тебе так удобно, и ты вроде бы ни в чем не виноват!..

Он молчал, и Даша знала, что он может так промолчать час или до завтра. Слезы капали, и она поискала, чем бы их вытереть. Вытереть было нечем, салфеток не осталось, и она вытащила из ящика кухонное полотенце, пахнувшее жареным луком.