С небес на землю - Татьяна Устинова

Митрофанова тоже не могла прийти в себя после этого самого «эпизода»!

Она аккуратно закрыла ноутбук, взяла ручку, салфетку и стала обводить на ней розы и лилии. Там, где рука промахивалась мимо лепестков, Митрофанова прилежно подштриховывала. С каждым штрихом розы и лилии становились все меньше похожи на цветы и все больше на ощетинившихся ежей.

— Я ни в чем не виновата, — вдруг сказала она громко, и мягкая слабая бумага порвалась у нее под рукой. — Я не виновата! Я больше не хочу! И не буду!

Проклятый чайник наконец-то закипел, она вскочила и, делая слишком много лишних движений, кое-как заварила успокоительный сбор — пустырник, боярышник и валерьянку, все в пакетиках.

В холодной кухне немедленно запахло больницей.

— Со мной все в порядке! — объявила Митрофанова еще громче прежнего. — Я просто устала. Мне нужно в отпуск, только и всего.

Ветер громыхал за окном, как будто старался вырвать из стены железный подоконник.

Зазвонил телефон, и Митрофанова схватилась за него, как утопающий за соломинку. Слава богу, хоть кто-то догадался!..

— Катюшик, ты как там? — густым контральто осведомилась из трубки Маня Поливанова, известная писательница. — Переживаешь?

— И не думала даже! — выпалила Митрофанова. Губы у нее повело, и глаза налились слезами. — С чего ты взяла?! Еще переживать из-за всякой ерунды!

— Он не ерунда, — заявила Поливанова. — Он человек! Какого ху… художника ты его уволила-то? Он вроде всегда хорошо работал. Ноутбуки мне сто раз чинил! Ты же знаешь, как часто они у меня ломаются! — Маня вздохнула и добавила с гордостью: — Не выдерживают моей энергетики!

Но Екатерине Митрофановой нынче не было никакого дела до поливановской энергетики!..

— Я его уволила за дело! — Предательская слезища все-таки капнула в самую середину ощетинившегося ежа, который раньше был розой, и Митрофанова сердито отерла глаза. — Чтобы он знал… чтоб в издательстве все знали… чтобы неповадно…

— Оно, конечно, не мое дело, — перебила Поливанова. — Я ведь не сотрудник издательства!.. Я романы сочиняю. Но уволила ты его напрасно, Кать. Вот, ей-богу, напрасно!..

Митрофанова взялась рукой за лоб и наконец-то зарыдала — громко, по-детски, слезы закапали на ежа часто-часто, как дождь.

— И как детективный автор я тебе скажу, — продолжала Маня, словно не слыша рыданий, — это еще и очень подозрительно!

Митрофанова заикала, замотала головой и зажала рот рукой.

— Кать? А Кать?..

— Что… что еще… почему подозрительно?..

— Да потому что в детективах так избавляются от свидетелей! Произошло убийство — это раз. В Интернете появились фотографии — это два. Ты немедленно увольняешь человека, который мог хотя бы концы найти, — три. И какие из этого можно сделать выводы?

— Ты… что?.. Маня, ты с ума сошла, что ли?! Какие концы он мог найти?! Почему избавляюсь?! От каких свидетелей?!

— Он же айтишник, — пояснила писательница Поливанова как ни в чем не бывало. — Он, наоборот, мог бы разобраться, кто эти фотографии выложил и зачем! Ну, там всякие адреса-пароли-явки, секретные почтовые ящики, социальные сети, странные ресурсы, я в этом совсем не петрю! А ты? Петришь?..

— Я… не… нет, не петрю я…

— Вот именно. И в одну минуту увольняешь профессионала!.. То есть выходит, тебе невыгодно разбираться. Тебе нужно избавиться от свидетелей. Тогда возникает вопрос: зачем?

— За… зачем?

— Затем, что ты как-то связана с убийством, вот зачем! — заключила Маня Поливанова торжествующе. — Нет, я-то знаю, что ты никак не связана, но у людей вполне может сложиться такое впечатление! Да оно уже и сложилось, вот клянусь! А оно тебе надо? Так себе репутацию портить?..

Катя Митрофанова сгребла со стола салфетку с ежами, бывшими розами, прижала к глазам и заплакала еще горше.

— Мамы нет, — выговорила она с трудом, — я бы хоть ей пожаловалась… А так… Кому я нужна?..

— Ты всем нужна, — перебила Маня, слишком быстро и не слишком убедительно. — Ты вот сейчас из-за чего плачешь?

— Я… совсем одна. Понимаешь?.. И… этот… сказал, что мне только со свиньями и сама я свинья…

— Ну, это он в запале ляпнул!

— А я так испугалась, Маня! Как я испугалась! Я думала, он меня убьет! Я даже представила, как это будет, понимаешь? И Вадим. Там же был Вадим! И он все видел, все слышал и даже пальцем не шевельнул, понимаешь?..

Писательница Поливанова помолчала.

— Так все это представление в «Чили» затевалось ради Вадима? — Ее контральто стало расстроенным. — Ты его увидела, и мир перевернулся у тебя в голове, а сердце в груди, так, что ли?..

— Так, — призналась Катя горестно. — Я его сто лет не видела!.. Ну, с тех пор. Понимаешь?

— Хочешь, я приеду? — вдруг предложила Поливанова. — Еще не поздно! Я мигом! Куплю самого дорогого французского шампанского, рукколы и креветок, чтоб все как у порядочных. Какое там самое дорогое? «Мюэт и Шандом»?

— «Вдова Клико».

— А хоть бы и вдову!

— Не надо, Мань. Спасибо тебе. Главное, мамы нет, понимаешь?.. Я бы маме все рассказала, а ее нет… — Слезы опять полились, салфетка, разрисованная синей ручкой, совсем промокла.

— Я эту рукколу терпеть не могу. Вот просто с души воротит! Как вы ее едите, непонятно. Может, лучше отбивных? Жирненьких, сочненьких, в пять минут нажарим! — Писательница Поливанова помолчала в трубке и вдруг спросила очень тихо: — А что, Кать? Все еще… болит?

Катя кивнула молча, как будто Поливанова могла ее видеть, и та поняла.

— Надо же… А я думала, прошло. Срок давности истек. Все долги заплачены. Сколько же можно?..

— Я тоже так думала. Но ничего, ничего не прошло, понимаешь?..

— Нет, — сказала писательница. — Не понимаю. Он тебе жизнь испортил. Ну, не всю, конечно, но какую-то часть точно испортил! И ты его все любишь, что ли?..

Катя только всхлипывала, и слезы лились, падали в чашку, из которой остро пахло больницей.

— Еду! — заключила Поливанова. — Везу этот самый «дом» или, как ее, «вдову»!

— Не надо, — пискнула Катя Митрофанова, но в трубке было уже пусто. Поливанова ринулась ее «спасать».

Повздыхав длинно, с оттягом, Катя глотнула из «больничной» кружки, поперхнулась и долго надсадно кашляла.

А потом перестала.

Ветер за окном все громыхал железом, и, пригорюнившись, она слушала громыхание и думала, что сделано столько ошибок — и все непростительные!.. И ничего не изменить, не поправить. Вот и Береговой ее ненавидит — зачем, за что?! Она всего лишь уволила его, испортив ему жизнь и карьеру!..

Ненавидит так, что готов убить.

Глаза опять налились слезами, горло свело, Катя изо всех сил распрямила спину и быстро задышала.

Было еще нечто ужасное в том, что выкрикивал Береговой — «в запале», сказала писательница Поливанова!.. Ужасное и невероятное настолько, что сознание отказывалось воспринимать. Но что-то же было!..

И это «что-то» обязательно нужно вспомнить.

Теперь ей казалось, что от того, вспомнит она или нет, на самом деле зависит ее судьба.

Катя быстро поднялась и пошла в ванную. В грушевидном антикварном зеркале — подарок Вадима на прошлый Новый год! — отразилось ее зареванное лицо с заплывшими глазами и синими разводами на лбу и щеках. Она рассматривала разводы и думала, что непременно надо вспомнить, но заставить себя мысленно вернуться в «Чили» и пережить все сегодняшнее еще раз никак не могла.

— А что это у вас, матушка, на физиономии? — громко спросила она себя, чтобы не вспоминать. — Трупное окоченение?..

Это было никакое не окоченение, а пятна от чернил, которыми она рисовала на салфетке, а потом утирала слезы, и на осознание этого у нее ушло некоторое время.

Она смыла пятна, опять посмотрелась в грушевидное зеркало и сказала, как давеча:

— Я больше не могу. Я не хочу!..

Нужно позвонить Стрешневу, вот что.

Позвонить и сказать ему, что она ни в чем не виновата! Чтобы хоть он не считал ее сукой и последней дрянью!..

Чтобы… хоть кто-то не считал ее такой!..

— Саша, это я, — бодро сказала она в телефонную трубку, пахнущую больницей. — Как ты поживаешь?..

Стрешнев, кажется, усмехнулся.

— А ты как?

— Я прекрасно, — сообщила Митрофанова. — Ты посмотрел бумаги от Канторовича?..

— Что это такое сегодня было?.. В «Чили»?..

— А что сегодня было в «Чили»? — позабыв о том, что собиралась каяться, Митрофанова ринулась в атаку. — Ничего не было! Я просто не успела тебя спросить, что прислал Канторович!..

— Прислал все, что нужно, — ответил Стрешнев не спеша. — Почему Береговой орал, будто ты причастна к убийству? Не знаешь?..

Вот оно!.. То, что надо было вспомнить!.. Вот то ужасное, от чего наотрез отказывалось сознание!

Да. Да. Береговой во всеуслышание заявил, будто она убивает людей, и поклялся, что он это докажет!..