Оззи. Автобиография без цензуры - Оззи Осборн

– Это не мое, – ответил Тони, пожав плечами. Он угощал.

– Как так может быть, что играть в Jethro Tull – не твое? – спросил Гизер. – Ты играл на концерте с Джоном Ленноном, чувак!

– Я хочу играть в своей группе и не хочу работать на дядю.

– Значит, Иэн Андерсон – козел? – спросил я, подбираясь к сути.

– Нет, он нормальный, – ответил Тони. – Просто он не… Мы с ним не смеялись над одними и теми же шутками, понимаешь? Всё было не так.

Казалось, что Билл, который заливал в себя уже третью пинту сидра, сейчас расплачется.

– Так что – снова вместе? – спросил Гизер, стараясь держать себя в руках и не слишком широко улыбаться.

– Если вы меня возьмете.

– Ладно. Но можно, мы придумаем другое название? – предложил я.

– Слушай, забудь про название, – сказал Тони. – Нам нужно понять, что мы все настроены серьезно. Нельзя больше валять дурака. Я видел, как пашут парни в Jethro Tull. А они пашут, приятель: четыре дня репетиций перед одним концертом. Мы тоже должны так работать. И нам нужно начать писать свои песни и исполнять их, даже если нас освистают. Скоро слушатели будут их узнавать. Только так мы сможем сделать себе имя. И нам нужно подумать об альбоме. Давайте поговорим с Джимом Симпсоном завтра утром.

Все серьезно кивнули.

Если быть откровенным, мы не могли поверить своему гребаному счастью. Тони не здоров? Никто в здравом уме не уйдет из группы, из которой он только что ушел. Даже Роберт Плант в итоге стал играть с Джимми Пейджем в группе New Yardbirds и забил на свою «Хоббстхерню». И я не могу с уверенностью сказать, что поступил бы так же на месте Тони. Насколько бы я ни был убит горем от того, что Earth распались, но если бы это меня пригласили в одну из самых знаменитых британских команд-хедлайнеров всех рок-фестивалей, с готовых контрактом с рекорд-лейблом, я бы, пожалуй, сказал: «О, э… ну, пока, чуваки!» В общем, нужно снять шляпу перед Тони Айомми. Он знал, чего хочет, и, очевидно, знал, что добьется этого без пресмыкательства перед Иэном Андерсоном.

Нам оставалось только доказать, что он принял верное решение.

– Ладно, парни, – сказал Тони, – допив пиво и стукнув пустым стаканом по столу. – Приступим к работе.

Став нашим менеджером, первым делом Джим Симпсон отправил нас в «Европейское турне». Мы погрузили свое оборудование в фургон Тони – уже модели «Транзит», пришедшему на смену «Коммеру», – доехали до парома в Харвиче, переплыли Северное море и оказались в Хук-ван-Холланде. Мы очень надеялись, что двигатель нашего фургона заведется, когда нам надо будет съезжать с парома. Температура в Дании была на двадцать градусов ниже нуля. Из Хук-ван-Холланда мы планировали поехать в Копенгаген, где был запланирован первый концерт.

Помню, что взял в эту поездку весь свой гардероб. Он состоял из одной рубашки на проволочной вешалке и пары трусов в сумке. Всё остальное было на мне: джинсы, побитая летная куртка, футболка с концертной площадки «Henry’s Blues House» и ботинки на шнуровке.

В первый же день у нас сломался фургон. Было так холодно, что замерз газовый тросик, поэтому, когда Тони нажал на педаль, он просто лопнул. То есть мы застряли в какой-то дикой жопе на полпути к Копенгагену. На улице была метель, но Тони сказал, что моя задача – как «общественного представителя» группы – пойти за помощью. Так что я побрел по полю, мне в лицо дул ветер и летел снег, а из носа висели сосульки из соплей… Наконец я увидел огни деревенского дома далеко впереди. Затем я упал в канаву, а когда все-таки вытащил себя из этой гребаной ямы, то долго пробирался сквозь снег, пока не добрался до входной двери и громко постучал.

– Halløj? – дверь мне открыл здровенный парень с красной мордой, похожий на эскимоса,

– Ну, слава яйцам, – говорю я, запыхавшись и хлюпая носом. – Наш фургон накрылся. У вас есть буксир?

– Halløj?

Я не знал ни слова по-датски, так что показал на дорогу и сказал: «Фургон. Эль капутски. Йа?»

Парень посмотрел на меня и стал ковыряться в ухе. И сказал: «Бобби Чарльтон, ja?»

– А?

– А?

– Bobby Charlton, betydningsfuld skuespiller, ja?[14]

– Прости, приятель, ты по-англишки спико?

– Det forstår jeg ikke[15] – сказал он, пожимая плечами.

– А? – Секунду мы просто стояли и смотрели друг на друга.

Потом он сказал: «Undskyld, farvel[16]», – и захлопнул дверь у меня перед носом. Я как следует ее пнул и снова погрузился по пояс в снег. Было так холодно, что руки посинели. Добравшись до дороги, я увидел машину и чуть не бросился под нее. Оказалось, это датские менты – слава Богу, вполне дружелюбные. Мне дали глотнуть что-то из термоса, который достали из бардачка. Не знаю, что это было, но я моментально вернулся к жизни. Ребята организовали эвакуатор, который доставил нас и фургон в гараж в соседней деревне.

Хорошие парни, эти датские копы.

Помахав нам на прощание, они попросили передать привет Бобби Чарльтону.

– Обязательно передадим, – пообещал Гизер.

На второй день у нас снова сломался фургон.

На этот раз оказался неисправен датчик уровня топлива – в баке закончился бензин, а мы даже не знали об этом. Так что я снова поплелся за помощью. Но в этот раз у меня была идея получше. Мы заглохли рядом с небольшой белой церковью, где на улице стояла машина, которая, как я подумал, принадлежала викарию. Я решил, что он с удовольствием побудет добрым самаритянином, отсоединил шланг от двигателя фургона и перекачал бензин из бака в бак. Идея сработала блестяще, если не считать того, что я глотнул бензина, когда он полился из шланга. Потом у меня весь день была токсичная, легко воспламеняющаяся отрыжка и мне приходилось высовываться из окна на ходу, чтобы сплевывать бензин с кусочками рвоты.

– Фу, – говорил я. – Ненавижу четырехзвездочный.

Между концертами у нас появилось несколько мыслей для новых песен. Тони первым предложил написать что-нибудь со зловещим звучанием. У общинного центра в Сикс Уэйз, где мы репетировали, был кинотеатр под названием «Orient», и когда там показывали фильмы ужасов – очередь выстраивалась на всю улицу, заворачивала за угол и терялась вдали. «Разве не странно, что люди платят деньги за то, чтобы их пугали? – помню, однажды сказал Тони. – Может, нам перестать играть блюз и написать зловещую музыку?»

Мы с Биллом решили, что это отличная идея и написали основу для текста песни, которая впоследствии будет названа «Black Sabbath». Она о парне, который видит темную фигуру, унесшую его потом в огненное озеро.

А потом Тони придумал этот жуткий рифф. Поверх него я простонал какую-то мелодию, и результат получился чертовски крутой – на тот момент это было лучшее, что мы сочинили. Потом мне говорили, что рифф Тони построен на так называемом «дьявольском интервале», или тритоне. Его запретили в церковной музыке в Средние века, потому что он до чертиков пугал людей. Как только органист начинал играть этот тритон, все убегали, потому что думали, будто из-за алтаря сейчас выскочит дьявол. А название песни придумал Гизер. Он взял его из недавнего фильма с Борисом Карлоффом. Честно говоря, не думаю, что Гизер смотрел сам фильм. Я точно не смотрел – и только через несколько лет узнал о его существвовании. Все это было забавно, потому что, несмотря на наше новое направление в творчестве, мы по-прежнему играли довольно простой двенадцатитактовый блюз. Если вслушаться, то в нашем звучании можно было найти и джазовое влияние – например, в свинговом вступлении Билла к одной из наших ранних песен под названием «Wicked World». Отличие только в том, что мы играли в восемьсот раз громче джаз-бэнда.

Сегодня люди говорят, что вместе с песней «Black Sabbath» мы изобрели хеви-метал. Но меня всегда бесил термин «хеви-метал». Мне кажется, он ничего не говорит о музыке, особенно если учесть, что уже есть хеви-метал семидесятых, хеви-метал восьмидесятых, хеви-метал девяностых и хеви-метал нового тысячелетия – которые сильно отличаются друг от друга, даже если для кого-то это одно и то же. На самом деле, я впервые услышал слова «хеви» и «метал» вместе в песне «Born to be Wild». А потом пресса просто прицепилась к этому термину и понеслось. Конечно, мы его не сами придумали. Мы были всего лишь блюзовой группой, которая решила немного поработать со зловещим саундом. Но и через много лет после того, как мы бросили писать такую музыку, люди продолжали говорить: «Ой, они же метал-группа. Они должны петь только о сатане и конце света». Вот почему я возненавидел этот термин.

Не помню, где мы впервые исполняли «Black Sabbath», но я отично помню реакцию публики: все девчонки с визгами убежали с площадки. «Разве смысл играть в группе не в том, чтобы трахаться с девчонками, а в том, чтобы заставлять их в ужасе убегать?» – ворчал я.

– Они привыкнут, – сказал мне Гизер.

Другое памятное исполнение песни «Black Sabbath» состоялось в городской ратуше недалеко от Манчестера. Когда мы вылезали из фургона, тамошний менеджер пришел нас встречать в костюме с галстуком. Вам бы стоило глянуть на выражение его лица, когда он нас рассмотрел.