Любовь - Тони Мориссон

4

Благодетель

Опускаясь в воду с шампунем, Гида зависла, привычно уцепившись за края ванны большими пальцами. Встав на колени, развернулась, села и посмотрела, доходит ли сиреневая пена до плеч.

Так продолжаться больше не может, думала она. Когда-нибудь я утону – поскользнусь и упаду, а чтобы выбраться, рукам не хватит силы.

Ну есть, правда, какая-то надежда, что вещи, которые Джуниор якобы готова делать для хозяйки: «Хотите, чтоб я причесала вас? – запросто! Чтоб помыла в ванне? – так помою же!…» – она и впрямь будет делать, что это не пустые посулы ретивой соискательницы места. Попробую-ка я, решила Гида, ее как парикмахершу, а уж потом попрошу помочь с мытьем в ванне. С июля она все не могла собраться с силами, чтобы взять флакон краски да убрать наконец эту серебристую полоску у корней волос, затопить ее «темным каштаном». Интересно, часто думала она, как же так вышло: я никогда не брала в руки краба, не чистила ни лангустов, ни мидий, а руки в результате изуродованы хуже, чем у рабочих, которые этим занимались всю жизнь. Кремы, алоэ, «проктеры и гэмблы» помогали слабо, и требовались регулярные ванны, чтобы помешать мучительному превращению той, что никогда не мучила морских животных, самой в подобие такового. Стало быть, решено: первые два задания Джуниор будут покрасить ей волосы и помочь с ванной – в том случае, конечно, если удастся достаточно надолго отвлечь ее внимание от Роумена. Что сказала мальчишке Джуниор, слышать было не обязательно. Наблюдая за физиономией паренька из окна спальни, Гида подумала, что девчонка если и старалась понизить голос, то зря, могла бы и криком кричать. Его ухмылка, его глаза все выдавали. Скоро эта парочка сплетется воедино прямо здесь, у хозяйки под носом. Под одеялом в гараже? Нет. Джуниор храбрая девочка. Она тайком проведет его в свою спальню или в какую-нибудь другую комнату. Кристине это может не понравиться. А может, ей на это и плевать. Если в ней возгорится ненависть или ревность, она любого разорвет в куски. И если то, что говорят о ее прошлой помоечной жизни, правда, сделает это еще и с удовольствием. Никто не знает, куда эта сероглазая кошка прыгнет. В свою девятую жизнь [19], дай-то господи. Подумав, Гида решила, что оно и к лучшему, пусть эта подростковая любовь подержит девчонку на привязи, когда та начнет понимать, что красть не получится. Довольно уже и фокусов Кристины, которая деньги, выделяемые на хозяйство, воровски спускает на адвоката. А Роумен – ну пообжимается в уголке с этой Джун да и, глядишь, не такой зажатый станет. Это поможет ему выйти из-под каблука Вайды. Такой прямо пай-мальчик «Да, мэм. Нет, мэм. Нет, спасибо, мне засветло надо домой». Что Вайда с Сандлером ему о ней наговорили? Или дело в Кристине? Впрочем, что бы они ни наболтали, кошмара нет, был бы кошмар, не разрешили бы ему здесь работать. Просто не становись там очень уж своим, – должно быть, сказала Вайда. Однако если у Роумена будут причины сюда стремиться, он может стать еще полезнее, чем сейчас. Как точно он выполнил все указания, когда она надиктовала ему объявление в «Харбор джорнал»! Блатное остроумие Джуниор научит его любить свободу; он отойдет наконец от Вайды и перестанет относиться ко всем взрослым, способным платить налоги, как к врагам, а к пожилым женщинам вдобавок и как к дурам.

Гида к такому отношению притерпелась. Даже привыкла им пользоваться. В данном случае воспользоваться надлежит не только тем, что отозвавшейся на объявление особе нужны деньги, это само собой – деньги и только деньги, – а еще и тем, что в ней удачно сочетаются алчность и легкомыслие. Порисовались вчера вечером друг перед дружкой, повыделывались, и пока «мисс Вивьенн с двумя н» пускала слюнки, готовясь прибрать к рукам все ценное в доме, Гида пускала слюнки, готовясь прибрать к рукам ее самое; пока девчонка примеривалась, как захватить контроль над ситуацией, Гида внушала ей, что у нее все и так уже схвачено. Всю жизнь Гиду недооценивали, и это особенно отточило ее интуицию. Понимал ее только Папа, потому и выбрал из всего множества претенденток Он знал, что у нее нет ни образования, ни способностей, ни приличного воспитания, но все равно выбрал ее, тогда как вокруг все думали, что об нее можно вытирать ноги. И вот теперь она здесь, а где они? Мэй в земле лежит, Кристина без гроша в кармане возится на кухне, Л. обретается в бухте Дальней. Где им и место. Она со всеми с ними дралась и побеждала и до сих пор побеждает. Ее счет в банке жирней, чем когда-либо. Одна Вайда вполне пристойно устроила свою жизнь, но и это только благодаря Сандлеру который никогда не высмеивал и не оскорблял жену Билла Коузи. Относился уважительно даже тогда, когда его собственная жена смотрела на нее сверху вниз. Он-то и пришел к ней просить, чтобы взяла на работу внука. Вежливый. Остался пить кофе глясе. Вайда бы ни за что не стала. Не только потому, что не любит Гиду но она еще и Кристину боится – и правильно делает. Мелькнувший на похоронах Коузи нож был вполне серьезным оружием, а в жуткой жизни, которая была у Кристины, говорят, случались драки, аресты, чьи-то сожженные машины и проституция. Что может прийти в голову человеку, который приспособился жить на помойке, нельзя и вообразить.

Чтобы никто не знал о схватках между нею и Кристиной, когда та окончательно вернулась, – это нереально. По большей части дрались словесно – спорили о том, что означает двойное «К» на столовом серебре: оно просто так сдвоено или это инициалы Кристины. Могло быть и так и этак, потому что Коузи заказал этот набор, когда первой жены уже не было, но и второй еще не намечалось. Ссорились по поводу дважды краденных колец и того, зачем, собственно, понадобилось совать их мертвецу в руку. Но случались и настоящие драки, до синяков – руками, ногами, зубами и метательными орудиями. По комплекции и боевому духу судя, Кристине следовало бы побеждать одной левой. Маленькая и со слабыми руками, Гида, казалось, обречена была на поражение в каждом раунде. Но результаты оказывались по меньшей мере ничейные. Сила Кристины полностью уравновешивалась быстротой Гиды, а своим предвидением и коварством, позволяющими отразить любой удар, спрятаться, уклониться, Гида доводила противницу до изнеможения. Раз в год – ну, иногда и два раза – они бились на кулаках, таскали друг дружку за волосы, боролись, кусались, обменивались пощечинами. До крови не доводили, не извинялись и не уведомляли заранее – хоть раз, но каждый год непременно сорвутся и, пыхтя, предпримут еще одно ритуальное побоище. С годами это прекратилось, перешло в ледяное молчание, да и другие придумались способы выплеснуть горечь. К этому необъявленному перемирию привел их как возраст, так и понимание того, что уйти ни одна из них не может. Не исключено, что верней всего была такая, ни разу ими не озвученная, мысль: эти их схватки только и давали что повод подержать друг дружку в объятьях. Иначе-то нельзя – при таком их взаимном возмущении. Как и дружба, ненависть требует большего, нежели просто физическая близость; ей нужно творчество и тяжкие усилия самоотдачи. Первая схватка, прерванная в тысяча девятьсот семьдесят первом году, обозначила обоюдное желание терзать и мучить друг друга. Началось с того, что Кристина выкрала у Гиды из стола драгоценности, когда-то выигранные Папой в карты, – какой-то барабанщик, к которому у полиции имелись претензии, предложил, а Папа согласился вместо денег принять бумажный пакет с обручальными кольцами. Теми самыми, которые Кристина потом будто бы пыталась вложить Папе в руку в гробу. А через четыре года вломилась к Гиде в дом с полиэтиленовым уол-мартовским пакетом в руке, пальцы которой были унизаны как раз этой самой коллекцией надежд других женщин: сказала, что имеет право жить там, где сможет заботиться о Мэй, своей больной матери – той самой матери, над которой она годами издевалась, когда вообще брала на себя труд о ней вспомнить. Прерванная битва тут же разразилась вновь и с перерывами продолжалась десятилетие. Затем пошли поиски более затейливых способов причинения боли – тут пришлось обратиться к информации личного характера, к тем воспоминаниям, что остались у них от детства. Каждая считала себя главной хранительницей. Кристина – потому что была здоровой и крепкой, могла водить машину, выходить по делам и вести хозяйство. Однако Гида знала, что все равно она главная, она побеждает, и не только потому, что деньги у нее, но и потому, что она обладает тем, в чем все кроме Папы ей отказывали, – умом. Она умнее этой балованной девчонки, испорченной дурным образованием в частной школе, свихнувшейся на мужиках, не приспособленной к реальной работе, да просто слишком ленивой, чтобы что-то делать полезное; этой паразитки, кормившейся за счет мужчин, пока они не выкинули ее на свалку, отправив домой кусать руку, которую ей следовало бы лизать.