Забытые истины - Элис Маккинли

Берта плакала, билась под его тяжелым телом, а Бен уже целовал ее грудь.

– Не на… – прорывались отдельные жалобные звуки.

Он не занимался сексом, он насиловал, охваченный приступом ярости, насиловал собственную жену. И получал от этого несказанное удовольствие. Берта, слабая, худенькая, трепыхалась в его руках, а Бен наслаждался собственным издевательством. Она не хочет. Не хочет, но все равно никуда не денется. Будет извиваться, будет всем своим существом выражать протест, но не сможет противостоять его силе. Бен впервые в жизни переживал ощущение полного господства над живым существом. Существом более слабым и потому беззащитным. Берта побоялась кричать, ведь муж и вправду может ее убить, и отдавалась молча. С невыразимым страданием в глазах. И это покорное молчание еще больше распаляло Бена. Им владело желание подчинить себе ее каждое движение, каждый взгляд. Хищнически измываться, причиняя жертве все новую и новую боль.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы благоразумные соседи не вызвали полицию. Что происходило дальше, Бен не помнил и по сей день. На следующее утро он очнулся в странной больничной палате с решетками на окнах, в голубой рубахе, укрытый одеялом. У него жутко болела голова, руки, особенно костяшки пальцев, и ноги. Потом ко всем этим прелестям добавились еще и ужасные воспоминания. Так начался новый этап его жизни, главными характеристиками которого стали апатия и абсолютное безразличие ко всему происходящему. Питер Хаксли остался инвалидом, Берта не вынесла случившегося и сошла с ума. Родные пробовали ее лечить, но она скончалась спустя три года после разыгравшейся трагедии. А Бен? Бену отец нашел хорошего адвоката. Да, собственно, и плохой бы, наверное, справился не хуже. Состояние аффекта. Энцефалограмма выглядела скверно, чуть ли не как у эпилептика, поэтому у судей не возникло никаких подозрений. Да и случай по всем показателям тянул на типичный с той лишь разницей, что другие обманутые мужья избивали обоих – и жену и любовника.

Бена отправили в реабилитационный центр. Курс, конечно, он прошел, но это не слишком помогло. Осознание собственной вины травило душу. Перед мысленным взором постоянно стояли две сцены: побои и насилие. Насилие над человеком, которого любил и который теперь находится в психушке. А еще чувство собственного ничтожества.

Выпущенный под надзор медиков, Бен беспомощно шатался по улицам родного Майами и не находил себе места. История, впрочем, не получила огласки, поэтому косые взгляды его не преследовали, но… Жить стало тошно. Глядеть на мир с каждым днем – все сложнее и сложнее. Открывать глаза по утрам, чтобы осознавать всю глубину своего падения, – невыносимо. А ведь ему было только двадцать.

Силы его таяли. Врачи назначали новые антидепрессанты, витамины и бог знает что еще, но все это, конечно, не могло поставить на ноги человека, который уже не жил, а существовал. Бен стал пить, чтобы забыться. Алкоголь не сочетался с принимаемыми препаратами, принося ему еще и физические страдания. Но собственные муки служили хоть каким-то оправданием тех, которые теперь испытывали Питер и Берта. Бен словно хотел сказать: «Посмотрите, и мне тоже плохо, как и вам». Однако он прекрасно понимал, что сам выбирает страдания, а люди, которых он искалечил, на них обречены.

О спорте теперь, разумеется, не могло быть и речи. Бен возненавидел свое тело. То тело, которое било и насиловало, пользуясь вложенной в него наукой. Все чаще в голову приходила мысль: возможно, не занимайся он спортом, последствия были бы не так ужасны. Даже не возможно, а абсолютно точно. Он просто не знал бы, куда и как бить. Но сделанного, увы, не воротишь.

И Бен издевался над своим ненавистным телом. Он специально изводил себя голодовками и с радостью отмечал, как тают мышцы, эти смертоносные жгуты под кожей, наращиванию которых была посвящена чуть ли не вся жизнь, начиная с шестилетнего возраста. Как вваливаются глаза, истончаются черты лица.

Другая проблема была связана с тем, что Бен теперь не знал, чего от себя ожидать. Если бы ему за год до случившегося рассказали, что он способен на подобные вещи… Да что вы! Нет, конечно. Бен просто-напросто не поверил бы. Но теперь перед ним встал вопрос самопознания. Он неожиданно выяснил, что не умеет себя контролировать. В таком ракурсе измывательства над организмом имели и еще одну положительную, как ему тогда казалось, сторону, а именно: недееспособность. Сложно сломать кому-то кости, если от слабости едва ноги таскаешь. И Бен медленно изводил себя.

Как раз в конце этого страшного года его и подобрал только что иммигрировавший Чжан Юн Чжо. Причем подобрал в прямом смысле слова. Набравшись в очередной раз, Бен шатаясь возвращался домой. Ему было так тоскливо, так горько, что до боли хотелось поделиться своим горем с окружающими. На следующий день он, само собой, уже бы и не вспомнил той околесицы, которую нес, но ее услышал Чжан.

– Я ее любил! – кричал Бен со слезами на глазах посреди абсолютно пустой улицы. – Я… ее… любил! Она мне дороже жизни была. А потом этот пришел. Я их чуть не убил… Не подходите ко мне! Прочь, я знаю тэквондо, я опасен. Прочь, говорят вам! Я ее любил. – И Бен размахивал руками, стараясь отогнать от себя воображаемых прохожих.

Сложно было что-либо разобрать в этом пьяном бреде, и, наверное, увидев шатающегося американца, Чжан в другой ситуации поспешил бы убраться подобру-поздорову, но он услышал знакомое слово – тэквондо. И парень его заинтересовал.

Со следующим восходом для Бена началась новая жизнь. Кореец первым делом установил очень жесткий контроль за действиями своего подопечного. Сделать это было в общем-то не сложно, потому что впавший в мазохизм Бен, по сути, подсознательно стремился к подчинению. Лекарства и алкоголь были сразу исключены из «рациона». Нормальный завтрак, обед и ужин. Бен пытался противиться подобному диктату не столько из желания не подчиняться, сколько по причине уже приобретенной зависимости, хотя и слабой. Но Чжан был непреклонен. Будучи физически более сильным, он справлялся с Беном, практически не напрягаясь, и просто запирал его. Правда, тот начинал петь что-нибудь невразумительное или ругаться, однако Чжан, человек очень терпимый, спокойно засыпал и под гимн США и под вой сирены «скорой помощи», который Бену почему-то особенно нравилось изображать.

Но бунтарский период прошел очень быстро. Буквально за одну неделю. И Бен стал присматриваться к новому знакомому, который взял на себя заботы о нем. Сдержанный, уравновешенный, Чжан предстал перед ним во всем великолепии по-настоящему гармоничного человека. Человека, себя познавшего. Он ни разу не повысил голоса, ни разу не ударил, хотя вполне имел на это право, поскольку Бен не всегда вел себя адекватно, а если точнее, то пытался пробиваться к выходу из квартиры единственным доступным ему способом – кулаками.