Прежде чем сдохнуть - Анна Леонидова

Отпусти свой ужас перед чужим творчеством и перед писателем, который живет в тебе. Давайте, мы все обнимемся, и с этой минуты ты будешь с нами, и все мы станем одной семьей.

И Натка, театрально–широко раскинув руки, двинулась на меня (вот, сука, даже спецбалахон а–ля ранняя Пугачева по такому случаю для пущего эффекта напялила!).

Соколова шла ко мне, раскинув свои руки–невод, а я задергалась как выброшенная на стол аквариумная рыбка. Бежать от нее мне показалось нелепым. Я просто не знала, что делать и как уклоняться от этих навязываемых мне объятий. Сейчас я растерялась примерно так же, как однажды на корпоративной пьянке нашего замечательного журнала. Тогда наш генеральный директор сначала весь вечер таскал оливки из моей тарелки, и глаза его делались такими же масляными, как они.

Отправляя в рот очередную блестящую темно–синими боками оливку, он по–бабайски щурился, облизывал свой нервически искусанный палец и грозил им мне, приговаривая: «Ах, Софья!

Это может быть опасно! Очень опасно!» «Еще бы! От пережора и не такие подыхали», – думала я и мило улыбалась в ответ.

Впрочем, месседж босса я поняла довольно внятно и попыталась незаметно слиться с вечеринки. Не потому что я принципиальная противница связей с начальством или убежденная хранительница супружеской верности. Просто босс был нереально противный, и его реально не хотелось.

Конечно же, мне удалось исчезнуть с корпоративной пьянки незаметно. Незаметно для всех, кроме босса.

Он выскочил на меня, широко расставив руки, в лифтовом холле. И начал загонять в гол, делая трубочкой масляные герпесные губы.

В общем, он не соврал, что это реально было опасно и противно.

Я считала себя слишком ценным специалистом, чтобы позволять с собою такие аттракционы. К счастью, вялого пинка в промежность и не слишком меткого плевка в глаз хватило, чтобы остановить ухаживания.

Меня даже не уволили. (Я действительно была сильным профессионалом.) Но вскоре я ушла сама. Осадочек, как говорится, остался.

И вот сейчас, точно так же расставив руки и с такой же подленькой улыбочкой, на меня надвигалась Наташка. У меня уже была отработанная модель поведения в таких ситуациях. Более того, у меня имелся успешный практический опыт. Так что на этот раз и пинок, и плевок оказались куда более меткими.

Наташка, взбодренная моей ногой в паху, изумленно вскрикнула и отступила. И тут же на меня со всех сторон обрушились удары. Я едва успевала прикрывать грудь и лицо руками.

Особенно усердствовала лесбиянка Нина. А мне‑то казалось, что она любит женщин! Возможно, я просто не ее типаж?

Я развернулась и побежала, спотыкаясь о древние головешки и то и дело рискуя навернуться сама, без посторонних толчков и тычков. Я не услышала топота за спиной. Меня не преследова‑ли! Затормозила, развернулась и заорала, захлебываясь слюной и слезами:

— Бездарные суки! Уроды! Идиоты! Фарш! Бесталанные твари!

Ссыкло! Творческие импотенты! Вы мне даже слова не дали в свою защиту сказать!

— И не дадим! – громко и яростно рявкнула в ответ Натка, щеки которой заалели нездоровым румянцем возбуждения. – Поступки говорят больше слов!

Я со злорадством отметила, что эта гнида перестала гаденько лыбиться. Я уже приготовилась выкрикнуть еще что‑то пламенное и обидное, но в толпе началось шевеление, и она снова по–перла на меня, как дерьмо из засорившегося унитаза. Я резко развернулась и снова побежала.

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Через полчаса я в солнцезащитных очках на пол–лица уже мчалась к Москве. Нет, я не испугалась. Зато разозлилась изрядно.

Мне нужно было приготовить и остудить месть.

В свою квартиру я вернуться не могла – ведь теперь там жили «очень–разочень замечательные» квартиранты. И я поехала к сыну, которому хотя бы хватило мужских талантов найти девушку с отдельной жилплощадью, и он тусовался на ее территории. Дома никого не оказалось. Я села под дверью ждать. Не стала звонить Петьке, чтобы не нервировать заранее. Приедет – все объясню. К тому же часы уже показывали начало восьмого, очевидно, дети скоро должны вернуться.

Первой появилась Даша. Обнаружив меня, она изрядно забеспокоилась. Она даже как‑то не обратила внимания на мой по–трепанный вид – так обескуражило ее мое появление.

Едва я переступила порог, мне тут же стало понятно, из‑за чего она так задергалась: в квартире царил настоящий бардак. Я решила сегодня быть доброй свекровью и не стала объяснять ей, что неразбериха в доме – это каша и в голове, и в жизни в целом. Пока Даша весенним кабанчиком металась по кухне, смахивая в мусорное ведро остатки какой‑то еды с тарелок, сваливала засохшие чашки в посудомоечную машину, затирала пятна на столе засаленной тряпкой, я изучала обстановку в большой комнате. Не то чтобы я такая уже чистоплюйка, но тут руки мои сами потянулись к делу и начали собирать разбросанные по дивану футболки, книги, бумаги и складывать это все аккуратными стопочками. Когда я нервничаю, какая‑нибудь простая работа руками очень успокаивает, особенно уборка и мытье посуды. Когда‑то давно я прочитала об одном эксперименте, в котором двух мышей помещали в одинаковую стрессовую ситуацию: резкое моргающее освещение, шумы, голод. Из них двоих под давлением стресса выживала та, у которой была грязная шкурка. Она просто начинала вылизываться и отвлекалась от всех этих внешних ужасов, они не разрушали ее маленький мозг и хрупкую психику. Так же и я, «вычищая шкурку», отключаюсь от нервирующей ситуации и потихоньку успокаиваюсь. Но, видимо, сегодня успокоиться мне была не судьба.

Когда я разгребала бумажные завалы на Петечкином диване, то обнаружила кипу старых, отпечатанных еще на фотобумаге фотографий. Конечно, в наше время уже у каждого младенца был цифровой фотоаппарат, но еще оставались места, фотографию из которых можно было получить только на фотобумаге. Я засмотрелась на молодую себя в свадебном платье (почему‑то в загсе выдавали не диск с фотографиями, а два комплекта отпечатанных на глянцевой бумаге снимков). Подморгнула влажным глазом нашему дружному семейству, прогуливающемуся по испанскому парку аттракционов. Усмехнулась первой Петькиной фотографии на паспорт. С удовольствием покопалась в своих девичьих фотографиях, сделанных еще до знакомства с Сашкой и до начала цифровой эры в фотографии. Все‑таки я была прелесть какая хорошенькая! Особенно в том розовом купальнике на египетском пляже. В пресс–туре по винным заводам Франции в простеньких, но удачно подчеркивающих фигуру платьях из Zara я тоже смотрелась очень соблазнительно.

А вот и исторический кадр: я во взятом на прокат шикарном вечернем платье с открытыми плечами и спиной на церемонии вручения нефтяной премии «Энергия» пристаю с диктофоном к вице–премьеру по энергетике. Красотка, однозначно! Не удивительно, что Сашка тогда весь вечер ходил за мною и чуть ли не слюной на пол капал. И фотографировал меня, фотографировал. А потом оборвал мне телефон, пытаясь вручить диск с фотографиями. («По почте такой объем переслать не реально!») Разумеется, я лишь слегка помурыжила успешного менеджера независимая крупнейшей нефтяной компании – так, для проформы. Чтобы он не очень‑то о себе воображал. Он, конечно, был не «топ», но вполне достойный претендент на звание жениха. Возложенные на него матримониальные надежды Санек оправдал вполне, и уже через полгода мы обменялись кольцами.

Я улыбалась своим воспоминаниям, улыбалась себе и Сашке.

Все‑таки он был очень хороший, жалко, что у нас не сложилось прожить старость вместе так, как мы планировали всю жизнь.

Мы хотели в старости много радоваться и путешествовать. Планировали, что пойдем вместе учиться бальным танцам. А на «золотую свадьбу» прыгнем с парашютом и сделаем татуировки с именами друг друга. Потому что после пятидесяти лет вместе уже глупо хоть чуть–чуть сомневаться, всегда ли мы будем вдвоем, и не придется ли потом эти татуировки сводить. Еще мы хотели заняться музыкой. Я бы научилась играть на пианино, а он – на флейте (с его страстью к куреву духовой инструмент оказался бы очень полезным его легким, им не повредила бы дополнительная принудительная вентиляция). И по вечерам мы играли бы дуэтом, разучивая какие‑нибудь несложные пьесы. Ругались бы, прикалывались, спорили, сердились друг на друга. Я била бы по клавишам, а он бы дудел. Но, к сожалению, всего этого не сложилось. Сашка немного не дожил…

Взгляд мой неожиданно зацепился за незнакомую фотографию из парка аттракционов: четверо в тележке «американских горок». Мужчина, женщина, мальчик и девочка. Я подумала, что, наверное, схожу с ума! С фотографии на меня кричал, смешно раззявив рот, примерно 14–летний Петя. Сашка с вытянувшимся лицом делал губы трубочкой на заднем сиденье и крепко держал за руку… ту самую Таньку–мышь, с критической заметки про которую и начались мои пансионные злоключения. Она панически вцепилась в поручень, мордочка ее походила на восковую маску. На фото она выглядела значительно моложе, чем сейчас, но не узнать ее было нельзя. То же затравленное личико, та же прическа и даже те же сережки с сапфирами в ушах, которые она носит сейчас! Девочка лет семи рядом с Петькой светилась веселым ужасом. По–видимому, это Танькина дочь Катя. Просто образцовое семейство на выгуле. Фига себе! Выходит, Петька сто лет знаком и с Татьяной, и с Катей, да и муж их близко знал. Почему же я тогда ничего и никогда не слышала о том, что у мужа есть такие друзья – библиотекарша в отставке и ее успешный муж–психотерапевт? Я хмыкнула и села. Тут же вскочила и засунула снимок себе в сумку.