Прежде чем сдохнуть - Анна Леонидова

Я хоть и не стафф из Украины, но вцепиться в печень умею не хуже станичной девицы. Допрос шел вполне успешно. Но это был именно допрос: даже мне, профессиональному журналисту, не удалось расслабить Татьяну и убаюкать ее бдительность.

По завершению беседы я располагала не такой уж обширной информацией. Татьяна всю жизнь прожила замужем за врачомпсихотерапевтом. Сама она окончила библиотекарский факультет Питерского института культуры и немного успела поработать по специальности – около года. В солидном московском книжном магазине она формировала домашние библиотеки для VIP–клиентов. На работе она и познакомилась с будущим мужем Женей. Для украшения новых дубовых шкафов ему по–надобились книги, производящие правильное впечатление на гостей. Он был сильно старше ее, но ее это не смутило. 12 лет они жили в счастливом браке, а потом зажили еще счастливее – у них родилась дочка. Тане тогда исполнилось уже 34. И до рождения Катьки, и после Татьяна не работала, а обеспечивала дочке и мужу уют и питание. Больше тридцати лет она просидела за мужней спиной, как вдруг все закончилось. Три года назад супруг умер – что‑то там связанное с онкологией. Но чуть ли не до последних дней у него была врачебная практика. Сразу после его смерти финансовое положение семьи сильно по–шатнулось – деньги перестали появляться в тумбочке, и Татьяна переехала в пансион, роскошно сдав в аренду особняк, где прожила полжизни. Поначалу она была здесь самой молодой жительницей – тогда ей не исполнилось еще и 54–х. В общем, складывалась картина спокойной мещанской жизни, и оставалось совершенно не понятным, чем же Татьяна так по жизни напугана.

— Тань, у тебя во всех рассказах героев настигает возмездие за былые грехи. Знаешь, это произвело на меня очень сильное впечатление, сразу про себя всякие гадости стала вспоминать, и аж мурашки по коже, – я поперла напрямик и, чтобы подсластить пилюлю, немного польстила. – Это, по–твоему, реально работающий закон жизни?

— Да, я так думаю, – сильнее прежнего напряглась Татьяна.

— Скажи, тебе приходилось сталкиваться в жизни с чем‑то подобным?

— Приходилось.

— Можешь рассказать?

— Нет, не могу.

— Да ты что! Слушай, ну я не могу поверить, что у тебя в жизни были какие‑то такие грехи, про которые ты даже в 60 лет никому рассказать не можешь. Теперь уже можно, правда! Мне очень интересно.

Своим напором я окончательно спугнула «клиента». Но и в этот раз Татьяна не смогла попросту твердо сказать: «Нет, я не хочу и не буду об этом разговаривать. Отвали!» Она просто вскочила, прижала к груди книжку и выдохнула:

— Извини, мне срочно надо в туалет.

И засеменила по дорожке прочь.

Блин! До чего же люди странные. Сначала выковыривают из башки своих тараканов и выставляют их на всеобщее обозрение в пошлых «литературных альманахах», а потом усиленно делают вид, что эти насекомые не имеют к ним никакого отношения. Если уж их так распирает и необходимо выговориться, но так, чтобы не быть услышанными, – шли бы, как тот мужик из сказки, к дуплу дерева и шептали в него: «У царя рога!», а не лабали рассказики, создавая интригу и не возбуждали у публики нездоровое любопытство.

Я так разозлилась на Таньку за ее скрытность, что решила задушить свое человеколюбие и завтра же распространить в пансионе памфлет про ее «творчество». Я ворвалась в свою комнату, открыла файл и с удовольствием перечитала, представляя, как завтра Татьяна будет рвать на себе волосы в отчаянии. Не люблю людей, которые мне не доверяют. Неужели она такая тупая, что не видит: я – тот человек, который никогда не пнет раскрывшегося ежика в мягкое брюшко, но зато может крепко вмазать фырчащему ежу, зажавшемуся в клубок?! За тупость приходится платить! К тому же надо ведь когда‑то начинать запланированную работу по очищению литературного пространства от текстов–сорняков.

Словом, совесть свою я успокоила быстро. Распечатала 50 экземпляров критики и, засыпая, с удовольствием смотрела на белеющую на столе стопку бумаги.

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Иногда мне жалко, что все это приключилось на самом деле, а не было мною придумано. Если бы я выдумывала эту историю, то, конечно же, прописала бы более изящную композицию.

Если бы я писала художественную, а не документальную книгу, все Наткины секретики и секретища раскрывались бы в книге в той последовательности, какая наиболее благоприятна для бестселлера. Чтобы каждая тайна тянула за собой новый более существенный «хук» (крючок, вопрос), который держал бы твое внимание, дорогой читатель, и не давал заскучать. Но все происходило так, как происходило. Жизнь, к сожалению, не всегда следует художественным канонам. Она проще, грубее и болезненнее – это же жизнь!

И та тайна, которую, придумывай я эту историю, я «зажала» бы до финала, неожиданно раскрылась довольно быстро. Страничный опус про бесталанную писательницу Эсперто, развешанный по пансиону в это ранее утро, больнее всего ударил по мне самой. И ударил так жестко, что я была счастлива, что меня хоть что‑то удержало на этой земле и не дало утопиться в том самом мелководном озере с патриархальными деревянными мостками. Все‑таки хорошо, что я всю жизнь мечтала написать роман и ощущала сначала писателем, а потом уже – женщиной и женой. Потому что, считай я всегда семью своей основной сферой самореализации, я бы не выдержала всей правды, которая на меня вывалилась. Но, благодаря тому что я никогда душой и сердцем семье полностью не отдавалась, теперь, когда глаза наливались горючими слезами, я говорила себе: «Зато будет, про что рассказать в книге». Наконец мой литературный «запасной аэродром» пригодился.

Так вот, с утреца я вскочила, радостно зыркнула на стопку говнорецензий на говнописательницу Т. Эсперто, выудила из письменного стола коробочку булавок и отправилась развешивать свое творение везде и всюду. Честное слово, противница казалась так слаба и беззащитна, что даже азарт терялся. И делала я это скорей из осознанной необходимости «литературной прополки», чем из личной неприязни.

Конечно же, моя маленькая шалость тут же наделала шуму в нашем сплоченном коллективе. Откуда‑то быстро стало известно, что автор ядовитого пасквиля – я. И на независимого критика началось всестороннее давление.

Для начала меня попыталась вызывать к себе директриса. Она отправила ко мне посыльную, почему‑то решив, что я – первоклашка, которая, трепеща, предстанет пред нею с дрожащими коленами по первому же требованию.

— С вами хотят поговорить, пойдемте, – бросила девица и командно сделала пальчиками, сжимая их в полукулачок, как будто перед забором крови из вены.

— Если ваше начальство жаждет со мною пообщаться, то я готова принять его сегодня после обеда, – повела я плечами и захлопнула дверь у нее перед носом.

Не то чтобы у меня было громадье планов на сегодня, просто хотелось продемонстрировать: правила игры здесь определяю я. Требовалось срочно выказать спокойствие духа и расслабленность. Я решила, что если сяду на берегу с удочкой, то буду выглядеть вполне вальяжно и невозмутимо. И отправилась в мужское крыло за реквизитом в виде спиннинга и червяков. Их я предполагала раздобыть у Димона – мужика, который днями напролет выуживал что‑то из нашей лужи, вероятно, надеясь на золотую рыбку.

— Ты чего на Таньку наехала, а? – выпучился на меня он и, не закрывая рта, с угрозой ласкал языком дальнюю и труднодоступную часть своего зубного протеза с чавкающим и цокающим звуком.

— Почему «наехала»? – отбивалась я. – Просто высказала независимую критическую точку зрения. Каждому писателю необходима сторонняя и объективная оценка его творчества, нужен кто‑то, кто укажет на сильные и слабые стороны текста, поможет в будущем избегать ошибок. Собственно, для этого и был придуман институт литературных критиков, – я могла бы еще продолжать и продолжать отбрехиваться, но Дмитрий не был настроен слушать.

— В общем, Софа, не нервируй наших девушек! Ты что, думаешь, люди сюда из Москвы сбежали, чтобы снова нервы трепать и напрягаться? Живи и давай жить другим.

— В общем, я поняла, что удочки не будет! – я развернулась и пошла в кают–комнату, где хранились пансионные принадлежности для активного отдыха: мячи, ракетки, велосипеды и удочки.

— Еще раз тронешь Таньку, у тебя возникнут проблемы, – пригрозил мне в спину старикашка.

— Да, да, конечно! Очень испугалась! – огрызнулась я.

— Для тебя будет лучше, если ты и вправду испугаешься.

Я слышала, что он сплюнул мне вслед. Фу, какой отстойник! На Танькином месте мне было бы стыдно, обнаружься у меня такие защитники.

На всякий случай я прошлась по корпусу, обнаружила, что листки с литературной критикой повсеместно содраны. Наклеила вместо них новые, добавив в текст еще парочку язвительных предложений и поставив свою подпись, – все равно все уже в курсе, что это моих рук дело. Взяла у белобрысого и косноязычного парнишки в кают–комнате удочку, белую булку и отправилась к озеру.