Киевская Русь и Малороссия в XIX веке - Алексей Петрович Толочко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Древняя История Российская давно возбуждала во мне желание видеть Малороссию, знаменитую многими великими происшествиями. Россиянину, думал я, не простительно не быть в Киеве, не взглянуть на Полтаву, — и спешил осмотреть памятники славы предков наших.[58]
Еще до отъезда Лёвшин привел себя в соответствующее экстатическое состояние в ожидании больших эмоций и исторических прозрений:
Вот колыбель отечества нашего! Вот земля, которая была поприщем громких подвигов древних предков наших! Вот страна, в которой Россия приняла вид благоустроенной державы, озарилась лучами Христианства, прославилась мужеством сынов своих, осветилась зарею просвещения и начала быстрый полет свой, вознесший ее на высочайшую степень славы и величия. Возобновляю в памяти моей знаменитые дела победоносных Славян, вслушиваюсь в отголоски их славы и спешу видеть те места, которые были свидетелями величия их. С этой целью еду я в Малороссию.[59]
В таком же эмоциональном состоянии отправлялись на юг и остальные наши путешественники, даже если в высказываниях оказывались чуть более сдержанны, чем Лёвшин. Практически все в древних местах русской истории ожидали найти какой-то рафинированный, настоящий, неиспорченный тип «российское™». Большинство было разочаровано — приятно или неприятно.
Князь Иван Андреевич Долгоруков[60], владимирский губернатор и литератор-любитель, организовал свое «путешествие» на широкую ногу. Он задумал посетить Малороссию, Таврию, Крым и Одессу. Выехал из Владимира весной 1810 года, чтобы символически завершить свое путешествие в начале сентября в Москве. Впрочем, главной целью его путешествия был Киев, место, куда князя привлекали столько же интересы исторические, сколько и личные: поклониться могилам родственников (его бабкой была знаменитая игуменья Нектария, княгиня Наталья Долгорукая).
Князь путешествовал не спеша, останавливаясь и осматривая все, что считал достойным внимания, а свои впечатления записывая в многословный дневник.
Перемену князь начал чувствовать буквально после первой же «украинской» почтовой станции. Все резко стало меняться вокруг: внешность людей, их язык, вид их жилищ. Сразу же за Курском
[в]иды для нас открылись новые, мы стали встречать мазанки и однодворцев; строение здесь беднее нашего, великороссийского, но за то живут обыватели гораздо чище и опрятнее; услышали малороссийское наречие, обедали в дубовой избе, выбеленной снаружи; избы белые, по их выговору с грубами, т. е. с трубами. Но, ах! и здесь все уж дорого![61]
Это удивительно, но русские путешественники ощущали резкую перемену климата на первой же почтовой станции за Курском. Павел Сумароков, совершая вторую поездку в Крым в 1802 году, записал:
Перемена в климате здесь весьма ощутительна, полдневный жар несносен, и южный ветр, вместо прохлады, обдает горячим своим дуновением.[62]
Дальше перемены становились серьезнее. Сумароков:
Но что означает в селе Липцах, последней к Харькову станции, сия крутая перемена во всем, что только взору не представляется? Вот белеются униженные мазанки; вот поселяне с обритыми головами разъезжают на волах, и вот открытые шинки винной продажи. В опрятной и веселенькой хате нахожу я иные лица, иные обыкновения, иное на хозяевах одеяние, иное устройство и слышу иной язык. Неужели тут положен предел Империи? Не в другое ли въезжаю я государство? — Нет! Империя все продолжается; а отсюда начинается край, называемый Малороссиею.[63]
Восемь лет спустя, в том же месте, в с. Липцы между Белгородом и Харьковом, въехал в другую страну и князь Долгоруков. Он опознал ее по тем же точно приметам и испытал в точности те же недоумения о природе Российского государства:
Наконец въехали мы в пределы Украйны. Зачал приходить мне на память пан Хмельницкий и Мазепа. […] Везде без исключения мазанки, нет других жил. Появились хохлы. В 28 верстах от Харькова деревня Липцы ими населена. Увидели мы образчики плодородного климата: на воздухе родятся арбузы без всякого садовнического присмотра; для них отведены изрядные места и их зовут бакши. Туда, в своих нарядах и в пестрых юбках из ковров ходят бабы очищать сей плод от побочных растений. Мы несколько сборищ таких объехали. Это делает приятную для зрения картину.[64]
Такая эпитома общих мест об Украине — воспоминания о Хмельницком и Мазепе, белые мазанки и в них хохлы, плодородный климат и живописные поселяне на фоне пейзажа — сопровождается у князя и более глубокими размышлениями. Кажется, впервые именно на Украине, благодаря конфронтации с ее неожиданной непохожестью, ему пришлось задуматься над собственной идентичностью и тем, что, в сущности, составляет сердцевину «русскости»:
Здесь я уже почитал себя в чужих краях, по самой простой, но для меня достаточной причине: я переставал понимать язык народный; со мной обыватель говорил, отвечал на мой вопрос, но не совсем разумел меня, а я из пяти его слов требовал трем переводу. Не станем входить в лабиринт подробных и тонких рассуждений; дадим волю простому понятию, и тогда многие, думаю, согласятся со мною, что где перестает нам быть вразумительно наречие народа, там и границы нашей родины, а по-моему, даже и отечества. Люди чиновные принадлежат всем странам: ежели не по духу, но по навыкам — космополиты; их наречие, следовательно, есть общее со всеми. Но так называемая чернь — она определяет живые урочища между Царствами, кои политика связывает, и Лифляндец всегда будет для России иностранец, хотя он и я одной Державе служим.[65]
Звучащая вокруг путешественника почти непонятная для него украинская речь вызывает в памяти «лифляндца». Через семь лет, путешествуя второй раз, князь будет сравнивать малороссов с «курляндцами», только утверждаясь в убеждении, что с великороссами их мало что объединяет. Впрочем, оптимистическая настроенность, природа и хорошие дороги окрасили в 1810 году все в теплые цвета, даже украинский акцент казался приятным. В Харьковском коллегиуме владимирский губернатор присутствовал на ежегодном диспуте студентов:
Нигде я не слыхивал такого сладкого произношения латинского наречия, как в устах Малороссиян: выговор их имеет что-то особенно приятное для слуха нежного.[66]
Второе путешествие на Украину князь осуществил через семь лет, в 1817 году, уже не вельможей, после болезней и личных потерь. Князю казалось, что перемену отношения к себе он ощущает во всем: трудно стало доставать лошадей, путешественника уже не встречали так радостно и перед ним не открывали все двери. Соответственно, его впечатления от Малороссии во второй раз оказались значительно
