Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

Священник постучал в дверь Трифены.

– Кто там? – резко спросила она.

– Доминик, – ответил он.

После короткой паузы дверь отворилась. Прическа молодой женщины пришла в полный беспорядок; из волос торчали заколки. Глаза ее были обведены красными ободками, и она даже не пыталась скрыть того, что рыдала.

– Если вы пришли для того, чтобы уговорить меня изменить мнение об отце или попытаетесь защищать его, то стараетесь зря. – Она задрала подбородок чуть выше. – Моя подруга мертва. Погибла личность, которой я восхищалась более, чем кем бы то ни было. Она являла собой чистый свет искренности и отваги в обществе, почерневшем от ханжества и гнета, и я не позволю, чтобы свет этот задули и никто не возвысил бы голос в знак протеста!

Она посмотрела на Доминика с такой яростью, будто это он и был виновен в смерти Юнити.

– Я пришел проведать вас, – спокойно возразил священнослужитель.

– O, – миссис Уикхэм попыталась улыбнуться. – Простите.

Она открыла дверь в небольшую гостиную, которую делила с Клариссой.

– Только не читайте мне проповедей. – Вернувшись в комнату первой, она предложила своему гостю сесть. – Я и в самом деле не способна сейчас переварить никаких поучений. Я понимаю, что вы хотите мне добра, однако увещевания будут непереносимы.

– Ну, мне не хотелось бы показаться настолько бесчувственным, – проговорил Кордэ вполне искренне, но с тенью ответной улыбки.

Он знал о нелюбви этой молодой дамы ко всему, что она находила скучным, а кроме того, к церковной снисходительности. Он не был знаком со Спенсером Уикхэмом – брак и вдовство Трифены предшествовали его знакомству с семейством, – однако знал о нем от Клариссы и не раз замечал, как причиненная этими событиями боль дюжиной различных способов все еще отражалась в строптивой вдове. По всей видимости, ее покойный муж, абсолютно не осознавая этого, был большим грубияном. Едва ли можно было удивляться тому, что Трифена питала такое пылкое восхищение Юнити, обладавшей волей и средствами к сопротивлению там, где она усматривала мужское превосходство и несправедливость согласно собственным представлениям о таковых.

– Могу ли я какими-то словами утешить вас? – осторожно проговорил Доминик. – Учитывая то, что в Юнити было много такого, что восхищало и меня?

Собеседница посмотрела на него, наморщив лоб и с трудом удерживая слезы:

– В самом деле?

– Конечно.

– Я ощущаю себя такой одинокой! – За словами молодой женщины ощущалась смешанная с гневом боль. – Все, конечно, в ужасе, все испуганы… все боятся, но только за самих себя. – Она сердито взмахнула руками, столь же тонкокостными и изящными, как у матери. Жест этот был полон презрения. – Все они в ужасе, потому что отец совершил ужасный поступок и будет скандал. И конечно, он будет! Если только они не соберутся и не замнут всю историю. И, скорее всего, случится именно это, разве не так, Доминик?

Задав этот вопрос, миссис Уикхэм торопливо заговорила дальше, не дожидаясь ответа. Плечи ее были напряжены, и их движения натягивали ткань ее платья с цветочным узором – ей еще не пришло в голову переодеться в траурные цвета.

– Именно этим они и заняты прямо сейчас, – продолжила она. – Они прислали этого важного полисмена с Боу-стрит, за несколько миль отсюда, чтобы ничего не вышло наружу. – Трифена покачала головой. – Вот увидите. Скоро к нам явится епископ с фальшивыми соболезнованиями… думающий только о том, как втихую уладить дело, изобразить его несчастным случаем, чтобы все наконец вздохнули с облегчением. А про Юнити они в своем стремлении избежать неприятностей просто забудут.

Последние слова сошли с ее губ как прямое оскорбление:

– При всем своем лицемерном нытье про бога, истину и любовь, они будут спасать собственное лицо и делать то, что им удобно. – Миссис Уикхэм вновь резко взмахнула рукой, слезы потекли по ее щекам. – Только я одна по-настоящему симпатизировала ей, любила ее такой, какой она была…

Доминик не прерывал ее. Она должна была выговориться – так, чтобы ей не мешали ничьи возражения. И по сути дела, он испытывал жуткое опасение того, что эта женщина права – по крайней мере отчасти. Бесспорно, лишь она одна оплакивала погибшую, а не была озабочена ситуацией. Он не станет оскорблять ее, не станет марать себя опровержениями.

Трифена всхлипнула.

– Вы даже не представляете, каково ей было! – Слова эти прозвучали как обвинение, и она с вызовом посмотрела на собеседника жестким взглядом подернутых слезами синих глаз. – Вы не знаете, как ей пришлось бороться за право учиться, получить признание, не знаете, какой отваги это от нее требовало. Вам-то все далось легко, вы мужчина, и никто не скажет вам, что вам-то ума не положено! – Она хлюпнула носом. – Никто не интригует против вас, не кивает и не переглядывается за вашей спиной. Обо всем этом вы даже представления не имеете.

При всем своем горе она была в ярости.

– Юнити будоражила вас, – продолжила Трифена. – Она ткнула мужчин носом в их собственные предрассудки, в тот страх и гнет, который вы производите, не замечая этого. – Руки ее сжались в кулаки. – Все вы настолько уверены в своей праведности, что подчас я готова отлупить любого из вас! В сердце своем все вы радуетесь ее уходу, потому что она задавала вопросы, от которых вам становилось не по себе. Она заставляла вас смотреть на себя, и увиденное вам не нравилось – потому что все вы ханжи. Боже! Я никогда не чувствовала себя такой одинокой!

– Мне очень жаль, – проговорил Доминик со всей возможной в ситуации искренностью. Он подумал, что Трифена самым отчаянным образом ошибается, что она словно бы подхватила снедавшие мисс Беллвуд страсти как какую-то заразу. Однако чувства ее были реальны, в этом сомнения быть не могло. К чувствам он и обратился: – Вижу, что вы оплакиваете ее куда более искренно, чем все мы. Быть может, вы сумеете пронести дальше ее идеалы и верования?

– Я? – Миссис Уикхэм явно была удивлена, но отчасти и польщена. – Я не пригодна для этого. Я ничему не обучена – кроме шитья, живописи и домоводства. – Лицо ее недовольно скривилось. – При наличии хорошей кухарки и домоправительницы, конечно. Вот Кларисса изучала теологию… самое бесполезное занятие для девицы. На мой взгляд, она делала это только затем, чтобы угодить отцу и доказать, что она умнее Мэлори.

– А разве вы не учили в школе французский язык?

– Какое-то время у меня была француженка-гувернантка. Да, конечно, я говорю по-французски. Но, видит бог, это же бесполезно! Никаких исторических или теологических трудов на французском не пишут.

Так она воспринимала необходимость иностранного языка.

– Но, быть может, любая другая отрасль знаний поможет вам преуспеть и добиться того же самого в отношении женщин? – предположил Кордэ.

Глаза его собеседницы сверкнули:

– Неужели это мое призвание? И теперь вы намереваетесь сообщить мне, что смерть Юнити является всего лишь частью божьего плана, который все мы должны принять, но никак не понять? И что все это я пойму, когда попаду на небо?

– Нет, не намереваюсь, – резким тоном возразил священник. – Вы не хотите этого слышать, a я не считаю такую мысль правильной. На мой взгляд, смерть Юнити – дело весьма человеческое и не имеющее отношения к Богу.

– А я считала Бога всемогущим, – задиристым тоном произнесла Трифена. – А это означает, что все это, – она вытянула вперед руку, – Его вина.

– Вы хотите сказать, что Он, как кукольник, дергает всех нас за веревочки? – спросил Доминик.

– Полагаю, что так…

– Почему?

Женщина нахмурилась:

– Что почему?

– Почему? – повторил ее собеседник. – Зачем Ему эти хлопоты? На мой взгляд, это занятие совершенно бесцельное и жутко одинокое.

– Я не знаю почему! – Миссис Уикхэм пришла в раздражение, и голос ее сделался тонким и резким: – Священник – вы, а не я. Это вы верите в Бога. Спросите Его! Или Он вам не отвечает? – В ее полном гнева голосе теперь звучала победная нотка. – Быть может, вы говорите недостаточно громко?

– Это зависит от того, насколько далеко отстоит от нас Бог, – возразила появившаяся в двери Кларисса. – Тебя вон еще с половины лестницы слышно.

– Что ты хочешь сказать? – сердито бросила сестре недовольная ее вторжением Трифена. – То, что Бог проживает на середине лестницы?

– Едва ли, – возразила мисс Парментер дрогнувшими губами. – В таком случае Он мог бы остановить Юнити в ее падении и она просто растянула бы лодыжку, а не сломала шею.

– Прекрати, ради бога! – выкрикнула младшая из сестер, после чего повернулась на месте и вылетела из комнаты через дверь, находившуюся в дальнем ее конце… Створку она захлопнула за собой так, что картины на стене затряслись.

– Мне не следовало говорить этого, – с раскаянием заметила Кларисса. – Никогда не замечаю, когда следует придержать язык… Простите.