Обнаженный меч - Джалал Баргушад

Голосам глашатаев вторило эхо в стенах атешгяха. Маленькие огнепоклонники растерянно замерли. Жрецы, сполоснув лица, трезвели. Тамбуристы потянулись к мечам. Бабек смотрел на Мобед-Мобедана, стоящего рядом с огнем, обратив лицо к солнцу, и произносящего молитву. Мальчик чувствовал, насколько тот потрясен. Глашатаи не умолкали:

— Во имя великого Ормузда, к оружию! Города Хамадан и Хорасан уже в руках повстанцев! Карадагцы и курды на нашей стороне! И византийский император благоволит к повстанцам! Вооружайтесь и поспешайте в Базз, на помощь Джавидану, сыну Шахрака!

Дети так волновались, что их покачивало от ударов собственных сердец. Каждый думал: "Отомщу врагам!" Маленькие огнепоклонники уже считали себя воинами. Мобед-Мобедан просил небеса оградить мальчиков, стоящих вокруг огня.

— О, великий Ормузд! О, неугасимое Солнце! Дай рукам юных, огнепоклонников силу, а их мечам — остроту! Где ты, пророк Шир-вин, услышь меня!

…Когда солнце склонилось к горе Базз, во дворе атешгяха оставались только старый хранитель огня и пьяный жрец. Хранитель, огня длинными щипцами опять ворошил угли, сгребая угольки, в которые превратились удовые поленья, и наслаждаясь созерцанием язычков пламени. А пьяный жрец, пошатываясь, хлопотал возле клеток и время от времени подсыпал корм священным белым петухам.

Под вечер поднялся ветер и разогнал туман, окутывавший Кровавое поле. Билалабад погрузился в горестное молчанье. Глашатаев не было слышно — они ускакали в соседние села.

IX

В НОЧНОМ

Истинный игид в седле вздремнет да отоспится.

Цокот копыт — колыбельная для игида.

И вновь грабители халифа Гаруна ар-Рапгада пуще хазар разоряли Страну Огней, разрушали атешгяхи, капища, вешали на "деревьях смерти" непокорных, хуррамитов. Не так-то легко изгнать отсюда "колосса на глиняных ногах". И вновь каждая пядь этой богатейшей земли, пополнявшей золотом казну главной малейки Зубейды хатун, пропитывалась кровью. Но захватчикам не удавалось подступить к округе Мишкин и предать ее жителей мечу. Отогнав к дальним горам разбойников Лупоглазого Абу Имрана, Джавидан, сын Шахрака, вынудил халифские войска откатиться из-под Базза. В труднодоступных деревнях властвовал Джавидан. И днем и ночью на вершинах гор горели огни.

Не погасал огонь и на высоких горах, окружающих Билалабад. Охраняющие деревню повстанцы играли на тамбуре, пили хум, веселились.

Билалабадцы, как птицы, ночевали в шалашах на сваях. Шалаш семьи Бабека напоминал аистиное гнездо. Зеленые ветви тута покрывали его. Баруменд спала между сыновьями. Рука Бабека а во сне сжимала меч.

Чанбар, оскалив зубы, рычал у красных ворот на воровато прогуливающегося вдоль ограды кота. И внезапно, выпрямившись, стрелой бросился на него. Кот, издав истошный крик, мгновенно очутился на ветке тутового дерева, а оттуда перепрыгнул на чердак.

— Брысь! — спросонья прогнала его Баруменд.

Сокол, сидящий на жерди в нише, захлопав крыльями, нахохлился. Корова Думан невозмутимо продолжала что-то жевать, да время от времени облизывала своего пестрого теленка. Гарагашга лошлепывал себя хвостом по бокам и, фыркая, пощипывал зеленую траву. Почти через равные промежутки времени из загона до-шосилось блеяние коз и козлят.

Ветер, разметав по высокому лбу светлые волосы Бабека, хозяйничал в них. Бабек разговаривал во сне: "На Кровавом поле будем состязаться с Муавией! И коней приведите в ночное!"

В это время у красных ворот двое всадников, придержав коней, спешились. Чанбар, тихонько проскользнув за ворота, выбежал навстречу гостям, завилял хвостом, обрадованно запрыгал вокруг Салмана, норовя лизнуть ему руку. Салман, погладив его, отстранил от себя, а потом потер свой крючковатый нос и мясистые небритые щеки. Конюх, кивнув на чердак шалаша, прошептал:

— Вроде бы не спит. Салман покачал головой:

— Если бы не спал, вышел бы нам навстречу. Бабек смышленый малый. Видно, проспал.

Салман толкнул ворота. Их скрип разбудил Бабека. Он, блаженно потянувшись, протер заспанные глаза и глухо кашлянул:

— Кто там?

— Это мы, Бабек!

Бабек узнал Салмана по голосу и обрадованно сбежал по лестнице во двор. Баруменд тоже проснулась и быстро натянула платье. Сошла и она.

— Ну, сынок, оружие готово? — спросил Салман. — Нам нельзя виешкатъ.

— Ясно, — сказал Бабек и направился к воротам, нашел и приподнял каменную плиту, нырнул в отдающий сыростью погреб.

— Спускайте хурджуны![65]

Конюх Салмана тотчас спустил на веревке большой хурджун в логреб. Бабек наполнил карманы хурджуна мечами, стрелами и шлемами.

— Тяни! — сказал.

Потом стал передавать наверх панцири, луки и щиты.

— Держите.

Вскоре оба коня Салмана были нагружены. А в погребе оставалось еще изрядно. оружия.

— Очень я доволен тобой, сынок, — Салман опустил свою большую руку на плечо Бабека. — Остальное перенесете в Дом упокоения… Как только отсеетесь, придешь — поможешь нашим конюхам. Я — тебе и волов дам.

Оружие надо было доставить в Базз Джавидану, сыну Шахрака. Оружие купил и доставил с Бардинского базара купец Шибл. Самым подходящим местом хранения оказался потайной погреб у ворот Бабека. Бабеку все можно было доверить. Уже "взрослым мужчиной" стал.

Салман с конюхом поспешно удалились. У Бабека сон пропал. Баруменд, приложив ладонь ко лбу сына, нахмурилась:

— Боже мой, — сказала, — у тебя жар. Поднимись в шалаш. А я разбужу Абдуллу, пусть погонит скотину в ночное. А тебя не пущу.

— Мама, клянусь духом пророка Ширвина, я уже выспался. Мне уже не сомкнуть глаз. Все равно скоро начнет светать, пора в ночное. Да я и не болен, все пройдет.

— Сыночек, всего несколько дней как с лихорадкой справился. Сказала ведь, никуда не отпущу тебя. Вылечись, потом. Простынешь — опять сляжешь.

Бабек с того дня, как опоясался в атешгяхе шерстяным каста и стал настоящим огнепоклонником, чувствовал себя истинным игидом и не любил нравоучений. Если что вобьет в голову, трудно было его отговорить. Он отвязал от колышка Гарагашгу. Вскочил на своего жеребца.

— Буди Муавию, пусть поторопится. Баруменд волей-неволей разбудила Муавию:

— Вставай, брат ждет.

Муавия быстро оделся. Бабек приказал ему:

— Выгони за ворота и корову, и коз.

Муавия сделал все, что сказал Бабек, и сел на своего коня — Демира.

Пестрый теленок, почуяв уход матери, рванулся, расшатал колышек и тихо замычал. Проказники-козлята потянулись к нему. Баруменд боялась, что этот шум разбудит Абдуллу. Но тот спал так крепко, что даже гром не разбудил бы его. Бедняга пас ягнят всей деревни. Уставал, и по ночам спал беспробудным сном.

Когда Баруменд поднималась по лестнице, Бабек, держа сокола на плече, взобрался вместе с Муавией на глухую скалу возле родника Новлу, и окликал проспавших друзей:

— Эге-ге-ей! Вставайте, пора в ночное! Садитесь на коней, посостязаемся на Кровавом поле!

Деревенские ребята, разбуженные Бабеком и Муавией, окликали друг друга. Поспешно гнали к роднику Новлу коров, овец и коз. Муавия по дороге завернул во двор Салмана, пригнал и его коров в общее стадо… Мальчики, поторапливая коров, овец и коз, направились на Кровавое поле.

Лесистые горы и поля, на которых там и сям выглядывали камни, спали под звездами. Откуда-то доносился перезвон верблюжьих бубенцов. Чуть ниже, в деревне Билалабад, лаяли собаки. Во дворе атешгяха горел огонь. Белые петухи в клетках атешгяха протяжным криком будили деревню. Пели ночные певцы — сверчки. Изредка подавали голос птицы Иса-Муса. С приближением к Кровавому полю становилось свежее. Густой дух росистого тмина и чабреца обдавал ребят.

Ветер придал диковинное обличье крылатым тучам, залегшим на вершине Базза. Но над Билалабадом небо было ясным. Самые яркие звезды все еще отражались в хрустальной воде родника Новлу. Волнистые струи вытягивали их отражения в дрожащие свечи.

Чанбар обнюхивал дорогу то справа, то слева от стада, иногда приседал и поднимал морду к восходящему месяцу, шлепал отяжелевшим от росы хвостом по земле и. лениво полаивал. Козы то и дело с громким блеяньем, набрасывались на кустарники. А овцы шли и шли, опустив головы и печатая копытцами узоры на тропинке. Коровы и буйволы на ходу пощипывали придорожную зеленую травку.

Кровавое поле из края в край было покрыто цветами. В густой и высокой траве все еще мерцали светлячки. Клевер доходил до пояса. Пройти через росистый луг было невозможно. Аромат тысячелистника сливался с ароматом чабреца. Наступившая весна была щедрой. Даже камни, словно окрашенные хной, казалось, расцвели. Коровы и буйволы, посапывая, паслись. Овцы, утопая в траве, еле виднелись.

Несмотря на прохладу, Чанбар, высунув язык и присев, охранял скот. Бабек подозвал пса, погладил: