Обнаженный меч - Джалал Баргушад

Сколько ребят шло по дороге к атешгяху!.. Из дворов, где горели очаги, все выходили и выходили ребята в белых рубашках, и присоединялись к общему шествию. Все были радостны. Казалось, что нога ни одного халифского грабителя никогда не ступала! на землю этой деревни. Улыбались люди, улыбалась и природа. В караван-сарае ревели с подвешенными к шеям бубенцами верблюды купца Шибла. У родника Новлу толпились девушки. Кровавое поле и Гранатовая долина оглашались ржанием лошадей Салмана. Пастухи развели костер на вершине горы. Солнце украшало небо Билалабада, а его землю — люди. Заливисто щебетали птицы.

Баруменд с сыновьями спешила в атешгях. Изображение полумесяца, высеченное на камнях атешгяха, в свете солнца проступало еще четче. Когда они приблизились к атешгяху, Бабек рванулся-вперед:

— Ну и петух! Ай-да петух! А какая бородка у него!

Ринулся за братом и Абдулла. В клетках во дворе атешгяха горланили большие белые петухи. Их было много. Краснобородые-священные петухи горделиво расхаживали в клетках. Будто хозяевами атешгяха были не жрецы, а они. Бабек, достав из торбьп горсть зерен, бросил петухам:

— Пусть будут острыми ваши клювы! Это моя мама вас угощает. Эй, что же вы разбегаетесь?

Отовсюду сыпались пригоршни зерен, предназначенные петухам.

Абдулла, гладя Чанбара, прибежавшего вслед за ними сюда., разглядывал петухов. Они разжирели, им стало тесно в клетках. Вскоре вокруг клеток собрались ребята в белых рубашках.

Баруменд взяла сыновей за руки, потянула к воротам.

У входа в атешгях стоял белобородый, худой высокий старец — жрец с повязкой, закрывающей рот и нос. Придерживая одной рукой полу длинной красной абы[59], другой безостановочно размахивал гранатовым прутиком. Подойдя к жрецу, Баруменд смиренно произнесла:

— Святой отец, впусти нас в атешгях.

А затем, сняв золотое украшение, прикрепленное к кончику косы, опустила его на ладонь жреца: — Святой отец, передай Мобед-Мобедану, пусть извинит меня, дома ничего другого, достойного атешгяха, не нашлось. Когда Бабек станет учиться в атешгяхе, за все отблагодарю… Мой муж Абдулла в Барде купил это в честь [рождения Бабека, а я дала обет, когда сын вырастет и повяжется поясом касти, пожертвовать атешгяху.

Жрец, невнятно прошептав молитву, помахал гранатовым прутиком над головой Баруменд и ее сыновей.

— Да примет великий Ормузд ваше приношение. — И открыл георота. Пожалуйте, проходите. Но, сестра, обряд Верности будет совершаться во дворе.

VIII

ОБРЯД ВЕРНОСТИ

Нет святыни прекрасней истины.

Последнее время в Золотом дворце создалось двоевластие. Халиф ше считался с главным визирем, а главный визирь — с халифом. Разногласия особенно обострялись, когда речь заходила об атеш-гяхах. Главный визирь Гаджи Джафар настаивал на их сохранении.

— Если мы тронем их, — говорил он, — хуррамиты опять восстанут, а наше влияние в халифате и без того упало. Число врагов лучше уменьшать, чем увеличивать.

Халиф Гарун раздражался:

— Красный дьявол, да покарает тебя Мекка, которую ты посетил! Может, ты отвернулся от ислама и стал огнепоклонником?! Почему ты печешься не о мечетях, а об атешгяхах?!

Зубейда хатун, отточив дамасский клинок, занесла его над головой главного визиря Гаджи Джафара. И клинком этим был халиф Гарун. Выданная им главному визирю охранная грамота значила еще меньше, чем уверение в существовании загробной жизни.

Абу Имран, узнав о терпимости главного визиря по отношению к атешгяхам возненавидел его. По указу халифа он разрушал все хуррамитские храмы в Миматском округе. Халифские разбойники подвергли билалабадский атешгях такому разорению, что несмотря на все старания хуррамитов завершить восстановление этого священного храма оказалось невозможным. Мастера, приглашенные из Тавриза, работали целыми днями не покладая рук. Хотели, чтоб во время обряда жрецы смогли возжечь огонь в атешгяхе.

Однако это не удалось — оставалось еще много работы… По решению Мобед-Мобедана обряд Верности совершался во дворе. Для этого жрецы с вечера разожгли атешданы — сосуды огня[60], установленные во дворе. Высокий, худой старый хранитель огня, нижняя часть лица которого была закрыта повязкой, с вечера мотыльком кружился возле атешданов, то и дело длинными щипцами помешивал угли. Мириады искр, с треском срываясь с пылающих углей, разлетались, их сносило в сторону собравшихся тут мальчиков в белых рубашках. Дети радостно подпрыгивали, смеялись вытянув руки, пытались на лету поймать искру. Казалось, все они только для того и пришли сюда, чтобы поиграть с огнем. А хранитель священного огня был занят своим делом. Его влажный лоб, отражая блики пламени, словно бы покрылся красным глянцем. Но старик не боялся огня. Красная борода и кончики высовывающихся из-под повязки усов его были опалены. Старик замечал, что мальчики посмеиваются над его опаленными усами. Он и сам улыбнулся, помешивая огонь:

— Дети мои, — предостерег он, — отойдите, не то подпалите одежду.

Один из жрецов привстал на носки:

— Где тамбуристы? Пусть проходят вперед…

Мальчики отодвинулись от сосуда огня. Вперед выступили семь юных тамбуристов в белых рубашках.

Хранитель огня все подбрасывал и подбрасывал в сосуд огня сухие удовые и сандаловые поленья. Старался, чтобы огонь горел равномерно, не ослабевал.

Бабек с Муавией стояли плечом к плечу сразу же за тамбуристами. Если б не красная повязка на голове Муавий, не могла бы отличить молочных братьев одного от другого стоящая поодаль Баруменд. Всех мальчиков, пришедших на обряд Верности, казалось, родила одна мать: все были одного роста, одинакового телосложения. Сходство усиливалось благодаря одинаковой одежде. На всех белели доходящие до колен рубашки. С плеч свисали пустые торбы. Когда мальчики смеялись, на их белых зубах играли блики очага.

Муавия выглядел мрачновато. Вчера, состязаясь в скачке с Бабеком, он упал с коня. И никак не мог забыть это. Ему казалось, что все ровесники думают только об этом и мысленно стыдят его: "Безумец!.. Как смеешь ты выставлять коня против^ Гарагашги? Это же конь Бабека! Ступай, найди себе ровню и с ним состязайся! За Бабеком не угнаться даже конюхам Салмана, а тебе и подавно. В Бишкинском округе нет коня, что мог бы обскакать Гарагашгу. Больше не тягайся с Бабеком! Не то опять проиграешь".

Бабек поглядывал на Муавию, лицо которого кривилось так, как будто он только что надкусил зеленую алычу, а иногда, оборачивался на мать, которая, держа за руку Абдуллу, стояла в тенв кипариса и глазами следила за ними: "Мама, этот твой сын очень упрям! Заладил одно и то же, мой Демир все равно обскачет твоего Гарагашгу. Не обгонит! Никогда!" Муавия словно бы догадался о мыслях Бабека и беспокойно переминался с ноги на ногу. Если б разрешила мать и если бы не обряд Верности, он сию минуту побежал бы и поднялся на коня и, поскакав прямиком в Гранатовую долину, окликнул бы Бабека: "Эгей! Выводи своего коня! Ну-ка, поторопись. На этот раз посмотрим…" Да и Бабек бросился бы седлать своего коня. Но мать пообещала ему перед приходом" сюда: "Сынок, после того, как Мобед-Мобедан повяжет тебя поясом- касти — получишь отцовский меч!"

— Эй… Муавия, что молчишь?

Муавия поднял голову, словно бы очнувшись, и тут же вскипел.

— Клянусь духом пророка Ширвина, если бы мой Демир не споткнулся у гяба[61], твой Гарагашга и до хвоста бы его не дотянул…

Бабек покосился на молочного брата и помахал рукой:

— Ну, вот ты опять… Не расхваливай своего Демира! "Тут не Исфаган, да мерки те же, что и там". Ничего, сегодня после восхода луны, еще раз померяемся, а конюхи дяди Салмана будут свидетелями. Хочешь — выбери из табуна себе коня что порысистей. Боюсь, Демир опять тебя подведет…

От негодования лицо Муавий вспыхнуло, как пламя в атешгяхе.

— Слушай, зачем это мне выбирать другого коня? Мой Демир жив еще!..

Баруменд неотрывно смотрела на детей. Она досадовала, что Бабек с Муавией не ладят. "И что это они? Больше жизни любят друг друга, да как заупрямятся, так и пошло-поехало, а заводила — Бабек".

Несколько дней назад Бабек настоял, чтобы Муавия вышел на состязание с ним. В этой скачке конь Муавий вывихнул себе ногу и он, рухнув, ушибся головой о камень. Потому Баруменд и сердилась на Бабека.

Вдруг ряды собравшихся пришли в движение… Зазвучали тамбуры. Пробежал шепот:

— Мобед-Мобедан идет!

— А ну, пригнись-ка чуток, чтоб и я смог увидеть.

Все привстали на цыпочках, затаив дыхание. Только хранитель огня невозмутимо продолжал заниматься своим делом. Он сгребал потеснее одно к другому разгоревшиеся поленья.

Весь в белом с головы до пят, дородный, чернобородый жрец с повязкой на рту, размахивая гранатовым прутиком, раздвигал им людей словно волшебной палочкой и властно требовал: