Сознавайтесь, Флетч! - Грегори МакДональд

— И все же я не понимаю, почему должен пахать за кого-то. У меня полно своих дел.

Флетч поспешил вмешаться.

— Честно говоря, я не пишу статью, мистер Уэйнрайт. По Чикаго прошел слух, что один из бостонских торговцев произведениями искусства собирается подарить картину городскому музею, и издатель попросил меня заглянуть к вам и разобраться что к чему.

— Что значит, разобраться? Вы хотите, чтобы я написал об этом статью?

— Если этот тип действительно намерен подарить Чикаго картину, я думаю, лучше вас никто об этом не напишет.

— Кто это?

— Хорэн.

— Ронни?

— Его так зовут?

Не скрывая своего отвращения к Уэйнрайту, Джек повернулся к Флетчу.

— Ну, я пошел, — и выскочил из маленького кабинетика, заваленного газетами и книгами. И то и другое покрывал толстый слой пыли.

Уэйнрайт сидел за столом. А вокруг громоздились бумажные кипы.

— Я знаком с Ронни с незапамятных времен.

Флетч огляделся, но не обнаружил свободного стула.

— Мы вместе учились в Йеле.

— На гигиеническом факультете?

— Полагаю, будь у него на то желание, он мог бы подарить картину Чикаго. Не пойму только, с чего бы оно могло у него возникнуть.

— Старый город еще привлекает людей. Парное мясо, свежий ветер, знаете ли. Будоражит кровь.

— Может, Грэйс была как-то связана с Чикаго. Ее семейство нажило состояние на резине. Грэйс Галкис. «Галкис Раббер».

— Что-то я вас не понимаю.

— Ронни женился на Грэйс после войны. Когда писал докторскую диссертацию в Гарварде.

— И она богата?

— Была богата. Умерла через несколько лет после свадьбы. Одна из этих ужасных болезней. Рак, лейкемия, что-то в этом роде. Ронни не находил себе места от горя.

— И разбогател.

— Полагаю, он унаследовал ее деньги. Примерно в то же время создал галерею. Как вы понимаете, жалованья преподавателя Гарварда для этого бы не хватило.

— Больше он не женился?

— Нет. Появлялся в обществе со многими женщинами, но никому не предлагал руки и сердца. Вы слышали о нефритовой «Звезде Ханэна»?

— Что это такое?

— Большой кусок нефрита. Знаменитое украшение. Принадлежало Грэйс. Интересно, где теперь эта «Звезда». Надо спросить Ронни.

— Вы спросите его, что он сделал с драгоценностями жены?

— Ну зачем же так грубо. Можно подобрать другие слова.

— Получается, что у Ронни много денег.

— Не знаю. Неизвестно, какую часть наследства получил он, а какая вернулась в сундуки семейства Галкис. Об этом не распространяются вслух, особенно в Бостоне. Вы же знаете, что произошло с деньгами после пятидесятых годов.

— До меня доходили какие-то слухи.

— Живет он хорошо, в своем замке на Ньюбюри-стрит, где находится его галерея. Два верхних этажа — его апартаменты. Ездит на «роллс-ройсе». Каждый, сидящий за рулем «роллс-ройса», должен разориться.

— Нет ли у него другого дома?

— Может, и есть. Не знаю.

— Я хочу сказать, не может же он все время жить над магазином.

— О другом его доме я ничего не слышал.

— Его призывали на военную службу?

— Да. Воевал на флоте во вторую мировую войну. На Тихом океане. Служил адъютантом адмирала Кимберли.

— До того, как женился на Грэйс Галкис?

— Да.

— Кто же помог ему получить такое теплое местечко? С улицы в адъютанты адмиралов не попадают.

— Он же учился в Йеле, — напомнил Уэйнрайт. — Обходительный, симпатичный парень. С прекрасными манерами.

— Откуда он родом?

— Точно не помню. То ли из Мэна, то ли из Вермонта. Забыл. Но деньги за ним не стояли. В Йеле он слыл бедняком.

— Ясно.

— Он до сих пор преподает в Гарварде. Обзорный курс живописи для первокурсников. Написал пару занудных книг.

— Занудных?

— Академических. Я не смог дочитать их до конца. Есть такие книги, в которых автор тратит сто пятьдесят тысяч слов, чтобы поправить мнение человека, никогда не считавшегося авторитетом.

— Действительно, занудство.

— Вас зовут Ральф Локе?

— Да.

— Какая газета?

— «Чикаго пост».

— Вы пишете об искусстве?

— О нет, — покачал головой Флетч. — О спорте. Хоккее.

— Вульгарно.

— Грубо.

— Примитивно.

— Но читают, — подвел черту Флетч. — Раз вы пишете о живописи, у вас, должно быть, обостренное чувство цвета, перспективы.

Грязный человечек, сидевший в грязной комнате ни оспорил его слова, ни согласился с ними. Просто промолчал.

— Расскажите мне о галерее Хорэна. Она процветает?

— Кто знает? Ронни умеет показать товар лицом. У него не выставочная галерея. Попасть в нее можно только по приглашению. Клиенты у него в разных странах, все сделки заключаются в глубокой тайне. Хорэн очень скрытен. Возможно, он заработал миллионы. Возможно, сидит без гроша. Я понятия не имею о его истинном финансовом положении.

— А каково ваше личное мнение?

— Ну, на рынке сбыта произведений искусства в последнее время отмечались и спады, и подъемы. Поначалу появились японцы и начали закупать все подряд. Потом, правда, некоторым из них пришлось продавать. За ними последовали арабы, набитые нефтедолларами. Многие японцы недостаточно хорошо разбирались в западном искусстве. А ислам запрещает изображать людей и животных. Отсюда и неожиданные отклонения от привычной нам шкалы ценностей. Некоторые их уловили и озолотились. Другие ошиблись, и проиграли.

— И вы не знаете, чего добился Хорэн?

— Нет. Но меня заинтересовали ваши слова о том, что он собирается подарить картину музею в Чикаго. Пожалуй, я упомяну об этом в своей колонке.

— Обязательно упомяните, — Флетч попятился к двери. — Премного вам благодарен за помощь.

ГЛАВА 19

Вслед за Флетчем детективы в штатском по запруженным транспортом улицам доехали до его дома на Бикон-стрит.

После общения с Уэйнрайтом Флетчу более всего хотелось встать под душ.

Захватив с собой последний выпуск «Бостон стар» (четверть первой страницы занимало убийство в ванной женщины — члена Городского совета), Флетч пешком поднялся по лестнице, огибающей шахту лифта и остановился перед дверью своей квартиры.

Миньон не залаял.

Помывшись, он вновь вышел в коридор, осторожно притворив за собой дверь.

Нажал кнопку вызова лифта. Скрипя, кабина поднялась на шестой этаж.

Открыл забранную железной решеткой дверь. С грохотом захлопнул. Выждав пару мгновений, позвонил в квартиру 6А.

Джоан Уинслоу потребовалось немного времени, чтобы добраться до двери и открыть ее.

— К сожалению, я захлопнул дверь, забыв ключи внутри, — Флетч изобразил на лице растерянность. — У вас, случаем, нет ключа от 6В?

От Джоан пахло джином и освежителем воздуха. Из-под юбки выглядывал Миньон.

— Кто вы? — спросила Джоан.

— Питер Флетчер. Я живу в квартире Барта. Мы столкнулись вчера в лифте.

— О, да, — она повернулась к маленькому столику в прихожей. — Вы — тот человек, которому Барт подбросил тело.

— Простите?

В ящике столика лежало много ключей.

— Ко мне заходила полиция. Огромный мужик. Фамилия Уинн или что-то в этом роде.

— Флинн.

— Он говорил так тихо, что я едва разбирала слова. Приходил сегодня утром. Показал фотографию убитой девушки. Забыла, как ее звали.

— Рут Фрайер.

— Да.

Рука ее шарила по ящику.

— Нашли? — с надеждой спросил Флетчер.

Джоан вытащила ключ с белой биркой. На ней значилось: «Барт-6В».

— Держите.

Ее сильно качнуло, но она выпрямилась.

— Откройте дверь, а потом верните мне ключ, чтобы я могла дать его вам, если вы снова забудете свой.

— Вы впускали кого-нибудь в квартиру Барта во вторник вечером? — спросил Флетч, сжав в руке ключ.

— Нет. Разумеется, нет. Я никогда никого не впускала в квартиру. За исключением Барта. Люси. Теперь вас. И потом, во вторник вечером меня не было дома. Я встречалась с друзьями. Мы выпили по паре коктейлей. Потом пообедали.

— Где вы пили коктейли?

— В «Снегире». На другой стороне улицы.

— Понятно.

— Там я видела Барта. И девушку.

Флетч пересек холл и открыл дверь квартиры 6В ключом Джоан. Возвращая ключ, спросил:

— С Бартом была та самая девушка, фотографию которой показывал вам сегодня Флинн?

— Да, конечно.

— Вы сказали об этом Флинну?

— Естественно. Я сказала бы кому угодно.

Джоан отступила назад, едва не наступив на Миньона.

— Заходите. Самое время выпить.

— Благодарю.

— Вы не хотите выпить?

— Нет, нет, с удовольствием.

Флетч вновь пересек холл, закрыл дверь квартиры 6В, вернулся, переступил порог, закрыл за собой дверь, прошел в гостиную. Джоан ждала его у бара.

По размерам гостиная в точности соответствовала квартире Коннорса, но по обстановке чувствовалось, что живет тут женщина. Никакой кожи, темного дерева. В обивке преобладали белый, розовый, голубой цвета. Мебель легкая, светлая. На стенах тоже картины, несомненно, подлинники, но принадлежащие кисти современных авангардистов.