Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

Каблучки постукивают уверенно, празднуя победу женского всеоружия. Малыш долго еще оглядывается на солдата, который оседлал раскаленную, как сковородка, ограду и не в силах освободиться от этих чар химии.

Меня Ахмет, конечно, не замечает. «И моя мама такая же седая, как эта женщина», — на одну только секунду задерживается на мне его взгляд. И тут же он забывает о нас обеих.

Вот, вот он, тот самый дом напротив, через дорогу. Тот, где осенью сорок третьего я облюбовала себе комнату на пятом этаже. После землянки, где мы провели почти два года в Тоцких лагерях, нам с моей подружкой Фирой Ройф захотелось высоты, и мы выбрали себе пятый этаж. Жены лейтенантов Вяткина и Данадаева перессорились, чуть не разодрались из-за второго (обе помначальницы штаба), а нам с Фиркой пришелся по душе пятый.

Все было очень просто. Среди руин оставленной немцами Помпеи чудом уцелело несколько каменных коробок. Они стояли пустые: выбирай любую комнату, любую квартиру, хоть целый этаж. Правда, сначала требовалось заделать стены, ликвидировать «прямое попадание» в пол и потолок, водворить на место двери, застеклить окна, отремонтировать отопление и водопровод… Но мы не обращали на все это внимания. Самое главное, казалось нам, — выбрать стены.

Мы с Фиркой не были жадными. Мне хватало комнаты, ее же вполне устроили две. Она собиралась сразу же, как вселится в свои апартаменты, послать вызов и перетащить к себе из Бугульмы дядю Изю с тетей Маней и сестер Софочку и Адочку. А затем и двоюродного брата Рафика. Ей, конечно, нужны две комнаты. А у меня никого не было.

Лейтенант Бекетов, комроты первого учебного батальона, охотно занялся устройством моего будущего интерьера и давал мне светские советы. (Про Бекетова говорили, что он не такой уже дальний родич Александра Блока. Бекетов не отказывался от этого родства, но и не уточнял вопроса, а когда приставали с этим, особенно девчонки, читал в ответ: «Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи…»)

— Вот здесь, — легкое движение носком щегольского, начищенного сапога, — вот здесь, возле этой пока несуществующей стены… Анечка, заклинаю вас, стойте на месте, мы же все-таки на пятом этаже! Тут, Анечка, вы поставите се-кре-тер. (Я не очень точно представляю себе назначение секретера, необходимость его в моей комнате.) Будете писать за ним письма. — Легким, упругим шагом проходит по самому краю пробоины в полу (насквозь, до первого этажа). — Прежде всего, конечно, письма предмету вашего восхищения. Ну и, безусловно… (Пробует постучать затянутой в кожаную перчатку рукой по стене сбоку: надежная ли?) Ну и, безусловно, прятать от него те письма, читать которые ему вовсе не обязательно…

На лейтенанте Бекетове шинель из тонкого, «генеральского» сукна пепельного цвета. Тщательно подогнанная военторговским портным, она придает его статной фигуре особый офицерский шик: сверкают пуговицы, сверкает новенькая портупея, сверкают золотые погоны (кажется, у Блока тоже есть фотография, где он в погонах).

— Пошли дальше. Вашу софу, Анечка, мы поставим здесь. Так будет уютнее, интимнее. Не надо только пестрой обивки. Все строго, все сдержанно, вся гамма красок… На полу ковер тоже, только…

— Витя!

— Прошу, не перебивайте, пожалуйста! Заметьте, каким диссонансом кажутся эти банальные обои, дешевка. Вместо них придумаем что-нибудь. Правда, такого милого ситчика, как, скажем, в Алупкинском дворце графа Воронцова, мы, наверное, не найдем… Графу его присылали, если не ошибаюсь, из Англии. У нас, увы, возможности такой нет.

— Витька, ну что ты плетешь! — Фира стоит у самой целой моей стены, боится стронуться с места.

— Эсфирь! Прекраснейшая и мудрейшая из дочерей своего древнего племени! Как ты обращаешься к красному командиру? К офицеру Советской Армии…

— Витька, хватит морочить ей голову. Ты же видишь, она как лунатик, как угорелая. Трепешься, а она верит.

— Вовсе я не верю. Просто я хочу…

— Она хочет… А ты знаешь, что вчера сказал Пилипенко? Пилипенко, начальник адмхозчасти, вчера сказал, что все разрушенные немцами дома, которые можно еще восстановить, строительный взвод предназначает освобожденному населению. И категорически запретил лазить по коробкам (кто-то уже успел, сообщил!). Офицеров с семьями и вольнонаемных разместят по частным квартирам.

Что такое Пилипенко с точки зрения истории? — спрашивает Бекетов и сам отвечает: — Случайность. Калиф на час…

Но все уже рухнуло. Уже ничего не надо. Ни секретера, ни кушетки, ни ковра, ни английского ситчика, чтобы обить стены.

Ах, какая мечта разлеталась вдребезги по милости Пилипенко! Она и сегодня еще во мне, та давняя мечта, с осени сорок третьего. Не зря же я перешла улицу и стою под чужими окнами, задрав голову, уже добрых десять минут. Люди удивленно обходят меня и озираются: все еще стоит…

Мечте обрезали крылья, а меня с моим узелком поселили на глухой, поросшей травой Садовой улице. Весной Садовая утопала в розовом цветении яблонь, а осенью прогибалась от плодов.

Пойду сейчас на свидание с этой улицей… Но откуда здесь взялись рельсы — делает петлю трамвай! Раньше до библиотеки Короленко я отмеривала ежедневно четыре километра пешком, а теперь гляди-ка — трамвай № 4, № 13, № 22. Теперь, конечно, пешком никто не ходит, все только ездят.

И трехэтажный универмаг сбивает меня с толку: так ли я иду, или не так? Но выщербленный тротуар на другой стороне успокаивает: «Так идешь». Где же тогда пустырь, который нужно было миновать? Нет сейчас пустыря, исчез пустырь.

Или все-таки заблудилась? Упираюсь в какое-то огороженное строение. Читаю вывеску на дощатом заборе: «Строительство двенадцатиэтажного дома ведет СМУ… Начальник строительства… Прораб…»

Не сразу нахожу Садовую. Много новых домов выросло, улица совсем не та. Машин тоже хватает, даже рейсовый автобус ходит. А раньше какая трава-мурава была тут… Ты ли это, Садовая?

Дом № 109 словно снялся с места. Хорошо помню — стоял ведь на том углу… Внезапно замечаю низенькую хатку (вросла за эти годы в землю), где жила сестра моей хозяйки. А вот и она сама у калитки, с палочкой в руках. Если б не знала, что Надежда Даниловна умерла, не поверила бы. Такое сходство.

— Клавдия Даниловна, добрый день. Узнаете?

— Нет, не узнаю… Не узнаю…

— Я…

— Где же узнать! Совсем не похожая. Когда жила у Нади, совсем девчонка была.

— Была…

— А Саша где?

Боже мой! И его помнит!

— Нету.

— Нету, — грустно кивает головой старуха и больше ни о чем не спрашивает. — И Нади нет.

— А я вот пришла повидаться.

— Спасибо, что не