Степные хищники - Александр Великанов

Вошедший первым поставил винтовку у порога, шагнул и схватил Устю за рукав. Гуменновские казаки поднялись:

— Легче, браток, эта — наша.

— Коль ваша, так и владейте ею, — ухмыльнувшись, ответил тот. — А это чья? Твоя, что ль? — повернулся он к хозяйке.

— Дочка, моя дочка, — заискивающе улыбаясь, подтвердила та.

— Ее нам и надо. А ну, пойдем недалече! — И он потянул девку за рукав.

Та неистово завизжала.

— Господи! На что вам дите? Она же ребенок! — как клушка, заквохтала женщина.

Второй казак, стоявший у двери, взял хозяйку за плечи:

— Спокойно, мамаша! Есть приказ: кто не представил подводы, из тех дворов молодух и девок нарядить банщицами. Нехай помоют бойцов, спинки им потрут.

— Откуда же я вам подводу возьму, когда мужика с лошадьми другую неделю дома нет?!

— Это нас мало касается. Веди, Гераська!

— Не дам. Хоть на месте убейте, — не дам! — заголосила мать. — Люди добрые, да что же это такое творится! Кара-ул!

Крики, вопли, истошный визг, тяжелое сопение борющихся. Баба укусила за руку державшего ее бандита, вырвалась, метнулась на помощь к дочери. Бандит ударил ее по лицу. Женщина упала. Гераська потащил девку к двери.

Устя сначала опешила, а потом, схватив скалку, которой баба раскатывала тесто, подскочила к Герасиму.

— Отцепись! Пусти ее!

— Тебе что надо? Твое дело — сторона! — тяжело дыша, огрызнулся тот.

— Брось, говорю! — Устя добавила крепкое ругательство.

На какое-то мгновение бандит ослабил хватку, и девка выскользнула из рук. С криком она бросилась за печку, парень за ней. Устя, размахнувшись, ударила скалкой навстречу, попала по лбу. Бандит охнул и схватился за голову. Устя продолжала колотить, и, спасаясь, он выскочил в сени.

— Убью-у! — заорал бандит, очутившись в безопасности.

— Ох, испугал! Грянул гром, да не из тучи, а из навозной кучи.

Грохнул взрыв смеха. Хохотали казаки, хохотала питерская обозница, хохотал даже стоявший у притолоки второй бандит.

— Хорошую баньку Устя устроила, натерла спинку, — вытирая бороду, смеялся Максимыч. — Пошел петух горох клевать, а его лиса ощипала. Так-то!

После ухода непрошеных гостей все долго обсуждали подробности, а, переговорив, легли спать.

— Сегодня ночью убегу от них, — шепнула обозница Усте. — Ей-богу, мочи нет, тяжелая я, да и до какого же времени мне с ними валандаться?

Перед рассветом Устя слышала, как женщина поднялась, осторожно вышла из избы. Немного спустя скрипнули открываемые ворота. Успокоенная тишиной, Устя заснула. Разбудил ее Семен;

— Вставай скорей! Иди глядеть, как нашу подводчицу пороть будут!

— Кого пороть? За что? — не поняв спросонок, спросила Устя.

— Нашу питерскую. Она ночью утечь задумала, а патрули поймали. На площади при всем народе учить будут. Идем!

— Раз, два, три, четыре… десять… двенадцать… — стоявший рядом с палачом сапожковец отсчитывал удары, и на белом бабьем теле алыми лентами ложились полосы, словно кнут был намазан красной краской. К пятнадцатому удару чистый, высокий голос женщины начал хрипеть, срываться. На двадцать первом в горле у нее заклокотало, забулькало.

— Двадцать пять! Шабаш!

Стоявшие вокруг бандиты принялись распутывать веревки, которыми женщина была привязана к скамье.

Семен и Устя довели питерскую обозницу до квартиры. Хозяйка уложила ее на печь, укрыла, а когда с печи донеслись протяжные стоны, послала девку:

— Беги, доню, до бабки Карпычихи, — пусть забирает снасть и идет живее! — Потом, повернувшись к постояльцам, властно распорядилась — А вы, мужики, ступайте отселева!

Глава девятая

ТЕЛЕГРАФИСТ КОТЕЛЬНИКОВ

Лязгая сцепами, дергаясь на подъемах, длинный состав из товарных вагонов полз по уральской степи. В одной из теплушек сидели Таня Насекина и Петр. После освобождения Бузулука от сапожковских банд они с первым же поездом выехали вместе и теперь, после нескольких дней вагонной тряски приближались к цели. Скоро станция Семиглавый Мар, за ним Шипово. Там Котельников останется, а Таня поедет дальше — в Уральск.

Петр был недоволен собой: на эту совместную поездку он возлагал столько надежд, а в результате, как говорят телеграфисты, «пустая лента». Объяснение не состоялось. Как только Петр касался в разговоре своих чувств, Таня тотчас же переводила разговор на другое. Тонкая вещь — любовное объяснение, никогда не угадаешь, как вести себя. Бывалые ребята говорили, что самое лучшее идти напролом, — успех якобы обеспечен. Сомнительно! Петр представил себе, как он обнял бы вдруг Таню, прижал бы ее, поцеловал… Ну нет, кроме скандала, из этого ничего не получилось бы. Можно дать голову на отсечение!

Железнодорожное полотно со всех сторон обступили пологие холмы, бурые от выгоревшей под солнцем травы, белесые от качающихся метелок ковыля. Вдоль насыпи валялись ржавые, скрученные рельсы.

— Это еще в прошлом году белоказаки испортили путь, — объяснила Таня. — Запрягали пар по двенадцати быков и растаскивали рельсы в стороны. Мы тогда до самого Уральска шли походным порядком… Ты не слушаешь?

— Нет, слушаю…

Мелькнул открытый семафор, сильно качнуло на входных стрелках, проплыл станционный пакгауз.

Семиглавый Мар.

— Следующая — Шипово. Жаль! Кажется, еще столько бы проехал.

— Неужели не надоело трястись да в грязи валяться?

— Одному плохо, а с тобой… Эх, Танюша, не хочешь ты меня понять, даже выслушать не хочешь…

— Я знаю, что ты скажешь. — Таня на секунду замялась, у нее между бровей легла складка. — Слушай! Ты — хороший, добрый, умный, я знаю тебя с детства, ты мне почти родной, но… Я больше никогда не выйду замуж, и, пожалуйста, не будем говорить об этом, — мне тяжело.

Котельников опустил голову, Таня сердито смотрела в сторону. В Шипове они простились.

— Можно мне приехать к тебе в госпиталь? — уже с насыпи спросил Петр.

— Конечно, буду очень рада.

Перезвон буферных тарелок и цепей заглушил ее слова. Отчаянным рывком паровоз взял с места состав и, надрывно пыхтя, потащил его прочь от Шипова.

«Вот, я и дома»— Котельников огляделся.

Рыжая степь, убогие саманные постройки, безрадостные холмы под раскаленным пыльным небом. Ни деревца, ни кустика. Как все это не похоже на родимые бузулукские места!

Новый телеграфист поселился в семье стрелочника Ивана Дормидонтовича Сомова, разбитного старикана, в свое время проделавшего под начальством генерала Скобелева турецкую кампанию. Старик с большой охотой вспоминал то время и, рассказывая, уснащал эпизоды все новыми и новыми подробностями, от которых генерал Скобелев каждый раз представал в новом свете: то храбрецом, каких свет не видывал, то трусоватым горе-воякой, то солдатским отцом-командиром, то жуликом-пройдохой, воровавшим казенный паек. Впрочем, Котельников быстро догадался, что генеральские метаморфозы зависят от настроения самого Ивана Дормидонтовича: если старик бывал не в духе, то генерал приобретал всевозможные пороки, улучшалось у старого настроение — и генерал «исправлялся».

Жена Ивана Дормидонтовича, бабушка Екатерина, с первого же дня взяла Петра под свою опеку.

— Какой молоденький, а такой ученый!

Ей, неграмотной женщине, профессия телеграфиста казалась верхом образованности.

— По проволокам может гутарить с кем хочешь — хоть с Саратовом, хоть с Уральском, — рекомендовала она своего постояльца. — А уж обходительный какой! Родней родного нам стал!

Одним словом, через несколько дней Котельников почувствовал себя действительно «дома». Плохо было с книгами. Томик Горького, который Петр привез с собой, был выучен почти наизусть, других книг в Шипове не было. Только у помощника начальника станции случайно сохранились два номера «Правды» за ноябрь прошлого года, и Котельников заполучил их. А телеграф приносил текущие новости. Рядом с аппаратом Морзе на столике стоял небольшой ящичек с прибором для включения в прямой провод Уральск — Саратов. В мирное время этот ящичек запломбировывался, и только в исключительных случаях (крушение, стихийное бедствие и т. п.) можно было пользоваться прибором. Это — до войны. А сейчас даже крышки на ящичке не было, и содержание проходящих телеграмм становилось достоянием всех линейных телеграфистов. Во время дежурства в свободные минуты (а таких было не мало, потому что поезда ходили от случая к случаю) Котельников на слух складывал точки и тире в буквы и слова. Это позволяло коротать время и быть в курсе событий.

События же развивались своим чередом: Сапожков двигался на юг, намереваясь пересечь железную дорогу, полк Усова в это время тщетно пытался овладеть Уральском. По проводам летели телеграммы:

«…26 июля банда Сапожкова миновала Таловую и движется по направлению хутора Меловой…»