Сторож сестре моей. Книга 1 - Ширли Лорд

Невыплаканные жгучие слезы подступали к глазам. В этом раю столько денег! Она даже не представляла, что где-то может быть так много денег сразу, которые тратятся на всякие пустяки. Ей становилось плохо, когда Милош рассказывал о бесконечной череде бездумных вечеринок и танцев, бриджа и показов мод, продолжавшихся круглые сутки в этой далекой сказочной стране. Разве полковник Тауэрс хоть раз обмолвился о том, что происходит в Чехословакии? Нет! Он явно был так же равнодушен к страданиям ее родного народа, как и любой другой в этом царстве золота и изобилия, хотя он собственными глазами видел машину русских в действии.

Милош громко всхрапнул и повернулся, натянув на себя почти все одеяло, а Людмила встала и подошла к окну, откуда можно было увидеть за высокими деревьями серебристую поверхность океана. Разумеется, она заболела завистью, только и всего; и ей нехорошо при мысли, что она тратит столько времени на жизнь с человеком, чьи прикосновения она теперь выносила с трудом.

Радио, которое Милош показывал ей с особенной гордостью, когда она впервые осматривала их «новый дом во Флориде», стало для нее и наркотиком, и пыткой. Если бы она не слегла, она никогда бы не узнала, какой хаос творится в мире, день за днем слушая об угрозе коммунизма, постепенно затягивавшего всех и вся в свои тенета, подобно вязкой трясине. А после международных новостей довольно часто передавали программы, лишь усугублявшие одиночество и жалость к своим близким, вынужденным бороться за существование, потому что реакция участников радиошоу доказывала, насколько эти люди счастливы и беззаботны, раз они способны все время смеяться над шутками, которые ей вовсе не казались смешными. Милош пытался объяснить ей, что это юмористические передачи, во время которых аудитории подают знаки, когда нужно смеяться, но она не поверила. Почему бы американцам и не смеяться; у них есть все, тогда как у ее близких, оставшихся дома, нет ничего, даже свободы.

Последние месяцы, проведенные ею под отчим кровом, оказались самыми тяжелыми. Друзья шпионили за друзьями, простые поступки вызывали подозрение, старые клиенты исчезали, и их никто никогда больше не видел. С самого своего приезда в начале декабря она получила от родителей только одно письмо, а ведь сейчас уже середина февраля.

— Ты говорил полковнику Тауэрсу, что мы не получаем писем из дома? — спросила она.

Милош проспал и теперь поспешно натягивал темно-зеленую форму и шарил под кроватью, разыскивая носки, которые надевал вчера вечером.

— Я просил разрешения поговорить с ним сегодня. Он не ответил. У него было плохое настроение. Я попробую еще раз.

Хотя у него не было ни секунды, он все-таки задержался в дверях, любуясь, как Людмила заплетает свои прекрасные волосы, доходившие почти до пояса, и надеясь, что она, по крайней мере, улыбнется ему, прежде чем он отправится на станцию встречать мисс Сьюзен.

— Что ты собираешься делать сегодня? Наверное, я вернусь домой пораньше. Полагаю, сегодня они будут обедать у себя.

Она не улыбнулась.

— Я занимаюсь английским. Я еще раз послушаю все пластинки и поупражняюсь в правильном произношении. Что ты хочешь на обед? Повар дал мне двух кур.

— Цыплят, — машинально поправил Милош. — Значит, у нас будут жареные цыплята.

Яркий солнечный свет ослепил его, едва Милош открыл дверь во двор, но он не почувствовал радости. Он поцеловал свою молодую жену в макушку, а она продолжала умело укладывать волосы и отказалась подняться, чтобы поцеловать его на прощание. Что еще ему остается делать, если даже солнце Флориды бессильно заставить ее улыбнуться? Абсолютно ничего, пока, возможно, не случится чудо и не придет письмо из дома, но у него было неважное предчувствие, что они еще очень долго не получат никаких писем. Он знал: несмотря на то что он убедил Людмилу, будто полковнику Тауэрсу безразлично, как там дома живут их семьи в частности и как обстоят дела в Чехии в целом, это было не совсем справедливо.

Суть проблемы заключалась в том, что, когда полковник Тауэрс изредка заговаривал о Праге или Чехословакии, новости оказывались настолько скверными, что не было никакого смысла передавать их Людмиле. Выехав на «роллсе» из гаража задним ходом, Милош взглянул вверх, как делал всегда, лелея надежду, что она вдруг смягчилась и стоит у окна, чтобы помахать ему на прощание.

Его сердце забилось. Она стояла там. Он нажал на гудок и махнул ей рукой, и, к его великой радости, она помахала в ответ, откинув со лба выбившийся локон, прежде чем скрыться в глубине комнаты. Возможно, сегодня ему повезет. Возможно, именно сегодня, вернувшись домой, он увидит наконец, что его ждет прежняя обожаемая Людмила.

Когда Милош ехал к особняку, у него вдруг созрел дерзкий замысел: если план осуществится, Людмила, возможно, отвлечется от горестных мыслей о родителях, от которых не было известий; если он осуществится, то в ее скучной, монотонной жизни появится хоть какое-то разнообразие.

Именно ее жест, когда она отбросила с лица мешавшую прядь, навел его на эту мысль. Он слышал, как накануне вечером миссис Тауэрс всю обратную дорогу жаловалась полковнику на то, что не может выглядеть так, как ей бы хотелось, на протяжении всего приема. Конечно, он и сам видел, что, уезжая из гостей, она совсем не походила на женщину, которая приехала несколько часов назад. Свою забавную шляпку она держала в руке, перья в беспорядке болтались сзади, половина волос кое-как держалась в прическе, а половина свисала на лоб, так что ей пришлось сначала убрать их с глаз, а уж потом пытаться сесть в автомобиль. Прежде чем закрыть на ночь машину, он был вынужден потратить по меньшей мере минут пятнадцать, собирая шпильки, разбросанные по всему заднему сиденью.

Даже Людмила успела заметить за то короткое время, что жила во Флориде, насколько неумело, с ее точки зрения, причесывают миссис Тауэрс. Он не обратил никакого внимания на замечание жены, поскольку Людмила наверняка не хотела продвинуться именно таким образом. Ей совсем не нравилась работа парикмахерши, хотя она была настоящей мастерицей, но сейчас это дело, которое она может делать сидя! И если бы миссис Тауэрс оценила ее искусство, вероятно, Людмиле не пришлось бы снова заниматься уборкой, которую она, разумеется, ненавидела еще больше, чем укладку волос. А кому такое понравится? Мысль о том, что его принцесса своими белыми ручками делает столько унизительной работы, больно ранила его.

Ему велели быть у парадного подъезда к восьми утра, хотя от Джефферса Милош уже знал, что поезд прибывает не раньше половины десятого, если придет точно по расписанию, а он частенько опаздывает.