Дай умереть другим - Сергей Донской

Громов покосился на спутника:

– Что за парень этот Леха Бреславцев? Говорят, он отчаянный?

– Не то слово, – ответил Костечкин. – Безбашенный он. Совершенно.

– Это как?

– А на рожон вечно прет. «Синих», то есть блатных, в грош не ставит. С местными авторитетами не считается. Теперь вот ребенка похитил, а это уже… – Не найдя нужного определения, Костечкин сплюнул в открытое окно и завершил мысль: – Короче, докатился Леха.

Глаза Громова превратились в щелочки.

– На то он и Каток, чтобы катиться. Много у него людей в команде?

– Людей? – саркастически переспросил Костечкин. – Таких среди беспредельщиков не бывает. А быков под Катком обычно семь-девять. Основное ядро постоянное, но рядовые бойцы частенько меняются.

– Текучесть кадров?

– Ага. Кровавая. Иногда даже жаль становится этих придурков – ну куда лезут? Ради чего? Неужто за сытную жратву готовы жизни свои молодые положить?

– Они сами выбрали свою судьбу, – жестко произнес Громов. Это прозвучало как приговор.

– Не-а, – не согласился Костечкин. – Я так полагаю: нас всех судьба выбирает, а не наоборот.

– Неужели?

– Точно, Олег. Вот смотри: я сегодня доклад начальнику писал и даже подумать не мог, что вместо того, чтобы вечером в общаге водку жрать, с тобой на дело поеду. А оно вон как обернулось.

Громов улыбнулся:

– Глупости, лейтенант. Ты сам помочь мне вызвался, никто тебя за шкирку не тащил. Это твой выбор. Твоя судьба.

Костечкин с сомнением покачал головой:

– Вряд ли. Судьба, она как дорога. Если не я на нее сверну, то кто-нибудь другой на ней обязательно окажется.

– Кстати, о дороге, – сказал Громов. – Мы, случайно, за разговорами нужный поворот не пропустили?

Костечкин подался вперед, вглядываясь в темноту, и с досадой признался:

– Пропустили. Теперь придется разворачиваться и ехать назад.

– Вот видишь, – заметил Громов, выруливая на обочину. – Дорога – это просто дорога и ничего более. По ней всегда вернуться можно. А выбранную судьбу не перекроишь. Так кто кого выбирает, м-м?

Взревев двигателем, «семерка» газанула в обратном направлении.

4

В здании средней школы № 37 светилось несколько окон, но даже издали было ясно, что это горят люминесцентные лампы в пустых коридорах. Что касается пристройки, облюбованной группировкой Лехи Катка, то оконные проемы в ней были наглухо заложены кирпичом. Здешние обитатели так любили жизнь, что превратили ее в добровольное заключение.

– Ограда для нас не помеха, – рассуждал Костечкин в машине, приткнувшейся за мусорными баками. – Насколько мне известно, охраны во дворе нет. У них там камера наружного наблюдения установлена.

– Странное кино получается, – заметил Громов, борясь с искушением закурить сигарету. – РУБОПу отлично известно, кто такой Бреславцев и где он скрывается со своими боевиками. Неужели нельзя взять этих бандитов всем скопом?

– Для этого команда сверху нужна.

– А ее не дают?

– Иногда дают, – угрюмо сказал Костечкин. – На моей памяти дважды такое происходило. И дважды Лехину кодлу отпускали на все четыре стороны. Зато мои начальники машины сменили и особняки себе возводить начали. Небось после третьей операции закончат строительство.

– А вот хрен им, – пробормотал Громов. – Не отстегнет им больше Бреславцев денежек, хватит. – Сигарета, которую он машинально разминал в пальцах, переломилась.

– Как действовать будем, Олег? Учти, минут через двадцать после начала пальбы сюда кто только не понаедет. Собровцы, омоновцы, федералы, наши орлы. – Костечкин почесал затылок. – Мне ведь себя никак обнаруживать нельзя.

– Успеем, – заверил Громов. – А на всякий случай держи. – Он достал из бардачка трикотажную шапочку и сунул ее оперу. – Прорежь отверстия для глаз, и ни одна собака тебя потом не опознает.

– А ты?

– Тот, кто меня увидит, уже никаких показаний дать не сможет. Разве что на том свете.

– Но как мы на их «малину» проникнем? – деловито осведомился Костечкин, орудуя перочинным ножом, позаимствованным у спутника. – Соображения имеются?

– Имеются, – ответил Громов, вспоминая обстановку во дворе, которую он бегло изучил, прогулявшись вдоль ограды.

Насколько можно было судить по увиденному сквозь щели между бетонными плитами, внутренний двор представлял собой неправильный треугольник, самая длинная грань которого составляла метров пятнадцать. Там царили мрак и полное запустение. Бандиты поленились вывезти всякий хлам, и теперь их четыре автомобиля едва умещались на свободном пространстве.

– Ну! – подал нетерпеливый голос Костечкин.

– Расклад примерно такой, лейтенант, – заговорил Громов. – Камера наблюдения нам не помеха, сомневаюсь я, чтобы Леха догадался инфракрасной оптикой обзавестись, раз даже на прожектор не расщедрился.

– Резонно.

– Следовательно, главное – не приближаться ко входу ближе чем на десять шагов, и тогда нас не обнаружат.

– Согласен, – кивнул Костечкин.

– Как думаешь, – спросил Громов, – бандюки высунутся наружу, если на одной из их машин сигнализация сработает?

– На бандитских тачках не бывает сигнализации, Олег. Братва сама себе противоугонная система.

– Что верно, то верно. – Помолчав, Громов хлопнул спутника по плечу: – А как насчет костерка?

– Какого костерка? – опешил Костечкин.

– Представь себе: во двор забралась какая-нибудь шпана и развела огонь. В самой непосредственной близости от «бээмвух» и «мерсов». Ну, как тебе такая картинка?

– Костер горит, а рядом никого нет? – пробормотал Костечкин. – Стоит искре попасть в бензобак – и бумс! – Он взмахнул руками, изображая взрыв.

– Нужно бандитам такое «бумс»? – улыбнулся Громов. Временами ему казалось, что он имеет дело не с лейтенантом милиции, а с заигравшимся пацаном.

– Не нужно, – подтвердил рубоповец, улыбаясь в ответ.

– Что и следовало доказать. Сдается мне, отворяя дверь, бандиты не додумаются выключить свет в помещении. – Выражение громовского лица сделалось серьезным. – Мы будем видеть их как на ладони, а они нас – нет. Только вспышки выстрелов в темноте. – Громов внимательно посмотрел на спутника. – Поэтому ни в коем случае не стой на месте, а все время перемещайся. Стрелять на ходу приходилось?

– А то! – уверенно заявил Костечкин, вспоминая тир управления.

Там имелись лишь мелкокалиберные пистолеты, патроны к которым выдавались от случая к случаю, не более трех штук в одни руки. Сотрудники расписывались за получение пяти полных обойм. Если верить отчетам, то каждый из них палил в тире с утра до вечера, и навскидку, и с упора, и чуть ли не стоя на ушах. В действительности лучшим достижением Костечкина оставалось пока попадание в круг мишени с двадцати метров. Поэтому он не любил крутых американских боевиков и, если доводилось смотреть их с подружками, не забывал сообщить им, что происходящее на экране – полная белиберда. Теперь, представив себе, как он станет стрелять по силуэтам противников, мотаясь при этом по захламленной площадке в шапочке с прорезями для глаз, Костечкин вдруг пожалел о том, что не вооружен автоматом или, что было бы еще замечательнее, ручным пулеметом.

– Покажи-ка свой пистолет, – попросил его Громов.

Забрав у спутника табельный «ПСМ», он снял его с предохранителя, оттянул планку затвора и, убедившись, что медная гильза находится на месте, возвратил ствол со словами:

– Будешь прикрывать меня с тыла, лейтенант. Смотри, я на тебя полагаюсь. Не хотелось бы мне получить пулю в спину в самый решающий момент.

– Кто же тебе в спину стрелять станет? – удивился Костечкин.

– Если ты будешь держаться позади, то, надеюсь, никто.

На самом деле Громову сделалось неуютно при одной мысли о том, что за его спиной будет находиться вооруженный человек, который вытаскивает пистолет из кобуры двумя пальцами, словно боясь об него обжечься. Возвращая «ПСМ» рубоповцу, Громов незаметно застопорил флажок предохранителя. Толку от выстрелов Костечкина ожидалось немного, зато, если он не обнаружит себя вспышками пламени, пули его не заденут. За то время, пока напарник сообразит, почему не может нажать на спусковой крючок, Громов рассчитывал уложить всех, кто выскочит наружу, и ворваться в бандитское логово. Дальше будет видно. Если будет.

5

В колпаке, превращенном в маску, Костечкин чувствовал себя дурак-дураком. Не догадавшись продырявить материю на уровне рта и носа, он теперь мучился без свободного доступа кислорода, тем более что от волнения его дыхание сделалось учащенным. Присев за грудой проржавевшего металлолома, Костечкин поглядывал то на пылающие ящики, то на дверь спорткомплекса. Она могла отвориться в любую секунду, и тогда придется стрелять в живых людей, чего ранее Костечкину делать не доводилось. Еще сильнее тревожило его то обстоятельство, что и сам он еще ни разу не бывал под пулями.