Венецианский эликсир - Мишель Ловрик

Стол накрыт в континентальном стиле. Пламя чистой спермацетовой свечи освещает хрустальную и фарфоровую посуду, расставленную, словно элементы сложной и рискованной игры. Вино налито в графин, а бокалы освежены. Валентин впечатлен и немного взвинчен.

Мимосина Дольчецца в первый раз заговаривает с ним.

— Пожалуйста, — говорит она, улыбаясь и кивая в сторону более удобного стула. Валентин навсегда запомнит, что это была первая фраза, которую он услышал от нее.

Засунув руку в карман, он отпихивает бутылочку со злополучным «Спокойствием» в сторону и принимается нащупывать другие пузырьки, припасенные заблаговременно. Для первого блюда — маленькая «Черная Капля», опиум, растворенный в соке дикого краба. На десерт — успокаивающий эликсир из болеутоляющего, алкоголя, опиума, бензойной кислоты, анисового масла и камфоры. Как ни странно, но тот же самый препарат его шарлатаны продают трубочистам для лечения мошоночных опухолей, которыми те часто страдают. Также это зелье известно тем, что помогает укротить строптивую даму.

Он осторожно проглатывает одну каплю, пока Мимосина поправляет шаль. Не то чтобы он не уверен в себе, просто ему хочется взбодриться.

Как здесь мило. В жизни не видел такой милой дамы. Она умеет себя держать.

У Валентина начинает бурчать в желудке, когда он видит все яства, которые слуга расставляет перед ними. Он по очереди пробует густой блестящий суп неизвестного состава, мелко нашинкованные овощи, облитые пикантным маслом. На блюде лежит рыба в обрамлении нескольких морских угрей. Мясное блюдо представлено соблазнительными кусочками, вымоченными в ароматном креме.

Напитки самые разные, не хватает только обычного эля. И, наконец, бокал бренди со взбитым яичным желтком.

За едой она почти ничего не говорит, лишь изредка указывает ему на разные блюда, как бы советуя взять добавки. Она улыбается, с удовольствием замечая его явное удивление.

Вид хозяйки возбуждает больший аппетит, чем сам обед. Валентин замечает, что подобные чувства взаимны. Это видно по ее жестам, по языку ее тела. По тому, как она наблюдает за его трапезой, Валентин понимает, что ей хочется поцеловать его, слиться с ним воедино. Блеск глаз красотки выдает не только ее животное желание, но и нечто более глубокое: нежность, привязанность.

Валентин больше не уверен, что у нее на лице есть грим. Ее коралловые губы не оставили на бокалах ни единого следа помады. Тени, которые зрительно увеличивают ее глаза, кажутся вполне природными. Если на ее лице есть грим, то он стал неотъемлемой его частью.

Мягкими жестами она задает вопросы. Хочет ли он, чтобы она пела для него? Чтобы дала своеобразное частное представление?

Почему бы и нет? Это может немного оттянуть развязку и позволить ему переварить тяжелую пищу перед кульминацией вечера. Он улыбается и жестами показывает, что очень рад предложению.

Мимосина начинает петь. Ее голос, не поддержанный никакими музыкальными инструментами, берет за душу. Она поет какую-то итальянскую песню про любовь, ибо, судя по блеску ее глаз, эта песня не может быть посвящена ничему иному. Даже ее маленькие ушки светятся любовью в неуверенном свете свечи.

Она это серьезно. Она поет обо мне.

Валентину приходит на ум, что он вот-вот падет жертвой чар итальянской красавицы. Ему кажется, что у него в груди бьют нежными крылышками десятки бабочек.

Это любовь с первого взгляда. Это то, о чем мечтают женщины и на чем делают деньги поэты. Валентин знает, что он красивый мужчина и что его рост и фигура заслуживают внимания, но очень скоро он начинает понимать, что эту загадочную женщину привлекает в нем его чистая душа. Из всех женщин, с которыми Валентин имел когда-либо дело, только она смогла разглядеть в нем то, что заслуживает настоящей любви. Он не знает, как она получила эту природную чувствительность. Заслуга ли это ее цепкого ума или из-за смерти Тома Грейтрейкс разучился надежно скрывать чувства? Валентин не знает. Он узнал о смерти Тома и увидел Мимосину в один и тот же день. Возможно, это внесло свою лепту во внезапное обожание, которое Валентин испытал к итальянке.

Он бывал в Венеции множество раз, был знаком со многими венецианками, потому ее жесты и мимика знакомы ему. Однако в ней есть что-то иное. Нет сомнения, что это настоящая страсть, слегка приглушенная природной скромностью. Валентин думает о том, что Массимо Тоси охарактеризовал ее образ жизни как монашеский. Теперь он понимает, что хотел сказать управляющий театром.

Внезапно он ощущает острое желание отвести ее к предопределенному самой судьбой алтарю — к спальне. Ему чертовски хочется содрать с нее одежды, пососать ее груди, провести рукой по животу, погрузиться в ее рай, ее укромный уголок и не останавливаться ни на секунду как можно дольше.

Да, он испытывал похоть и раньше, но это совсем другое. Все предыдущие чувственные порывы меркнут перед этим цунами, сотканным из эмоций.

Ему кажется, что она чувствует то же самое, поскольку, когда он начинает ерзать на стуле, она тоже невольно хмурится и поправляет платье. Они поднимаются почти одновременно и поворачиваются к арке, которая ведет в спальню. Они еще не прикасались друг к другу, но атмосфера в комнате уже накалилась до предела. С трудом продвигаются к двери, складывается впечатление, что они оба ослаблены страстью.

Валентин чувствует сильнейшее волнение и страх обидеть ее, поскольку желание, которое сжирает его, сильно настолько, что способно разорвать женщину на части. Перед его глазами быстро пролетают сладострастные картины, где он быстро берет ее в разных позах, начиная от классической и заканчивая самой извращенной из возможных. Он все не может насытиться и овладевает ею снова, снова и снова, изо всех сил стараясь разрядиться в нее.

А ведь я ее еще и пальцем не тронул.

Спальня выглядит шикарно. Окна убраны фиолетовыми занавесками. Большая кровать скрыта тяжелым балдахином. Но Валентину это место кажется искусственным, словно театральные декорации. Он с волнением воображает, что стены скрывают хихикающих юношей с веревками. Чтобы успокоить нервы, он делает еще один глоток из бокала с бренди, который держит в руке.

Мимосина жестами дает ему понять, что ей надо оставить его на минуту. Не иначе как она хочет подготовиться к соитию с ним. Она исчезает за дверью, из-за которой через несколько секунд доносится шум, который говорит Валентину, что на обустройство женского будуара не пожалели средств.

Он гадает, позволит ли она ему раздеть себя или все сделает сама. Он представляет, как пальцы итальянки расстегивают непослушные пуговицы его камзола, и распаляется еще сильнее.

Когда она возвращается в спальню, все еще одетая в сценическое платье, времени уже не остается. Он даже не хочет раздевать ее. Это было бы слишком интимным жестом. Он не хочет оголяться перед ней, не хочет прикасаться к ее волосам.

Он подхватывает ее на руки и несет к кровати, быстро расстегивает пуговицы на брюках и тут же седлает девушку, моментально проникая в ее сладкую пещерку. Это напоминает искусство стрельбы из лука, езду на лошади, падение в глубокий колодец, взрыв порохового погреба.

Через несколько минут все кончено. Валентин стесняется наклониться и поцеловать ее зардевшееся, благодарное лицо. Он замирает над ней, ожидая возвращения желания, не в силах заглянуть в ее красивые глаза.

У него все плывет перед глазами, когда он вспоминает, как в момент оргазма она воскликнула «синьор». Насколько ему известно, это слово означает «мой господин». Он благодарен ей, поскольку это означает, что Мимосина Дольчецца видит в нем аристократа, а не того, кем он является на самом деле, — безродного бедняка, сколотившего состояние, но не имеющего никакого титула.

Он аккуратно ложится на кровать рядом с Мимосиной. Ему приходит в голову, что он до сих пор не выяснил, говорит ли она по-английски. Он хочет рассказать ей о своем детстве, о том, какие чувства испытал, когда увидел ее в первый раз в театре. Он хочет осыпать комплиментами ее лицо и тело, хотя так и не успел ее раздеть, а во время соития ему не удалось найти ни одной застежки или пуговицы. Он хочет рассказать ей о Томе, чтобы она утешила его.

Впервые в жизни ему не хочется покидать ложе, на котором он получил столько удовольствия. Он все не решается притронуться к ней. Он хочет остаться и держать ее в объятиях, просто чувствовать ее теплое дыхание на коже.

Но он не знает, как сказать ей об этом. Как собака, махая хвостом, он тщетно пытается показать ей свое обожание. Непривычные ему слова все никак не могут сорваться с его губ. Он даже не знает, как в таких случаях следует себя вести. Вместо этого он смотрит на нее и кивает, словно заведенный.

Он ненадолго задремывает, просыпается и видит, что она глядит на него. Валентин возбуждается и берет Мимосину снова, на этот раз медленнее, с чувством. Но он все еще стесняется стянуть с нее или с себя одежду. Рано утром он встает, целует ее, одевается и выходит из дома к карете, будит кучера, и они уезжают на Бенксайд.