Мама Стифлера - Лидия Раевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кашка… — Денис почесал жопу. — Кашка — это хорошо. Манная такая… Хуй с тобой. Иди к своему Роме. Но имей ввиду — двадцать минут даю. Всё.
В комнату я впрыгнула с ловкостью Сергея Бубки, и кровожадно напала на Рому. Мужик не ожидал такой пакости, и растерялся.
— Штаны снимай, мудило! У нас двадцать минут всего!!! — я орала, и смотрела на часы.
Рома снял штаны. А потом трусы…
И тут я опала как озимые…
Кто-нибудь видел когда-нить репродукцию картины "Ленин на субботнике", ну, где Ленин весь такой на выебонах, бревно на плече прёт?
Так вот: бревно это было половиной Роминого хуя. Если не третью.
Я молча смотрела на то, что практически доставало до потолка, а Рома смущённо выглядывал из-за этого баобаба, и улыбался.
Я села на стул.
— Это что? — единственное, что пришло мне в голову.
— Это ОН — тихо сказал Рома, и, обхватив баобаб двумя руками, отогнул его в сторону.
— А как же ты с этим живёшь? — грустно спросила я, и собралась заплакать. Потому что совершенно точно знала, что вот ЭТО в меня не влезет даже с бочкой вазелина. А Рома мне по-прежнему нравился.
— Я дрочу. — Тоже с грустью признался Рома, и погладил баобаб.
— Давай хоть поцелуемся, что ли… — со слезами сказала я, и, отпихнув баобаб, горестно чмокнула Рому в нос.
…За дверью слышался Динькин мерзкий ржач, и комментарий:
— А я тебе предупреждал! Лучше б мне дала, дура!
С сексом я обломалась. Это было очевидно. Но отпускать Рому совершенно не хотелось. Он мне нравился. Бля, ну по-человечески нравился!
Поэтому через неделю я приняла Ромино приглашение поехать вдвоём в гости к его другу Пете.
Петя был музыкантом, а я к творческим людям сильно неравнодушна. Поэтому, увидев Петину квартиру-студию, сразу атаковала музыканта кучей вопросов, попросила разрешения похуячить по клавишам синтезатора, сыграла ламбаду, и развесила уши, слушая Петины пояснения и музыку.
Рома тем временем слонялся без дела, и всё время ныл, что хочет спать. Я, конечно, девка благородная, и нахуй никогда никого открытым текстом не посылаю, но в тот момент очень хотелось.
Наконец, у меня лопнуло терпение:
— Ром, иди, бля, и спи уже!
— Я без тебя не пойду… — ныл человек-хуй. — Я только с тобой…
Тьфу!
Пришлось встать, пожелать Пете спокойной ночи, и свалить в спальню.
Кровать у Пети была с водяным матрасом. И застелена шёлковым бельём. Я разделась, плюхнулась на кровать, и тут же начала ловить руками подушку, которая отчего-то выскальзывала из под моей головы как мыльный пузырь.
Рома сорвал с себя свои парчовые одежды, и, с баобабом наперевес, рухнул рядом. Меня подбросило. Ударило о стенку. И я наебнулась на пол. Рома лишь виновато хихикнул. Я бросила на пол скользкую подушку, и устроилась кое-как на краю. Глаза начали слипацца.
Сквозь сон я слышала как ворочаецца Рома, как пыхтит и вздыхает, и вдруг он гаркнул:
— Хочу ебацца!!
А то ж! Надо думать! Только меня, вот, ебать не надо. Я для него щас "пучок мышек-девственниц — пятнадцать копеек".
Я повернулась к Роме спиной, и пробормотала:
— Знаешь, у меня есть секс-фантазия. Давай, ты будешь дрочить, а я буду ржа… Смотреть то есть. Меня это возбуждает.
— Да? — обрадовался Рома-хуй.
— Да. — Твёрдо ответила я, и уснула.
Мне снилось, что я плыву на лодке. С лодочником Петей. Он мне играет на балалайке ламбаду, и поёт голосом Антона Макарского: "Вечная любо-о-овь, верны мы были е-е-ей…"
И тут раздался крик:
— ААААААА!!!! ЫЫЫЫЫЫЫ!! ОООООБЛЯЯЯЯЯЯ!!!
Спросонок я заорала, и мне тут же кто-то обильно кончил на ебло. После чего матрас ещё раз тряхнуло, я подлетела, впечаталась рожей в стенку, почти к ней приклеилась, и сползла на пол.
Зачерпнув с глаз две горсти липких соплей, я обрела слабое зрение, и увидела Ромин баобаб, который продолжал фонтанировать в потолок, а потом самого Рому, который конвульсивно дёргался на матрасе, и стонал:
— Ты это видела? Тебе понравилось, детка?
Я вздрогнула, и ответила:
— Тебе пиздец, дрочер…
Я царапала Рому ногтями, я кусала его за баобаб, я вытирала своё лицо о Ромины волосы, и громко ругалась матом:
— Сука! Мудак! Долбоёб! Я тебе твой хуй в жопу засуну, чтоб, бля, голова не шаталась! Уродины кусок!
На мои вопли прибежал Петя-лодочник, накинул на меня одеяло, схватил в охапку, и отволок в душ.
— Петя! — кричала я в одеяле. — Петя! Этот пидор кончил мне на голову, пока я спала! Я убью его!!!
— Убьёшь. — Спокойно отвечал музыкант Петя. — Убьёшь. Но потом. Утром. И подальше от моего дома, пожалуйста.
Рому я так и не убила. Он съебался ещё до того, как я вылезла из душа, где извела на свою голову литр шампуня. Рома съебался из моей жизни навсегда.
Из жизни. Но не из памяти.
И когда я стану старой бабкой, а это будет уже скоро, я буду сидеть в ссаном кресле под оранжевым торшером, и думать о хуях. Как минимум о двух.
О пипетке и о баобабе.
Одна на всех — мы за ценой не постоим
26-12-2007 17:36
Стою у зеркала. В розовых пижамных штанах, и в тапочках.
Всё.
И внимательно себя изучаю.
Прихожу к выводу, что тому мудаку, который придумал моду на двухметровых сисястых сволочей, с параметрами метр дваццать-пиисят-девяносто — надо лицо обглодать. Зажыво.
Патамушта я этим извращённым параметрам не соответствую нихуя.
Так, импирически, я прихожу к выводу, что все мужики — козлы.
Вы не поняли логики рассуждений? Ебитесь в рот. Это ваши проблемы.
А теперь — о моих.
* * *— Сука ты, Лида! — с чувством выплюнул мне в лицо контуженный боксёр Дима, с которым я на тот момент нежно сожительствовала, и уже начинала смутно догадывацца, что год жизни я уже бессмысленно проебала.
— Пиздуй к Бумбастику! — Сурово ответила я своей зайке ("зайка" в моих устах, штоп вы знали — это страшное ругательство, ага), и захлопнула дверь.
Потом села, и перевела дух.
Так, если зайка меня послушаецца, и попиздует к Бумбастику — значит, через пять минут мне позвонит Бумбастикова жена, по совместительству моя подруга Юля, и нецензурно пошлёт меня нахуй, пожелав мне покрыцца при этом сибирскими язвами и прочей эпидерсией.
Теперь всё зависело от зайки…
И зайка не подвёл. Зайка совершенно точно пришвартовался у Бумбастика…
Дзынь!
Я побрела на кухню, на звук звонящего телефона, быстро репетируя кричалку, которой я сейчас должна Юльку обезоружить.
Зайка, беспесды был долбоёбом. Раз послушался моего бездумного совета.
— Алло, Юлька! — Заорала я в трубку, — Моя карамелька пошла к вам в гости! Ты ему дверь не открывай, и скажи ему, чтоб уёбывал к себе в Люблино. К бабке.
— Штоп ты сдохла, жаба… — грустно перебила меня Юлька, — что ж ты заранее не позвонила, ветошь тухлая, а? А мне чо теперь делать? Твой сукодумец сидит щас с Бумбой на кухне, ржот как лось бомбейский, сожрал у меня кастрюлю щей, и собрался тут ночевать. Понимашь, жаба жырная? Но-че-вать! А что это значит? Молчи, не отвечай. Мне убить тебя хочецца. Это значит, моя дорогая подрушка, штоп тебе здоровьица прибавилось, что я щас беру свою дочь, и мы песдуем с ней ночевать К ТЕБЕ! Понятно? Я с этими колхозными панками в одной квартире находицца отказываюсь.
Чего-то подобного я и ожидала, поэтому быстро согласилась:
— Иди. Я вам постелю.
— А куда ж ты денешся? — ответила Юлька, и повесила трубку.
…Очень непросто вставать утром в семь часов, если накануне ты пил сильноалкогольные напитки в компании Юли. И не просто пил, а упивался ими. Осознанно упивался.
И ещё более непросто, чем встать в семь утра — это разбудить двоих шестилетних детей, накормить их уёгуртами, одеть в пиццот одёжек, и отбуксировать в деццкий сад, который находится в Якино-Хуякино. То есть в нескольких автобусных остановках от твоего дома.
Это пиздецкий подвиг, скажу честно.
При этом надо постараться выглядеть трезвой труженицей и порядочной матерью. Штоп дети не пропалили, и воспитательница.
На Юлю надежды не было никакой. Никакой, как сама Юля.
Значит, быть мамой-обезьянкой сегодня придёцца мне. И тащить двоих киндеров в садик, сохраняя при этом равновесие — тоже выпадает мне.
А почему я этому ниразу не удивлена? Не знаете? И я не знаю. А косить-то надо…
Бужу, кормлю, одеваю детей. Параллельно капаю в глаза Визин, и закидываю в пасть пачку Орбита. Выгляжу как гуманоид, который всю ночь пил свекольный самогон, сидя в зарослях мяты. Но это — лучшее, что я могла из себя вылепить на тот момент.
Запихиваю детей в битком набитый автобус, утрамбовываю их куда-то в угол, и, повиснув на поручне, засыпаю…
— Мам… — как сквозь вату голос сына, — мам, а когда мне можно женицца?