Все еще будет - Афанасия Уфимцева

По всему выходило, что воспылал он к Нине Заречной, хотел ее спасти, защитить, пригреть, как-то изменить ее судьбу. Он даже в своих тайных мечтах каламбурил, что приедет его Заречная в Северное Заречье, и будут жить они долго и счастливо. Однако так выходило, что его Нине Заречной нужно не Заречье, а лавры. По сути, она, Зинаида Лаврова, держала его за самца по вызову, поскольку ее полинялый режиссер, видимо, не во всем был одинаково талантлив.

По результатам этого постигшего его откровения сделал следующие выводы. Во-первых, видимо, у него, Ивана Иноземцева, планида такая – кого-то опекать и защищать, поэтому впредь нужно держать ухо востро с особами беззащитного, ранимого вида. Вероятно, именно так и выглядит его подсознательный образ женщины, или, по Юнгу, анимы, живущий в каждом мужчине. Во-вторых, лицедейство и мимикрия ему категорически противопоказаны. Вывод: держаться подальше от дам актерского склада, склонных к фальши и лавированию.

Когда все это осознал, окончательно освободился от тяжких оков. Зажил свободно и счастливо – еще лучше, чем до встречи с Зинаидой Лавровой. Как побочное следствие – попросту перестал ходить в театр, в одночасье разлюбил его. Конечно, случались у него увлечения (нетеатрального свойства) и после этой поучительной истории, но исключительно с холодной, трезвой головой. Без потери рассудка. И с дамами, не страдающими подкупающей беззащитностью или склонностью к актерству.

Но теперь в одночасье все переменилось. Вдруг осознал, что утратил контроль над собой – влюбился как последний осёл. Потому что только осёл может потерять голову от барышни (вернее, ослицы), которая его открыто презирает и ненавидит. Ведь как говорят? Лучшее средство от сердечных синяков – это голова. И где же, собственно, была его голова? Почему не спасла от столь чудовищной напасти?

Из-за такого рода неприятных размышлений на него навалилась патологическая бессонница. Последние две ночи совсем не спал, ни минуты. Ворочался, пытался уразуметь, как его так угораздило. Знать бы, в каком месте прекрасно обустроенной обороны пробита брешь, – можно было бы сообразить, как ее залатать. Только вот через какую щель Маргарита Северова проникла в его сердце? Здесь была полнейшая неясность.

С одной стороны, теоретической, любовь в его планы входила, поскольку когда-то обзаводиться потомством все-таки придется (и не только потому, что Елизавета Алексеевна страстно мечтала о внуках; собственно, сам об этом тоже временами подумывал). Кроме того, он вовсе не собирался обрекать себя на целибат и веки вечные бирюком жить.

С другой стороны, чисто практической, в случае с Маргаритой Северовой вообще все выглядело бесперспективно. Пустая трата времени. Легкий флирт был категорически невозможен, так как вполне мог завершиться для него тяжелыми травмами – физического и душевного свойства. А что касается возможности серьезных отношений с профессорской дочкой, то здесь все было во сто крат проблематичнее. Во-первых, он не ее полета птица и совсем не интересует ее, а во-вторых, если по какой-то неведомой прихоти она соблаговолит обратить на него, недостойного холопа, свой ясный взор, то хлопот не оберешься – запилит, заклюет, зацарапает, засадит за колючую проволоку. А вот этого бы совсем не хотелось. Боже упаси!

Причем это было не только его субъективное мнение о Маргарите. Дмитрий Иванович Цариотов – а к его-то мнению Иноземцев прислушивался – сколько раз жаловался, что Маргарита Северова всех строит в школе, говорил: «Без году неделя, как из яйца вылупилась, а уже всеми помыкает, корчит из себя начальницу. Ей бы кавалерийским полком командовать». Только вчера рассказывал, как она ему, уважаемому пожилому человеку, сделала замечание: «В классе душно, детям нужен свежий воздух». А до его радикулита, сетовал Дмитрий Иванович, дела ей нет, поскольку она особа исключительно черствая, сухая, резкая. Или, согласно его ерническому определению, замечательная женщина. В том смысле, что всех достает своими замечаниями.

Но тут же, весьма некстати, Иван вспомнил, как застал Маргариту решающей Петины задачки: скинула туфли, забралась с ногами на стул, прикусила карандаш. Мягкая, беззащитная. Сущий ребенок.

Запутался вконец. Короче говоря, Иван Иноземцев пришел к выводу, что ситуация безвыходная, и диагностировал у себя полное помрачение рассудка.

Как бы там ни было, со всем этим надо было срочно что-то делать. Только вот что?

Глава шестая, в которой рассказывается о ватрушках и лаврах

У меня на сердце узел.Милый, узел развяжи.Если есть у вас другая,Мне сейчас же откажи.

Собственно, затрагивать эту тему Маргарита не собиралась. Как-то само собой получилось. Уселись с Дусей на веранде пить чай с ватрушками. Чай душистый – из местных, северных трав. Там и дягиль, и листья земляники, и цветки клевера, и лаванда – все, что нужно для согревания организма, когда дело к холодной северной зиме клонится. И вот так, за горячим чаем, Дуся сама начала. Ни с того ни с сего. Или, вернее, с ватрушек.

– Ой, – говорит, – до чего же Иван Григорьевич ватрушки-то любит. За уши не оторвать. Моя тетушка Иноземцевым по хозяйству помогает. У них такое правило заведено: каждую субботу обязательно ватрушки. Так он их просто гору съедает, а потом пару часов в бассейне плавает. Ему-то надо фигуру соблюдать. А то его актриса, неровен час, себе кого другого присмотрит.

Маргарита чуть не поперхнулась. Поставила чашку и, чтобы Дуся не заметила ее интереса, стала с безразличным видом смотреть в запотевшее окно. Но при этом молчала, тему разговора не меняла. Дуся же принялась за новую ватрушку и, пока с ней не расправилась, слова не проронила. Как говорится, пока я ем, я глух и нем. Маргарита не выдержала:

– А эта актриса – кто ему? – голос у нее был как будто не свой – сипловатый какой-то, с хрипотцой.

– Актриса-то? Так она зазноба его или даже невеста. А может, и законная жена. Весь город о его сердечном интересе знает, он эту актрису ни от кого и не скрывал. Она лет пять назад в первый раз приехала сюда отдыхать. А потом вдруг зачастила. Я сама их сколько раз видела: обнявшись, по набережной прогуливались. А прелестница какая! Белокурая, тоненькая, как статуэтка. Он для нее и дивный театр на набережной выстроил. Он так и называется – Лавровский дачный театр. В честь нее, она ведь великая Зинаида Лаврова.

– Фамилия подходящая для театрального успеха. И для личного, наверное, тоже. – Маргарите отчего-то стало очень-очень грустно.

– Два лета подряд ее спектакли шли, – продолжала Дуся, не обращая внимания на замечание Маргариты. – Так из самой Москвы и из Петербурга обезумевшие поклонники приезжали, чтобы на нее посмотреть. Я сама раз пять ходила, даже бабуня моя не удержалась – для местных жителей билеты совершенно бесплатные были. Зинаида Лаврова Нину Заречную играла. Так играла, что я каждый раз плакала. Все пять раз. И на каждом спектакле видела Ивана Григорьевича, конечно. Он не плакал, надо сказать. Обязательно с чудными цветами приходил – ее любимыми желтыми розами. А один раз чего учудил – фейерверк настоящий. Все вышли из театра. На улице не совсем темно еще (у нас-то на севере летом темнеет поздненько). Публика от впечатления молчаливая. Тишина такая сильная, что аж звенит. И вдруг с баржи, которую поставили посреди реки, прямо напротив театра, громовые залпы салюта начались. Все небо засверкало, засветилось. Я смотрела и так мне захорошело – все благодарила Бога за то, что жизнь такая красивая. Не каждому суждено такую редкую красоту увидеть. А вот я видела.