Небеса - Анна Матвеева

По счастью, дома нынче не было ни мамы, ни выстиранного белья: ничто не сохло над головой, никто не ужасался моему жалкому виду — засохшие останки вчерашнего макияжа сделали из лица венецианскую маску, а в волосах намертво запутались яркие ошметки полупереваренной пищи. Значит, меня рвало, не исключено, что в том самом туалете.

Мне захотелось прижаться к кому-нибудь теплому, большому и спокойному: такими бывают древесные стволы, нагретые летним солнцем. Но солнца не было, дождь хлестал по стеклам остервенело, как по щекам, и я позвонила Кабановичам.

Чтобы прижаться, исключительно.

Трубку взяла Эмма, сказала, что Кабанович спит после дежурства, но я обязана приехать, дабы в красках и лицах живописать вчерашнюю свадьбу. Кстати, поинтересовалась Эмма, почему я не пошла на второй день? Или его попросту не было?

Не было, соврала я, наконец догадавшись, куда исчезла мама. Конечно же, второй день! Лиловое платье для невесты, слегка помятые после вчерашнего заплыва гости, от причесок пахнет табаком, штопор дрожит в руках официанта… Меня обошли приглашением, от греха, как говорится, подальше.

На улице, под гнущимся зонтом, я мстительно обдумывала свою собственную свадьбу — вне ритуалов, без тошнотворного юмора тамады и лицемерного счастья женщин в люрексе.

Трамвай пришел быстро, и в вагоне почти не было пассажиров: унылая дождливая суббота. Купола Сретенской церкви затянуло пышной тучей, похожей на взопревшее тесто.

Кабанович не спал, а стоял возле подъезда: в длинном плаще, с намокшими острыми прядками, накрепко приклеенными дождем ко лбу, он напомнил мне фотографию в альбоме — лаковом китайском фолианте, хранившем усеченную версию Эмминой жизни. На том снимке тоже был мужчина в плаще, с влажными волосами, и старушка так быстро листнула эту страницу, что вежливый вопрос застыл на языке тяжелым камнем.

Я протянула возлюбленному цветастый зонт, пытавшийся взмыть птицей в небеса, но Кабанович отстранил мою руку. Медленно и разборчиво, как для иностранки, он сказал, что с утра ему домой звонила Сашенька. Темнота спускалась в наши глаза с одной и той же скоростью, я попыталась взять его мокрую руку в свои ладони, но Кабанович оттолкнул меня, и я свалилась в широкую лужу, украшавшую двор. Отсюда, из лужи хорошо было видно, как жених закрывает за собой дверь парадного.

Ночью выпал первый снег, а следующий день уже гнался по пятам и застал меня в клинике пограничных состояний.

У нее было красивое название — «Роща».

Глава 8. Отец Артемий

Дорогу, что вела к священному сану, проложили задолго до того, как Артем решился ступить па нее, и хотя скорость движения здесь была замедленной, а ограничений имелось в избытке, особенных исхищрений дорога эта не требовала — лилась вполне предсказуемо, без крутых поворотов и выбоин на покрытии.

К моменту исторического объяснения в прихожей отец Георгий стал духовником Артема, а сам Артем — алтарным служкой в Сретенке. Вопросов о будущем даже не возникало: Артем так ясно видел себя священником, что даже и не интересовался другими дорогами, пусть трижды более широкими…

Главный выбор он тоже совершил с легкостью. Авва много говорил с ним о монашестве, но Артем, не в пример многим, сразу знал, что женится. Он только никак не мог объясниться с Верой: готовился, подбирал фразы, как цветы к букету, но фразы эти самому казались вычурными. Спасибо Вере, обошлись без домашних заготовок. Вера сильно изумила тогда Артема, и кто знает, чем бы кончился тот двойной крик, если б не Ксения Ивановна…

Осознав, что свадьба из далекого сна превращается в событие ближайших месяцев, Вера смягчилась, хоть и не смирилась с решением жениха. Она все так же считала разговоры о рукоположении блажью и надеялась, что большой мальчик Артем скоро наиграется в крестики-иконки да и займется серьезным делом на благо цветущей семейной фирмы.

Тысячи людей одинаково веруют в Бога, рассуждала Вера. Крестят детей, отпевают покойников, на Пасху красят яйца, в родительскую субботу — ставят свечки… Православие не то светского, не то советского розлива Веру вполне устраивало, ей даже нравился легкий налет религиозности — он украшал, окутывал флером модной духовности… Если бы Артему требовалась такая вера, то она, Вера, никогда бы не стала восставать против своей тезки-соперницы. Она бы на пару с женихом ходила ставить свечки!

На отца, воцерковленного генерала, Вера давно махнула рукой — не то кризис, не то климакс. Когда генерал громко и четко молился за стенкой, будто читая устав, Вере всякий раз было смешно — молитвы отца напоминали приказы. А его крестные знамения, размашистые, рубленые? А посты? Без Мяса генерал чахнул и сникал, становился похожим на хрупкое растение традесканцию, капризно требующее к себе особенного подхода. Правда, отец как раз ничего не требовал, не капризничал, мужественно питался капустой и огурцами — пресными, как поцелуй нелюбимого. Вера уплетала пухлые котлетки, посмеиваясь над отцом: ей казалось, он играет…

Как раз был очередной пост, Рождественский, когда Вера весело сказала отцу: «Скоро будешь исповедоваться на дому!» Генерал довольно сдержанно воспринимал старшего сына, но дочь свою любил самозабвенно. Даже посторонние люди замечали эту звериную, дикую нежность.

В семье Борейко никто не сомневался, что генерал обрадуется, заполучив в зятья будущего священника, но все вышло наоборот, как в водевиле. Отец, багровый, словно его обожаемый борщ, кричал непривычно тонким голосом — он включался в минуты самого большого волнения, — что никогда не согласится на этот брак, потому что Артему нужна совсем другая жена: «Какая из тебя матушка! Он слепой, что ли?»

Вера обиделась. Оказывается, папа не за нее переживает, а за Тему — чтобы ему досталась правильная попадья. Все же Вера смутно чувствовала, что отец по-своему очень сильно прав и сна, собираясь в жены к Артему, всего лишь занимает чужое место. Так и сяк примеряясь к роли, Вера вертелась перед зеркалом: важно хмурилась и часами повязывала платок — сдвигала его низко, к бровям, и становилась похожа на монахиню, повязывала шелковистые концы, будто военная медсестра, опутывала шею, превращаясь в селянку… Всякий раз был лучше предыдущего, все одинаково шло к ней, жаль, что не в платках было дело! Генерал, увидев, как дочка кривляется перед зеркалом, махнул рукой: делай как знаешь!

В тот самый «платочный период» Вера надеялась, что будущий муж переболеет церковью, как ветрянкой, и успокоится. Мужчины, они ведь вообще как дети — сегодня одна игрушка, завтра другая… Перед сном невеста Вера размышляла теперь не только о грядущей свадьбе, она честно пыталась понять, чем пленила Артема такая скучная стариковская вещь — Православная церковь. И вообще, недоумевала Вера, как это возможно, на закате тысячелетия, когда детей в школе учат информатике, как можно было взять и уверовать в нечто абсолютно сказочное, вымышленное, чего никто и никогда не видел! Спору нет, сказка весьма складная, камень забросили прицельно, иначе круги не держались бы на воде так долго, но и убедительных свидетельств к сказке не прилагалось…

Если бы Вере хоть одним глазочком дали посмотреть на Бога, она бы, может, тоже упала на коленки и молилась, как Артем, круглосуточно. Но ведь никто, ни одна живая душа не могла предоставить серьезных доказательств, все больше домыслы, эмоции, галлюцинации, вызванные постом. Искать ответ в церковных книгах, которых у генерала имелось в изобилии, Вере было скучно — она несколько раз пыталась продраться через тяжеловатый слог богословов, но всякий раз сдавалась едва ли не на второй странице.

Вера всегда была умненькой, рано, еще до четырех лет, выучилась читать и обожала солировать на праздниках. В дошкольном детстве ее выпускали к гостям семьи Борейко (тогда еще в полном составе атеистической) сразу после закусок. Однажды подслушав Верочкины рассуждения о Боге, Ксения Ивановна пришла в умиленный восторг и всякий раз теперь подводила дочь к той же теме. Четко, как по заученному, Вера повторяла растроганным тетенькам и красным от водки мужчинам, что Бога нет, потому что если бы он был, космонавты обязательно встретили бы его. После этих слов кто-то из гостей непременно давился салатом, кашлял и смешно поднимал руки вверх, чтобы застрявший кусок смог пролететь по обратной траектории. Вера и теперь, в двадцать два своих года, думала точно как эта девочка…

Люди, что искали помощи в религии, опираясь на церковь как на костыль, казались Вере слабыми, жалкими: будто у них недостает собственных сил, чтобы отважно сражаться с жизнью, не рассчитывая на высокую помощь… Артем Афанасьев, которым болела вся женская половина курса, ничем не напоминал эту карикатуру, тем сложнее было Вере его понять.