Дар мертвеца - Чарлз Тодд

В глазах Маккинстри появилось замешательство.

— Не совсем вас понимаю, сэр.

Зато Хэмиш прекрасно его понял. «Что за женщина сидит за решеткой — убийца, жертва или мученица?»

Когда Ратлидж уходил, Маккинстри сказал:

— Больше всего меня во всем этом деле беспокоит то, что никто не поднял руки в защиту Фионы. Никто не заступился за нее. Ни мистер Эллиот, ни мистер Робсон, ни мистер Бернс… наш прокурор-фискал. Ни инспектор Оливер. Ее как будто заранее приговорили, а на суде будет просто фарс. Ее признают виновной, и все вздохнут с облегчением: «Мы правильно поступили, что отвернулись от нее. Вот и присяжные так сказали». И правда будет похоронена вместе с ней. Вот отчего я не сплю ночами. — Он принялся загибать пальцы на правой руке: — Священник, главный констебль, прокурор-фискал, инспектор… А если она невиновна, и ее повесят?

Возвращаясь к отелю, рядом с которым он оставил машину, Ратлидж обдумывал все, что сообщил ему Маккинстри. Он невольно заинтересовался делом. Все части головоломки были ловко подогнаны друг к другу.

Как в шахматах, когда игрок заранее просчитывает ходы всех фигур на доске. В шахматы играют двое. Атака, контратака. В жизни в исходе уверенным быть нельзя…

Перед самым уходом Ратлиджа Маккинстри показал ему копию, которую он снял с письма, присланного священнику, мистеру Эллиоту. Он прочел письмо вслух. Слушая, Ратлидж невольно подумал: было бы естественно, если бы священник, получив такое письмо, пошел к обвиняемой и попросил ее объясниться. Священник же предпочел втянуть в дело полицию, тем самым подтвердив, что и он верит злобным наветам, услышанным от прихожан. Пожалуй, стоит пойти по этому следу…

Взяв у Маккинстри копию письма, Ратлидж пробежал текст глазами. Фразы были составлены просто и безыскусно, автор наивно пытался защитить обвиняемую, но, сам того не желая, бросал на нее тень. Бросал или бросала? Многое указывало на то, что письмо писала женщина… Если перед ним мистификация, то очень искусная. Простые слова дышали искренностью:

«До меня дошли ужасные слухи об одной молодой жительнице Данкаррика. Печально, что никто не вымолвил ни слова в ее защиту. Я потеряю место, если расскажу, как мы с ней познакомились. Ее зовут Фиона. Дело было в конце лета 1916 года. Она путешествовала с младенцем, и у нее не было для него молока. Мне еще тогда показалось, что она не может быть его матерью, и в самом деле вскоре оказалось, что мать только что скончалась, а Фиона взяла ребенка и собиралась воспитать его как своего. Мне стало грустно, потому что она была не замужем и у нее не было родных, кроме тетки — старой девы. В ответ на мой вопрос, есть ли у матери родня, которая могла бы помочь, она заплакала и не стала рассказывать, как умерла бедняжка и даже где ее похоронили. Она часто повторяла, что будет хорошей матерью и никому не позволит отнять у нее младенца. Было понятно, что она очень взволнована. Она постоянно оглядывалась через плечо, как будто думала, что увидит там кого-то. Но там никого не было. Все уговоры оказались бесполезными. Меня поразила ее непоколебимая вера в то, что она сумеет воспитать бедного сироту как родного сына. Я не могу поверить в то, что она превратилась в распутницу и предала доверие, которое ей оказали. Пожалуйста, помогите ей чем можете. Неправильно, что ее так мучают. Я поверю, что Фиона убийца, не раньше, чем поверю, что она стала шлюхой…»

Ратлидж перечел письмо во второй раз и решил, что выбор фраз и выражений гораздо интереснее самого содержания.

— Вы так и не выяснили, кто его написал?

— Нет, сэр, хотя сделали все возможное. Письмо пришло из Глазго, но неизвестно, кто бросил его в почтовый ящик. Как видите, автор письма не утверждает прямо, что мать мальчика убили. Но если бы мать умерла естественной смертью, ее бы наверняка лечили, и врач известил бы родных… И сама Фиона сказала бы нам, где найти свидетелей! Мы пока не знаем, где и как родился ребенок. Фиона… обвиняемая… молчит. Она не говорит, где похоронили его мать, если настоящая мать в самом деле умерла.

— Но ведь все случилось довольно давно. Почему главный констебль решил возбудить дело? Причиной послужило письмо… или что-то еще?

— Мне на этот вопрос так и не ответили. — Маккинстри с задумчивым видом дернул себя за мочку уха. Он и сам никогда над этим не задумывался. Приказ есть приказ.

— В конце концов, все началось с обвинений в распутстве, — продолжал Ратлидж. — На самом ли деле обвиняемая — та, за кого себя выдавала, порядочная вдова с ребенком, которого она растила в одиночку? И мистер Эллиот, когда узнал, какие о ней ходят слухи, предпочел ничего не предпринимать. Тем самым он признал, что у него есть основания верить первым письмам.

Неодобрение священника сыграло важную роль!

Маккинстри покачал головой:

— Не знаю, сэр. Главный констебль вызвал к себе инспектора Оливера, а потом инспектор Оливер приказал мне обыскать паб, что я и сделал. Я не обнаружил ничего подозрительного ни в жилом крыле, ни в пабе. Конюшня — надворная постройка, там все время кто-то есть, я никак не мог предположить, что там кто-нибудь решит зарыть труп, пусть даже среди ночи. Рабочие сразу заметили бы неладное. Но инспектор Оливер славится своей дотошностью, и он буквально разобрал конюшню по кирпичику. Тогда-то он и нашел кости за шкафом, встроенным в стену. Признаться, мы все были просто ошарашены!

— И он решил, что нашел тело матери ребенка?

— Ну да. На черепе сохранились пряди длинных волос. Меня послали за доктором Мерчисоном, и он сразу же примчался, осмотрел кости и отругал инспектора Оливера: зачем, мол, вызвал его из операционной. Кости оказались не женскими, а мужскими и пролежали на том месте уже сто лет!

Глава 8

Вернувшись на главную площадь Данкаррика, Ратлидж то и дело останавливался и разглядывал лавки и жилые дома, стоящие по обе стороны. Как верно подметил Хэмиш, местные жители производили впечатление довольно зажиточных, но не выставляли свое богатство напоказ. Разумеется, скромный паб на окраине вряд ли кому-то мешал или мог конкурировать с другими заведениями. В «Разбойниках» в базарный день останавливались приезжие попроще. Ратлидж сомневался в том, что паб мог соперничать с единственным отелем Данкаррика. Паб был предназначен совсем для другой публики, которой не по карману роскошь «Баллантайна». Да и прибыль, которую получали владельцы «Разбойников», наверняка была гораздо скромнее, чем доходы владельцев отеля и лавок на центральной площади. Паб мог худо-бедно прокормить хозяев, но они вряд ли жили на широкую ногу.

Ратлидж прогуливался по площади, наблюдая за местными жителями. Женщины входили в лавки и выходили из них, няня осторожно выкатывала из дома коляску с младенцем, какая-то женщина подметала парадное крыльцо, мальчик играл с волчком, мужчины в темных костюмах выходили из контор, другие, в рабочей одежде, несли инструменты, вереница школьниц шагала за учительницей в толстом пальто и некрасивой шляпке.

Перед ним были самые обычные люди, они старались не смотреть в глаза идущему навстречу незнакомцу. Не выказывали любопытства по поводу его присутствия или его дел. Как будто, однажды обжегшись на молоке, дули на воду…

«А Маккинстри-то прав, — заметил Хэмиш. — Они тут люди суровые!»

Ратлидж подметил у жителей Данкаррика еще одну общую черту. Мрачные, неулыбчивые лица и тонкие, поджатые губы. Как будто жизнь была тяжкой ношей, которую они несли через силу.

Из лавки вышла женщина и украдкой покосилась на него.

Хэмиш заметил ее раньше Ратлиджа. По его мнению, она могла с таким же успехом глазеть на него и из окна. Высокая женщина, красивая своеобразной суровой красотой. Ее густые волосы были собраны на затылке в тугой пучок. На ней были темно-серые джемпер и юбка, единственным ярким пятном служила персиковая шелковая блузка.

Она нарочито внимательно осматривала растения в горшках по обе стороны от двери лавки. Ратлидж узнал герань, лаванду и маргаритки. Довольная состоянием цветов, хозяйка развернулась и быстро вошла внутрь. Он посмотрел на аккуратную вывеску над дверью: «Дамские шляпы. Э. Тейт». Запомнил название на будущее. Если владелица лавки настолько заинтересовалась незнакомцем, что вышла поглазеть на него, возможно, она любит посплетничать…

Ратлидж забрал машину со двора «Баллантайна» и проехал мимо церкви. Остановился напротив «Разбойников» и внимательно осмотрел паб. Подтверждались его первые выводы. Здание было скромным и аккуратным, едва ли паб всегда считался темным пятном на совести Данкаррика. Вряд ли там собирались отбросы местного общества и номера сдавали не пойми кому.

Приземистый и вытянутый паб, трехэтажный в самом высоком месте, принадлежал к числу старых зданий, которые сохранились благодаря тому, что никому не мешали — здесь никому не нужно было разбивать площадь, строить магазин или большой жилой дом.