Империя Independent - Игорь Анатольевич Верещенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Сообразил, старый хрыч» – чертыхался Николай Петрович, как всегда возясь с ключами. Право, не мог же он отправиться к тёще, где его уже поджидала супруга, без должного запаса моющих средств, которыми его вторая матушка, между прочим, пользовалась целый год! Раскрыв зонт, завхоз торопливо засеменил через школьный двор, перебирая пальцами под ручками тяжеленного пакета.
Когда он вышел за калитку и запер её, по обыкновению выругавшись и уронив сначала пакет, а потом зонт, Павел покинул школу и последовал за ним. Зонта у него не было, а потому очень скоро он вымок до нитки и замёрз от этого, хотя похолодало не очень сильно. Недалеко от подъезда Николая Петровича он прождал около получаса; затем подъехало весёлое жёлтое такси, и завхоз погрузился в него вместе с обильными котулями, среди которых был и тот пакет. И такси уехало. Увозя с собой Николая Петровича, а вместе с ним и угрозу непрошеных визитов в школу. Но всё же утомлённый пьянкой ум завхоза был не спокоен: открытая кладовая, свет в витринах, хотя общее освещение коридора включалось как раз рядом с кладовой, а подсветка – с другой стороны, и этот запах… «Афанасич, у тебя крыса сдохла!»… и тут его словно током ударило. Он же не видел в кладовой ловушек для крыс! Да и с чего им там быть, там же одна химия!
Но было поздно. Такси уже стояло у вокзала, а поезд – у платформы. Да и свет ведь кто-то выключил, и пакет вынес… а Пашка этот? Наверняка его проделки, а Афанасич дрых и ничего не слышал! Что за мысли странные? Не, пора тебе, пора, дорогой Николай Петрович, в отпуск!
Глядя на жёлтый бампер такси, мелькнувший пару раз среди других машин и скоро скрывшийся совсем, Павел ощутил, как с дождём точно вымывается свинец из головы, и плечи распрямляются, словно с них сняли накидку для рентгена. Но появилось чувство голода – такое, что его чуть не согнуло пополам. Прохожие уже начали на него оглядываться: промокший насквозь подросток в футболке, шортах и старых кедах. Убедившись, что завхоз свалил, Павел повернул к дому.
В тот день сама погода благоволила собраться на кухне и опрокинуть рюмаху-другую: дождь из сильного превратился в моросящий, и ветер усилился – тот самый пронизывающий морской ветер, холодный даже в самый жаркий день; стало промозгло и слякотно. Зубы Пашки колотили дробь, когда он пнул по обыкновению не запертую дверь своей квартиры. С кухни лился перегарно-дымный свет вперемешку с нетрезвыми голосами. В них он узнал, кроме прокуренного тембра бабки, заядлого дружка её Лёшку, крикливую особу из соседнего подъезда Надьку и ещё чей-то мужской голос, ему не знакомый. Последнее обстоятельство впрочем его вовсе не удивило: новые гости появлялись здесь часто – появлялись, пили, спали и исчезали в пучине прокуренного времени; он их даже не пытался запоминать.
Появления его не заметили. Павел сразу пошёл в комнату, но на тахте ждал сюрприз: незнакомый ему полуголый мужик, крепко спящий. Злость начала импульсами пробегать по позвоночнику, сжимать кулаки, молоточками отстукивать в висках. Пашка раскрыл дряхлый шкаф и отпрянул: вся одежда, и его и бабки, валялась вперемешку, дополненная парой старых обувных коробок сверху. Вместе со злостью возникло дурное предчувствие… по какому поводу праздник?
Взяв спящего мужика сначала за ногу, потом за руки, Павел стащил его на пол – тот брякнулся не хуже поролонового Жоржа, и единственным отличием стало сонное ругательство. Павел приподнял верхнюю часть тахты. Под матрацем, в самом дальнем углу, он хранил деньги, данные отцом перед отъездом. Хранил в конверте, подсовывая его между матрацем и нижней рамой тахты, так чтобы не было видно, если только матрац не перевернуть полностью.
Конверта не было.
Громкий стук, донёсшийся из комнаты, не могла пропустить мимо ушей даже развесёлая компания на кухне.
– Никак, Митька грохнулся, – предположила Надежда, однако её туманные мысли остановил появившийся в дверном проёме силуэт Павла. Стук тот издала тахта, упавшая со всей высоты на пол. И Пашка ещё с трудом себя сдержал, чтобы не подтащить под неё голову спящего алкаша прежде, чем опустить тяжёлый матрац в деревянной раме.
– Где деньги? – Спросил он.
При его появлении весёлый гул смолк на несколько секунд. Павел стал там самым катализатором, при появлении которого настроение в компании сразу портиться и все замолкают. Затем баба Лёля, сидевшая в углу между столом и газовой плитой, отложила сигарету и улыбнулась полубеззубым ртом:
– Паш! Ну ты где ходишь? Садись, вот, поешь…
Нетвёрдым жестом она указала на стол. Ответ на Пашкин вопрос был наглядным: несколько бутылок не самой мерзкой выпивки как колокольни высились среди полей различных нарезок, банок с консервами и соленьями, хлебом и даже подгнившими фруктами. Особенно в этой пестроте выделялась палка добротной колбасы твёрдого копчения, ещё не тронутая пропитыми ртами.
Вот, где денежки!
На секунду Пашке представились купюры, разбросанные по столу. Но не простые, а измятые, вываленные в грязи и затем высушенные, залитые дешёвым пойлом и томатным соком, с роем летающих над ними мух… молоточки в висках перешли в барабанную дробь, затмевая зрение. Точно в виски ему вкололи шприц со спиртом, и теперь огненная жидкость растекалась сначала по голове, воспламеняя мозг, а затем и по всему телу. И сгустился туман, оставив лишь просвет впереди, как если бы он смотрел в маленькое круглое отверстие.
Павел подошёл молча к столу, взял палку колбасы и хотел было повернуть обратно, едва себя сдерживая и вообще с трудом осознавая происходящее, но Лёшка, на свою же беду, с криком «э, оборзел?!» схватил его за плечо.
Развернувшись, Павел ударил его в лицо что было силы. А злость, вероятно, сил предала немало, поскольку тот аж свалился с табуретки, осквернив гастрономическое изобилие брызгами крови и слюны. Надька тут же завизжала, баба Лёля охнула, а незнакомый парень кинулся на Пашку, и началась потасовка – из тех, что называются домашней поножовщиной. Без ножей наверняка не обошлось бы, попадись они под руку! Лёля бросилась разнимать их, точнее оттаскивать Пашку, потому что он словно озверел и колотил мужика обеими руками, так что тот мог только беспомощно закрыться ладонями. Досталось ему неслабо.
Орущая бабья свора кое-как вытащила Павла в коридор. Тогда он поднялся
