Плоды страсти - Даниэль Пеннак

– Прах вашей уважаемой сестры.

Не дав сидящим за столом опомниться, первый представился:

– Господа Баллар и Фромонтё, похоронное бюро Летру.

Ну как же, да, конечно… конечно… Пер-Лашез закончил свою работу и послал мяч похоронному бюро Летру… Обычный маршрут… Круг замкнулся… Естественный ход вещей… Тереза вернулась домой, вот и все… У меня по спине пробежал холодок, когда я подумал, что урна, должно быть, еще теплая. Но тотчас же ужасная мысль пронзила мой мозг: нет ничего холоднее холодного пепла. Холод, лишенный всяких оттенков… Словно память, застывшая на кончиках моих нервов… Не то что бы холод… просто абсолютное отсутствие теплоты.

– Позвольте выразить вам наши самые глубочайшие соболезнования.

– Вам и всей вашей семье.

– От нас лично и от имени нашей фирмы.

Баллар и Фромонтё говорили одинаковыми голосами. Из моего горла вырвалось «спасибо», похожее скорее на бормотание. Представители похоронного бюро Летру, наверное, приняли это как знак к разговору, поскольку тут же оживились.

– Вас устраивает эта модель? – поинтересовался то ли Баллар, то ли Фромонтё.

– В противном случае, – подхватил разговор то ли Фромонтё, то ли Баллар, – наша фирма может предложить другие, мы располагаем очень широкой гаммой изделий…

Щелкнули замки атташе-кейса, и не успели мы опомниться, как перед яйцом Терезы появился целый веер фотографий. Перед нашими глазами проплыли урны-конкуренты. Баллар и Фромонтё играли с колодой фотографий с такой же ловкостью, с которой Тереза тасовала свои марсельские гадальные карты.

– Как видите, похоронная урна за последние годы изменила свой облик.

– Уже давно назрела необходимость придать товару более современный вид.

– И наша фирма весьма преуспела в этом.

– Покойники также имеют право на разнообразие.

– Особенно те, чей прах хранится в доме.

– Взгляните, какой выбор форм и материалов…

Они показывали товар лицом, поочередно передавая друг другу эстафету. Пинг-понг с техникой, доведенной до совершенства. В то время как то ли Баллар, то ли Фромонтё держал речь, то ли Фромонтё, то ли Баллар обходил нас, демонстрируя каждому очередную фотографию: урны в виде распустившегося цветка, толстощекого яблока, открытой книги, детские урны в форме ангельских мордашек, урна-копилка, которую можно разбить, если мы захотим рассеять пепел Терезы по ветру, – молоток входил в комплект…

– Специальная цена до начала октября!

– Стоимость без налогов – тысяча шестьсот франков, включая молоточек.

– Тысяча девятьсот тридцать шесть франков, включая все налоги…

– Или двести девяносто семь евро, восемьдесят пять…

– Из глины или фарфора…

– Выплата в течение трех месяцев, беспроцентный кредит.

– Или вот, взгляните, другая модель, инкрустированная бразильским рубином…

– Разумеется, она стоит немного дороже…

Ошарашенные, все наблюдали за маневрами этой парочки по нашей гостиной, а меня жег убийственный взгляд Жюли, в котором застыл немой крик: «Да сделай ты, ради бога, хоть что-нибудь!» Тем временем Малыш между делом стянул одну из фотографий, и я уже предчувствовал, что он вот-вот выскажет свое мнение относительно того, какой формы должно быть последнее пристанище Терезы, Жереми, разумеется, наложит на это решение свое вето, затем возникнет неизбежная свара, которая перерастет в потасовку прямо перед прахом Терезы.

Жюли была права. Надо было во что бы то ни стало это прекратить.

Я приказал молчать своей тоске, погрузился внутрь себя, изо всех сил сосредоточился и оттуда, с самого дна души, впервые за всю жизнь открыто обратился за помощью к сверхъестественным силам.

И небеса меня услыхали.

Они вняли моим мольбам.

Вняли моим мольбам, представляете!

Моим мольбам! Мольбам грешника-рецидивиста, законченного богохульника, готового без причащения отправиться в последний путь… Небеса вняли моим мольбам!

В ту секунду, когда Малыш уже собирался открыть рот, в нашей скобяной лавке раздался другой голос. Голос, пришедший из ниоткуда, тонкий и протяжный:

– Да-ааааа…

Ангельский голосок, томно лавировавший между нами:

– О, да-ааааа!…

Фотография выпала из рук Малыша, а глаза у него стали такими же круглыми, как и его розовые очки. Все задрали головы. Теперь пришла очередь Баллару и Фромонтё превращаться в соляные столбы.

– Да! – скандировал трепещущий от волнения голос. – Да! Да! Да! Да!

Ангел женского пола – то была, без сомнения, ангел-женщина, во всю предававшаяся радостям жизни:

– Да-ааааааааааааааа!

Дойдя до вершины блаженства, ангел испустил вздох пресыщения и замкнулся в себе, словно с головой натянул на себя одеяло.

Тишина.

Лица моих соплеменников были прикованы к двери общей спальни.

Ясмина скатилась по лестнице, вся светясь от радости.

– Сема? Сема? – кричала она. – Вы слышали?

Я резко развернулся и тоже уставился на дверь.

Затем подошел и взялся за ручку.

И медленно повернул ее.

Ну да…

Да.

– …

– …

– …

Тереза спала в своей постели.

Спала, как пшеницу продав.

Никто рядом со мной не проронил ни звука.

Хотя как могло быть иначе, когда у нас перед глазами все еще стояло это оскалившееся металлическим блеском яйцо с обугленными останками, этот НЛО, внезапно приземлившийся на наш семейный обеденный стол. В общем, все хранили гробовое молчание. От ужаса, настоящего ужаса, если судить по восковым лицам Баллара и Фромонтё. Повидавшие виды за свою долгую практику, они впервые присутствовали при воскрешении покойника. Честно говоря, сейчас, вспоминая об этом, я понимаю, что больше всего меня поразило не это чудесное воскрешение. Что-то в этом роде должно было рано или поздно произойти с Терезой. Нет, было еще нечто, гораздо более поразительное. Тереза, наша стыдливая Тереза, о которой Жереми говорил, что она, должно быть, родилась в скафандре, Тереза была голой! Впервые в жизни она спала голой. И смятое покрывало не скрывало ее обнаженности, а, напротив, подчеркивало великолепие обнаженного женского тела. Потому что было нечто еще: Тереза лишилась своей угловатости! Да, без сомнения, это была наша Тереза и в то же время другая Тереза, демонстрирующая грациозный изгиб спины, Тереза с распущенными волосами, с застывшими в сладкой истоме руками, с мягкой светящейся кожей, с довольной улыбкой на румяном, как у ребенка, личике. Наша Тереза и другая Тереза: раскрепощенная Тереза, Тереза, в прозрачных венах которой, казалось, пульсировала благородная кровь, Тереза, которая обрела саму себя в результате долгого, ведомого только ей пути.

– Ну просто вылитая мама, – пробормотал Малыш.

Точно сказано.

– Намет, – прошептала в свою очередь Ясмина.

Это тоже было точно сказано, «намет»: казалось, что Тереза грезит.

– Но мы-то не грезили, – проворчал Хадуш.

– Самое время сейчас этим заняться, – промурлыкала Рашида, обвиваясь вокруг него.

Когда Хадуш и Рашида собрались уходить, произошло еще нечто странное. Тело Терезы вдруг начало вздрагивать. Вначале это было легкое подергивание, казалось, что ее кожа трепещет от неожиданно набежавшего сквозняка, затем спазмы, один за другим, стали сжимать ее тело, и, наконец, оно задрожало так, будто в него вселились бесы. Однако при этом она продолжала спокойно улыбаться во сне. Судороги и блаженство на ее лице – картинка, от которой кровь стынет в жилах. Намного ужаснее, чем классическая сцена с женским телом, в которое вселился дьявол. Насколько я помню, мы все невольно отступили на шаг. Теперь Терезу трясло с головы до ног. Покрывало слетело, обнажив ее тело во всей красе. Однако никто не решался поднять его, чтобы укрыть Терезу. Мы смотрели на нее со смешанным чувством ужаса и восхищения, словно какая-то неведомая тайная сила собиралась начертать свое послание на этой сияющей коже. Короче говоря, всё как в очень плохом кино, от которого, однако, Тереза была в восторге. Затем мы услышали стуки. Глухие стуки, сотрясавшие весь дом. Они словно поднимались из бездны. Призрак умершей исступленно вторил в такт Терезе. Которая тряслась все сильнее и сильнее, однако не просыпалась. Стуки о пол, скрип матраца, и потом приглушенное ворчание, знакомый запах…

Наконец до меня дошло.

Я присел на корточки.

И заглянул под кровать.

– Ну ладно, хватит, Джулиус, давай, вылезай оттуда!

Пес Джулиус тут же перестал чесаться. Он выполз из-под кровати с той проворностью, с какой ему позволял его вес, и уставился на нас с таким удивлением, словно мы тоже воскресли. Никаких следов от вчерашнего приступа. Лишь, возможно, чуть более резкий, чем обычно, запах и слабый след растерянности в глазах… И больше человечности во взгляде.

Мы, как смогли, успокоили Баллара и Фромонтё. Кофе их немного взбодрил, и они покинули наш дом, наделенные святой миссией: найти в семимиллионном Париже убитую горем семью, которой они доставили бы по адресу свое пасхальное яйцо.