Роковой срок - Сергей Алексеев

Чем сложнее был предстоящий путь, тем труднее изведать божий знак.

Когда же земля успокоилась и степь погрузилась в настороженную тишину, из низких туч повалил снег. А если случалось так, значит, пролетела птица Сирин неувиденной, пропела неуслышанной!

Взяв коня в повод, Ураган дошел до первого княжеского шатра, постучал древком кнута в кошмяную стенку и, подняв его змеистое тело в воздух, простегнул пространство.

Это был щелчок государева бича, язык коего был яснее и понятнее речи.

И в тот же час притихший стан ожил, замельтешили всадники, заскрипели колеса огромных телег, на которых перевозили загоны, забегали рабы, разбирая изгороди – настал долгожданный час кочевья в теплую степь. А Ураган вскочил в седло и поскакал в заснеженную даль полунощной стороны – туда, где за тысячи верст были неведомые Рапейские горы.

Он мчался так до полудня, но ни единой живой души не встретил в бескрайнем выбеленном пространстве, а была призрачная надежда – вдруг да замелькают на окоеме заметные шапки скуфьего разъезда и лес поднятых копий или хотя бы один-единственный гонец Важдая...

На окоеме же во всю степную ширь даже в полунощной стороне светилось зарево, которое бывает после землетрясения, и в мареве отражались его отсветы, создавая ощущение, будто впереди вода с солнечными бликами, которую пьют рапеи и сыты бывают.

Обратно он ехал сгорбившись и глядя в землю, читал кочевой след. Выбитая, глубоко вспаханная копытами и разлинованная колесами твердь, будто храмовая летопись, отмечала не только события, но и неуловимое и понятное лишь для кочевника устройство мира. От щелчка его бича, словно от живительной искры божьей, все пришло в великое движение, и сейчас вся живая тварь, что кормилась степью, но была неподвластна человеку, не ведала покоя. Едва стронувшись с места, люди повлекли за собой мелкие и разрозненные табуны турпанов и стада буйволов, которые жались к спасительному для них кочевью, ибо уже по их следу напористо и размашисто шли хортьи стаи, коими боязнь стихии владела так же недолго, как и человеком, и так же вечный голод был сильнее страха. Плотоядные шли плотной лавиной, и стремительные цепочки волчьих следов в точности повторяли пути табунов, стад и отар, прерываясь или спутываясь в клубок там, где была жертвенная пожива – брошенный на кочевую ниву больной и прирезанный бычок, полуживая овца или сломавшая ногу лошадь.

За кочующим волчьим племенем, то подолгу таясь на земле, то вспарывая ее пружинистыми скачками, двигались пардусы, подбирая все, что осталось от волков, а иногда, если те были пресыщены падалью, то и мирно деля с ними пищу. За этими огромными кошками рысили твари поменьше – дикие собаки, степные лисицы и совсем уж мелкие, но многочисленные корхи, питающиеся конским и коровьим пометом.

Но замыкало это бесконечное и бурное движение медлительное и на первый взгляд равнодушное ко всему турье племя, коему не пристало опасаться ни волчьих стай, ни пардусов, ни людей и прочих тварей. Ростом туры были с крупного коня, а мощью, как десяток, и среди всех обитателей степи не находилось тех плотоядных, кто бы отважился вкусить его плоти. Когда они появлялись на кочевом пути, казалось, что всякое движение и время останавливаются, ибо вид их завораживал взор кочевника.

Однако не перед этой невероятной силой и спокойствием преклонялись сары, считая их священными. Если в волков оборачивались люди, то образ тура принимали боги, когда спускались на землю.

На волков можно было охотиться в день зимнего солнцестояния, на прочего зверя круглый год; на туров же никто и не помышлял поднять копье или пустить зверовую стрелу. И жизнь они вели такую же, как сары, кочуя весной в полунощную сторону степи и поздней осенью – к морю. По поведению этих земных тварей можно было предсказать не только будущее, но еще и узнать, благоволит ли Тарбита к сарам и к какому его племени.

Туры не умирали в степи, как все другие животные; они не уходили в долину смерти, как делали это пардусы, не бросались со скал, как старые волки, и не бились о землю, как орлы; по воле огненной богини они приносили себя в жертву людям, когда приходил срок. Однажды утром, выйдя из шатра или кибитки, можно было увидеть старого тура, непременно лежащего возле родового костровища. И это было знаком особого покровительства Тарбиты, ибо никому из смертных Земных тварей не удалось бы по собственной воле поймать в степи и привести к своему стану буйного быка, так что являлись они лишь по божьему велению.

И тогда собирался весь род и начинался торжественный обряд заклания жертвы с последующим пиром, где родственники, обнявшись, пели гимны, пили суру из кобыльего молока и вкушали жертвенное мясо.

Из хребтовой части шкуры потом выкраивали самые прочные и легкие обереги, которые пристегивались на грудь воину вместо железных лат, из грудинной шили мохнатые шапки государю и первым воеводам, из боковой – крепчайшие сапоги, а из нежной паховой, покрытой мягким волосом, делали подбрюшники для беременных женщин, которые позволяли ездить в тряских кибитках даже в день разрешения.

Из рогов же, окованных золотом, делали боевые рога: один доставался родоначальнику, второй – старшему сыну.

Если в течение трех лет подряд к одному и тому же кострищу Тарбита присылала двух жертвенных туров, а на пир внезапно приходил третий, то это значило, что богиня небесного огня сделала выбор и послала своего земного брата Таргу, принявшего образ быка.

Третьего жертвенного быка не подвергали закланию, а мыли кобыльим молоком, после чего оборачивали лентами самой дорогой ткани, оставляя лишь голову, затем укладывали на огромные носилки и поднимали на высокий холм. Там весь род становился в хоровод и пел гимны Тарге, а ярый муж все это время держал быка за рога, наставив их себе в грудь.

Эти проводы в последний путь продолжались иногда по несколько дней, до тех пор, пока тур не заснет и Тарга не покинет бычьего образа, оставив на земле свою бездыханную оболочку. Случалось, что когда люди поднимались на холм, то находили главу своего рода нанизанным на рога, и это значило, что избранник Тарбиты был недостоин владычествовать над сарами и Тарга наперекор своей сестре не позволил ему взять в руки государев бич.

Хоть и редко, но между богами тоже возникал спор.

В тот миг, когда дух быка покидал тело, будущий государь получал свою часть: ему открывались сакральные имена богов. И если непорочным девам и досужим волхвам, добровольно отринувшим жизнь по року, доверялась невеликая часть, составляющая всего лишь одно тайное имя богини небесного огня, то избранный ею государь получал полную, то есть оглашался женихом Тарбиты и посвящался в таинство имен всех богов.

Не ведая части, не обладая сакральной вестью, можно было бесконечно взывать к Тарге или Тарбите, что и делали невежды, бессмысленно тратя огонь своей души и жар слова. Знание истинных божьих имен и отличало государя от простого смертного сара; это возвышало избранника над другими, вызывало уважение, почитание и право называться Сарским Владыкой, ибо он не подданными своими владел, а знал, как обратиться к богам, чтоб во всякий час быть услышанным.

И это как раз составляло государево наследство, которое он передавал наследнику, как и жертвенный тур, в последнее мгновение жизни.

Оканчивалось Владычество, когда прерывалась роковая нить, которую пряла богиня небесного огня, и некому было сообщить сокровенное знание, или когда сам государь и род его впадал в беспамятство и забывал имена богов. Но чаще это случалось, когда Сарский Владыка по той или иной причине, к примеру, под пытками своих соплеменников или от великодушия и желания блага своему народу, разглашал свою часть. Тогда все люди становились счастливыми, разговаривая с богами, как с равными себе. Но счастье это длилось недолго, поскольку боги глохли от криков и воззваний, и впоследствии народ оказывался и без государя, и без божьего покрова.

При утрате родом своей Владычной части Тарбита вновь трижды посылала быков к избранному ею кострищу, но уже иного рода, и все повторялось вновь, разве что некогда тайные имена богов теперь становились явными, а сакральные совершенно иными. Поэтому иноземцы и несведущие люди, коих именовали невгласами, полагали, что сары часто меняют своих богов либо у них бессчетное число кумиров.

Научившись взывать к небу и слушать его, ярый муж избранного рода снимал с уснувшего тура шкуру вместе с рогатой головой и предъявлял ее на вече старцам, которые во всеуслышание объявляли его государем саров, и все роды присягали ему, высекая себя бичами.

Над останками же быка сродники насыпали курган, а его голову со шкурой ставили на высокий каменный постамент, сооруженный на вершине, золотили рога, а вместо глаз вставляли большие изумруды.

Это был знак божественной власти рода.

В последний раз Тарга приходил на жертвенный пир к костру рода Урагана двести и девять лет назад. Турья шкура давно истрепалась и истлела, разнесенная ветром по земле, а от огромного черепа оставались лишь кучка праха и два золоченых рога. И напрасно сродники, желая продлить срок Владычества рода, укрывали постамент от дождя и снега сначала тяжелым войлочным шатром, затем и вовсе воздвигли каменный храм.