Комедия убийств. Книга 2 - Александр Колин

— А если мы не найдем его? — спросил граф.

— Мы должны найти его, — вновь повторил гость с особым упором на слове «должны». Сделав маленькую паузу, он добавил: — Кстати, нелишним будет подыскать толкового кузнеца, чтобы сковал наконечник для копья какой-нибудь непривычной формы… — Тафюр снова на секунду замолчал, а потом закончил, выразительно проводя оттопыренным большим пальцем по горлу: — Кузнец не должен никому проболтаться, что за заказ он выполнял и для кого. Пусть Раймунд передаст наконечник мне. Теперь все.

Сен-Жилль и историограф на какое-то время лишились дара речи, а когда вновь обрели его, граф сказал уже поднявшемуся гостю:

— Теперь я верю, что мы найдем его.

Вера Раймунда между тем подверглась испытанию. Воины копали без отдыха уже несколько часов, сменяя друг друга, все потому, что Бартоломеус не точно помнил место, которое указал ему апостол. Получилась яма примерно две — две с половиной на пять саженей и настолько глубокая, что копавшие давно уже скрылись в ней. Однако копье все не находилось. Сен-Жилль нервничал, присутствие рыцарей и священников, особенно епископа Оранжского, в немалой степени угнетало его.

«Чертов Тафюр! — подумал про себя Раймунд. — А что, если они с Боэмундом в сговоре? Вдруг эти бродяги решили посмеяться надо мной? — От таких мыслей граф скрипел зубами, судорога сводила челюсть, а приходилось стоять и смотреть, как идут работы. Где-то за спиной находился притихший, как мышь, Раймунд д’Агилер. Хронист понимал, с кого будет спрос, Тафюру-то что, он сам по себе. — Ну погоди, писака, — злорадно улыбнулся граф, изобретая пытку для историографа. — Ну погоди же!»

Петр также сник, представляя, что сделают с ним благородные господа, если упаси Боже решат, что ему вздумалось надуть их. Но ведь человек, приходивший к нему в видениях, и вправду называл себя апостолом Андреем, он — Петр мог бы в том поклясться — как две капли воды походил на святого, каким он был изображен на фресках этого самого собора. А человек, скрывавший лицо, который навещал Петра накануне, сказал, что бедняк может здорово улучшить материальное положение, если станет вести себя правильно, так как граф Раймунд Тулузский не оставит его своей милостью.

Когда гость говорил, все казалось таким простым и легким — надо было только дождаться удобного момента и бросить в яму спрятанный за алтарем наконечник копья, того самого, которым римлянин пронзил бедро Спасителя. У Петра возникли вопросы: «Как же быть, ведь копье лежит в земле?..» Голос гостя сделался жестким, глаза недобрыми. «Ты очень много болтал. Неверные узнали про твои видения и выкопали копье, стремясь лишить христиан их святыни, — сказал он. — Но мы отбили ее у них, теперь надлежит сделать все так, как было в твоих видениях. Потому что в противном случае люди могут не поверить и, чего доброго, обратят гнев именно на того, кто первым заговорил о копье. Тогда на твою жизнь, Петр Бартоломеус, никто не поставит и ломаного медяка».

Провансалец выразил сомнение, что ему удастся совершить задуманное на глазах у толпы рыцарей и священников. «Если Господу угодно, он поможет тебе, но не теряйся, помни, ты должен сделать это, когда все уже разуверятся, иного выхода у тебя нет».

Совсем стемнело, спутники графа Раймунда зажгли еще несколько факелов.

— Господин, — сказал один из воинов, вылезая из ямы. — Мы углубились уже на два своих роста, а копья все нет.

— Пусть приступают следующие, — приказал Сен-Жилль.

— Может быть, стоит расширить яму? — спросил Раймунд д’Агилер, косясь на угрюмо замолчавшего господина.

— Только те, кто истинно верует, смогут совершить дело, угодное Господу, — вставил епископ Оранжский и строго добавил, обращаясь к потным, покрытым грязью воинам с лопатами в руках: — Верно, не слиш-ком-то крепки вы в вере Господней, оттого-то святыня и не дается вам в руки. Видно, не обременяете в должной мере вы себя ни постом, ни молитвою. — Тут со священником поспорить было нелегко, молодцы-землекопы и вправду оказались здоровяками как на подбор, краснорожими детинушками, которых и нужда не сделала тоньше в талии. — Молите Господа об отпущении грехов, прежде чем вновь приступите к работе, и я помолюсь с вами.

Епископ принялся бормотать молитву, остальные вторили ему нестройным хором голосов, затем в яму спустились новые люди, и раскопки продолжились.

Наступила ночь, но поиски так и не увенчались успехом. Раздавались разные, все более нелепые предположения по поводу причин невезения.

— Может быть, это оттого, что нас тринадцать? — сказал кто-то.

— Что?! — Вопрос вырвался разом из нескольких глоток. Все начали озираться вокруг: и верно, получалось, что их тринадцать. Такое число никак не могло быть угодно Господу.

— Надо, чтобы кто-нибудь ушел, — предложил епископ Оранжский.

Присутствовавшие зашевелились: уйти хотелось едва ли не каждому. Священник собирался добавить еще что-то, но не успел.

— Вот я и уйду, — процедил сквозь зубы Сен-Жилль. Не говоря больше ни слова, он развернулся и быстрыми шагами направился к выходу, однако внезапно остановился точно вкопанный.

— Уходите не крепкие в вере! — прогремел голос под куполом собора. — Ступайте прочь!

Надо ли говорить, что все до единого участники раскопок, как по команде, повернулись туда, где стоял застывший на месте граф Раймунд. Из дверей собора исходило яркое зеленое свечение, в центре которого находился старец в белом балахоне до пят и с посохом в руках. Длинные волосы разметались по плечам, облик старика был неимоверно печален.

Сначала Сен-Жилль, а за ним и все остальные рухнули на колени перед апостолом, — каждый легко мог опознать в старце Андрея. Именно таким виделся он и Петру в его видениях. Бартоломеус тоже упал на колени, но тут внезапно его точно плетью ожгла мысль, будто пришедшая извне: «Ты должен сделать это. Должен сделать это. Сделать это, когда все уже разуверятся!»

«Я сделаю это!» — мысленно откликнулся он.

Внезапно видение исчезло, однако никто не поднимался с колен, все так и остались стоять, обратив взоры туда, где только что видели печального старца. Так продолжалось до тех пор, пока не раздался крик Бартоломеуса.

— Я «верую! Верую! Верую! Копье здесь, да поразит Господь меня всяческими карами, если окажется, что это не так, — кричал он, указывая на яму. — Дайте мне лопату, я сам спущусь туда и свершу то, что угодно Господу.

Остальные участники раскопок опомнились, они поспешили подняться с колен, едва завидев, что простой крестьянин уже так сделал.

— Пусть разденется! — крикнул кто-то. — Как мы будем знать, что он не сжульничает и не подложит под шумок какое-нибудь другое копье?!

Мнения разделились, но спор сам собой угас, потому что Петр покорно начал раздеваться.

— Снимай все! — не сдавался скептик.

— Не могу же я расхаживать в храме Божьем нагишом, — спокойно возразил Бартоломеус, оставаясь в одной рубахе. — Можете обыскать меня.

— Мы верим тебе, — произнес епископ Оранжский. — Дайте ему лопату.

Петр спрыгнул в яму и не показывался несколько минут, пока звук железа, врезавшегося в железо, и немедленно последовавший за тем восторженный крик не возвестили о находке. Крестьянину помогли выбраться из ямы, вокруг которой-уже столпились, сгорая от нетерпения, все прочие участники раскопок.

— Вот, — прошептал он, протягивая графу кусок железа длиной в три локтя. — Я знал, я верил, Господи.

LXXIII

Анатолий Эдуардович был, мягко говоря, взволнован. Причиной тому послужили происки недостойных людей, желавших погреть руки у зеленого огоня святыни.

— Зеленый огонь святыни? — Олеандров несколько раз повторил эти слова, точно пробуя на вкус. — Огонь. Нет, пламя! Верно, пламя! Зеленое пламя святыни? Нет, все-таки огонь тут уместнее, именно огонь, зеленый огонь святыни! Недурно, — похвалил политик сам себя. — Недурно.

Довольный собой, Анатолий Эдуардович вернулся к лежавшей перед ним статье, где речь шла о коммунистах, примазывавшихся к святая святых — русской национальной идее, подлинное величие которой мог осознавать только человек, никогда не поклонявшийся красному Молоху.

Статья была уже почти готова. Анатолий Эдуардович с удовольствием «проходился» по ней, вполне заслуженно наслаждаясь собственным остроумием и несомненными свидетельствами тонкости мысли, которыми веяло буквально каждое слово, каждая фраза опуса. Взять хотя бы эпиграф! Им-то, честно признаться, господин председатель Русской национальной партии и гордился больше всего.

Вот что значит разностороннее образование! Вот что значит работать самому, а не приглашать придворных борзописцев.

«Не давайте святыню псам; и не мечите бисер перед свиньями, да не попрут их ногами и, обратившись, не разорвут вас»[10].