Ночной всадник - Макс Брэнд

— Спасибо, — отозвался Барри. — Полагаю, с ним все же стоит познакомиться.

Затем он повернулся и спокойно направился к конюшне позади отеля, за ним следовали черные конь и собака. Мэтьюз облизнул пересохшие губы, чтобы засвистеть, но не смог издать даже звука. Тогда Толстяк направился в салун, отсутствующе глядя перед собой и неясно мурлыча:

— Милой Аделине, моей Аделине подарю ночью сердце свое… — В салуне Мэтьюз крепко взялся за стойку пухлыми руками и прохрипел: — О'Брайен, горлодер! — Толстяк отодвинул маленький стакан, поставленный перед ним барменом, и пододвинул ему кружку для воды. — О'Брайен, — пояснил он, — мне нужна сила, а не воодушевление.

И, наполнив кружку до краев, Мэтьюз осушил ее одним глотком.

Глава 11

СТЕРВЯТНИК

Большинство животных имеют двойников среди людей. В комнате, где упал Джерри, прихотливый наблюдатель мог бы назвать Стрэнна с его рыже-коричневой гривой львом, О'Брайена за стойкой — лохматым медведем, а Мэтьюза — росомахой, жирной, но опасной. Здесь же стоял экземпляр уродливый и выносливый, как индейская лошадь. А еще там был Дэн Барри — гибкая и подвижная пантера. Среди прочих тот же наблюдатель, скорее всего, выделил бы еще одну личность, огромного роста, но не отличавшуюся полнотой. Строение костей и сухожилий обещало высокую скорость передвижения, длинная узкая голова, клювоподобный нос, маленькие глазки, близко посаженные и сверкавшие, словно медные пуговицы, внушительных размеров кадык перекатывался по длинному горлу. Такому персонажу больше приличествовала бы роль призрака голода в старинной пьесе, но каждый обитатель гор счел бы уместным назвать его стервятником. Из-за своего ужасающего безобразия человек получил прозвище Весельчак Лэнгли, так как при смехе издавал совершенно неописуемый звук — нечто среднее между криками мула и карканьем вороны. Но Весельчак обычно молчал, часами просиживая без единого слова, только пока его глаза рассматривали окружающие лица, поворачивал голову, словно что-то склевывая. Вся горечь горной пустыни поместилась в Весельчаке Лэнгли. Если его внешний вид напоминал стервятника, то в душе он все же оставался ястребом. Поэтому, повсюду сопровождая Джерри, Лэнгли кормился остатками со стола предводителя, а страсть к приключениям питал опасностями, встречавшимися на пути Стрэнна.

В баре Весельчак смотрел то на Джерри, то на Барри, то снова на Джерри. Когда прозвучал выстрел, подобие ухмылки появилось на тонких губах Весельчака, а когда на груди пошатнувшегося дружка расплылось красное пятно, глаза Лэнгли сверкнули, словно отблеск всепожирающего огня. Затем он помедлил, даже не пытаясь помочь упавшему, но при виде серьезной раны и кровавых пузырей на губах Стрэнна повернулся и украдкой вышел из салуна. Его глаза светились, а душа переполнялась плохими новостями.

У коновязи он вскарабкался в седло тщедушной лошаденки, направил ее по улице и глубоко всадил шпоры в бока несчастного животного. Бедная тварь фыркнула и взбрыкнула, но Лэнгли только крепче сжал ее бока и снова хлестнул плетью.

Гримаса, изображавшая улыбку, появившаяся на его лице после выстрела Барри, не исчезала, пока он много миль скакал к горам, но, когда Лэнгли оставил позади пики, а белый свет дня потускнел и глубокие тени сгустились в долинах, улыбка погасла. Он сосредоточился только на дороге. Затем, добравшись до вершины высокого холма, остановился и огляделся.

Уже почти стемнело, и глаз обычного человека не смог бы отличить дерева от скалы издалека, но Весельчак упорно продолжал путь, будто наделенный необыкновенным зрением. Стервятник и тот не разглядел бы лучше труп с высоты своего полета, чем Весельчак отыскал дорогу в горах. Он выждал несколько секунд, прежде чем снова вонзить шпоры в бока своего мустанга, и помчался по склону в отчаянном галопе. Его целью являлась хижина, точнее, пристройка с односкатной крышей, тесно прижавшаяся к скальному склону, шаткое строение с длинной печной трубой, косо торчавшей из крыши. У двери лачуги Весельчак натянул поводья и спрыгнул на землю. Внутри хижины было темно, но Лэнгли прокрался ко входу с осторожностью дикого индейца и разведал обстановку, изучив каждый угол сверкавшими глазами. Он продолжал свое исследование довольно долго, но даже убедившись, что в лачуге никого нет, Лэнгли не вошел, а только сделал несколько шагов к двери, внимательным взглядом окинув сумеречное пространство вокруг. Неподалеку от двери он обнаружил привязанную лошадь, при виде гостя прекратившую щипать траву. По размеру животное вдвое превосходило лошадь Лэнгли. Такие габариты у коней встречаются весьма редко. Огромная, почти квадратная голова, короткая толстая шея, непропорционально маленькие, но очень сильные ноги, линия тела скошена назад. Казалось, что круп занимает ровно половину туловища. Это следовало бы квалифицировать как уродство, произведенное природой для лучшего карабканья по скалам. Глядя на конягу, трудно было предположить, что эти массивные конечности способны передвигаться в галопе. Однако Весельчак хорошо знал возможности уродливого животного. Он даже обошел его кругом, стараясь разглядеть получше.

Еще раз изучив темневшие склоны, он повернулся к хижине, но теперь вошел в нее как хозяин и зажег фонарь, висевший на стене справа от двери. Обстановка в хижине отличалась редкой простотой. Стулья отсутствовали, куча одеял на дощатом полу служила постелью. С одной стороны висело зацепленное за одно стремя седло, а с другой — шкуры рысей и койотов, растянутые для просушки. Весельчак поставил фонарь и осмотрел шкуры, снятые с необыкновенным мастерством. Насколько Лэнгли мог судить, шкуры остались абсолютно целыми, ни одного кровавого пятна, свидетельствовавшего о поспешной работе, или дырок от неточных выстрелов. Изнутри шкуры больше напоминали старый пергамент, но Весельчак больше интересовался головами и лапами, так как именно там хорошо заметна небрежность. Однако работа выглядела просто идеальной. Даже критически настроенному Весельчаку пришлось отступить и восхищенно покачать головой. Затем Лэнгли продолжил осмотр комнаты.

В одном углу стояли винтовка и дробовик, в другом валялась куча провизии: бекон, соль, мука, крупа и кое-что еще. Специи и приправы не признавались в этом доме. Отсутствовал даже кофе, а также патока и сладости — великое искушение для жителя гор. Мука, мясо и вода, похоже, составляли основную пищу траппера. Для приготовления пищи предназначалось неогражденное пространство посреди комнаты с несколькими камнями, почерневшими от сажи, уложенными вокруг ямки. В качестве дымохода служило маленькое отверстие в центре крыши. Длинная печная труба, торчавшая над крышей, по мнению хозяина, придавала хижине более цивилизованный вид.