Струги на Неве. Город и его великие люди - Виктор Николаевич Кокосов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Формальный опекун жил в Стокгольме и мало заботился об образовании бедного родственника, а более размышлял о том, как бы прибрать к рукам богатое поместье Берониусов. Потому и не препятствовал желанию Якоба стать военным – пускай сложит голову поскорее, как его отец, тогда вопрос решится сам собой! Однако, когда юноша поступил в королевское войско, командир эскадрона, узнав об общении с монашками, сделал ему строгий выговор, напомнив: по закону-то все шведы должны быть лютеранами! – и Якоб с лёгкостью, будто выполняя строевой приём, перешёл в лютеранство. Давно перезабыв все молитвы, он знал, что перед боем обязательно надо попросить Всевышнего даровать победу. А также, что к Нему надо обращаться только в трудную минуту. И ещё – следует уважать всех священнослужителей. Ведь именно через них люди общаются с Богом. Так что все монахи, католические падре и православные батюшки со стороны господина Берониуса могли рассчитывать на такое же уважение и защиту, как и шведские пасторы.
Ничего не понимая в религиозных спорах, он брал под защиту и раввинов, если возникала такая необходимость, потому что как-то узнал: евреи также читают Библию. Как правило, защищать божьих людей приходилось после взятия какого-нибудь города, когда начинались трёхдневные законные грабёж и расправа, так что за тридцать лет не один десяток молитв был вознесён к небесам во здравие Якоба Берониуса – с его тяжёлой шпагой даже соотечественники предпочитали не спорить. Сам того не ведая, ритмейстер был добрым христианином и, пожалуй, единственным человеком среди шведских солдат и немецких колонистов, который не вызывал ненависти у окрестных русских и чухонских крестьян. Ещё крестьяне неплохо относились к бывшему губернатору – старому Мёрнеру который хорошо жил сам, но и другим жить давал, но он бывал в Ниене редко, только чтобы навестить свою усадьбу и отдохнуть недельку, если погода располагала.
Якоб затворил дверь в свою комнату, снял перевязь, аккуратно устроил шпагу в углу, бросил шляпу на стул. Взяв со стола глиняный кувшин, вытащил пробку и налил пузырящейся воды в деревянный кубок, стоявший на столе. Эту, приятно щекочущую нёбо и бьющую в нос воду он брал из ручья, который как-то обнаружил, гуляя в окрестностях Ниена. Она избавляла от колик в животе. А ещё, как заметил практичный Берониус, чудная водица освежала в жару лучше вина, а доставалась ему абсолютно бесплатно. Простой же деревянный кубок был памятью об избавлении от смерти. Присев на кровать, рейтар предался воспоминаниям.
Вообще-то его вылечил от тяжёлой болезни русский поп. Бравый офицер уже лежал в своей маленькой чистой комнатке на жёсткой деревянной кровати, покрытой соломенным тюфяком, и мысленно был готов присоединиться к великому Густаву Адольфу на небесах или в другом указанном Господом месте. Грудь ветерана словно забило камнями, дышать было нечем, от страшного жара пот струился по всему телу. Присланный комендантом лекарь лишь развёл руками и посоветовал молиться. Но каждая попытка произнести первые слова, обращённые к Нему оборачивалась приступом жуткого кашля.
И тогда на помощь пришёл русский. Берониус не знал точно – чем, молитвами или чудесным прегорьким напитком, но отец Иоанн его вылечил. Причём вместе с сыном Василием – весьма смышлёным мальчуганом, во всём помогавшим отцу. Именно Василий, пока отец Иоанн молился, показал ритмейстеру принесённую в узелке кипу какого-то сушёного мха или лишайника и предупредил, что питьё будет отвратным на вкус – в ответ Берониус согласно закивал. Потом парень бросил горсть сушенья в котелок, накрыл крышкой и долго кипятил на огне. После чего, обхватив тряпками, перетащил котелок на стол и дал вареву отстояться.
Поп взял принесённый с собой деревянный кубок, аккуратно налил в него немного варева и, предупредив: «Пей разом!» – поднёс кубок к губам шведа.
Мальчонка в тот же момент приподнял Якобу голову.
Научившийся почти за десять лет службы в Ниеншанце немного понимать и говорить по-русски, Берониус послушно проглотил самое гадкое пойло, какое только доводилось пить за пятьдесят с лишним лет его неспокойной жизни, – и бессильно откинул голову на подушку.
– Скоро полегчает, – перекрестил больного священник, – хворь твоя тяжкая. Васю оставлю, будет за тобой ходить.
О! Базиль, так он прозвал поповича, ухаживал за Якобом как родной сын (какового у ритмейстера никогда не было), стирал и сушил куски полотна, вытирал ими пот с тела больного. И – трижды в день – поил одинаковыми порциями поповского варева. Сначала стало легче дышать, потом больной стал отплёвывать из нутра всякую дрянь в принесённый поповским сыном деревянный таз, а потом ежедневно навещавший начальника корнет понял, что с надеждами занять место ритмейстера можно расстаться.
Больше месяца выхаживал заботливый Базиль старого шведа! За это время, от нечего делать, офицер научил толкового парнишку писать и говорить по-латыни, по-шведски и по-немецки, а сам усовершенствовался в русском языке. Базиль был высок, крепок, светловолос, голубоглаз – ну настоящий швед! Наверное, таким бы был сын Берониуса, если бы он ранее озаботился создать семью. Выздоровев и отправившись с мальчуганом на первую прогулку за город, он по-солдатски напрямую спросил, сколько денег должен отцу Иоанну за чудесное избавление и что может сделать лично для него.
– Что вы, гере Берониус, – серьёзно ответил попович, – батюшка
