Пушкин и его современники - Юрий Тынянов

Более любопытно, что в каноническом списке любимых авторов в "Городке" ("Озеров с Расином, Руссо и Карамзин" - наиболее типичный пример отстоявшихся стиховых формул) встречается пара, не соединимая для многих карамзинистов и гораздо позже: "Дмитров нежный... с Крыловым близ тебя". (Следует вспомнить хотя бы Вяземского, который, по воспоминаниям его сына, уже значительно позже запрещал детям читать Крылова и заставлял учить апологи Дмитриева.)

Между тем в 1815-1816 гг. выступают младшие архаисты, идет борьба Шаховского, Катенина и Грибоедова против Жуковского.

К 1817 г. относится кризис "Арзамаса" (речь М. Ф. Орлова-Рейна), к 1818 г. - его распад. "Арзамас" был как бы сгущением всех форм шутливой, полудомашней поэзии карамзинистов. * Он был второю молодостью, вторым поколением карамзинизма.

Он как бы диалектическое развитие формы салона старших карамзинистов; эта форма - пародически-шуточная - была исчерпана очень быстро. В самом "Арзамасе" как своеобразном литературном факте уже есть элемент разложения эстетизма и маньеризма карамзинистов, есть неприемлемый для карамзинистов "бурлеск" и грубость; в этом смысле Блудов (и отчасти Жуковский) как бы ** делегаты от старших, а самый молодой арзамасец - Пушкин - наиболее далек от них.

* Ср. характерные отзывы Карамзина в письмах к жене от 1816 г.: "Ты хочешь знать, кто со мною всех сердечнее, ласковее... Малиновские, арзамасское общество наших молодых литераторов" (Неизданные сочинения и переписка Н. М. Карамзина, ч. I. СПб., 1862, стр. 153); "Сказать правду, здесь не знаю ничего умнее арзамасцев: с ними бы жить и умереть" (там же, стр. 165). Ср. его же свидетельство о том, что деятельность "Арзамаса" замерла: "Арзамас на боку, но не от ударов Академии мирной, если не покойной" ("Письма Н. М. Карамзина к кн. П. А. Вяземскому". СПб., 1897, стр. 67. Письмо от 13 ноября 1818 г.).

** У Карамзина был план салона еще в 1820 г.; он пишет Вяземскому: "Мы с Жуковским говорили о том, что не худо бы от времени до времени приглашать 20 или 30 женщин, 30 или 40 мужчин в залу (например) Катерины Федоровны Муравьевой для какого-нибудь приятного чтения, не беседного, не академического, а... разумеете?" "Письма H. M. Карамзина к кн. П. А. Вяземскому", стр. 94. Письмо от 21 января 1820 г.

К 1818 г., как мы видели, относятся характерные колебания Батюшкова и Жуковского и тревога более правоверных - Вяземского и А. Тургенева. Карамзинистская языковая культура, как и своеобразная форма их литературного общества, оказываются накануне кризиса.

В 1818 же году состоялось сближение Пушкина с Катениным. По известным словам Анненкова: "Пушкин просто пришел в 1818 г. к Катенину и, подавая ему свою трость, сказал: "Я пришел к вам как Диоген к Антисфену: побей - но выучи!" - "Ученого учить - портить!", - отвечал автор "Ольги". [68]

Надо вспомнить, что это годы работы Пушкина над "Русланом и Людмилой"; Пушкин ищет пути для большой формы; карамзинский же период в основе своей был отрицанием эпоса и провозглашением "мелочей" как эстетического факта. Эпосом была легкая сказка, conte. Карамзинисты и теоретически, и практически уничтожили героическую поэму, но вместе с ней оказалась уничтоженной и большая форма вообще; "сказка" воспринималась как "мелочь".

Путь Пушкина при этом своеобразно эклектичен: он принимает жанр сказки, но делает ее эпосом, большой эпической формой.

Здесь открывался вопрос о поэтическом языке: при таком жанровом смещении язык не может остаться в пределах традиции карамзинизма. Тут-то автор "Ольги" и сыграл решительную роль. Поэтический язык Пушкина в "Руслане и Людмиле" подчеркнуто "простонароден и груб". Практику Катенина, который мотивировал свое "просторечие" жанром "русской баллады", Пушкин использует для большой стиховой формы.

В результате в поэме, которая "стоила Пушкину усилий, как никакая другая" (Анненков), 69 Пушкин вышел на путь нового эпоса. Это было превращение младшего, малого эпоса "карамзинистов" в большой, которое могло совершиться только при особых условиях: при изменении поэтического языка "младшего эпоса", "легкой сказки".

Полемика вокруг "Руслана и Людмилы" как бы повторила полемику вокруг "Ольги" Катенина. Особенно характерна здесь позиция Карамзина и Дмитриева.

Дмитриев пишет: "Что скажете о нашем "Руслане", о котором так много кричали? Мне кажется, это недоносок пригожего отца и прекрасной матери (музы). Я нахожу в нем очень много блестящей поэзии, легкости в рассказе, но жаль, что часто впадает в бюрлеск... Воейкова замечания почти все справедливы". [70]

Критика Воейкова [71] не только была в общем отрицательной, но и, в частности, порицала Пушкина как раз за то, обвинение в чем было выдвинуто и против Катенина в полемике вокруг "Ольги". Воейков (как, впрочем, и все другие критики) колеблется в определении жанра новой поэмы и решает, что это жанр "богатырской волшебной поэмы" и притом "шуточной"; он резко нападает на Пушкина за "безнравственность" некоторых описаний (что в литературном плане было близко к обвинению в "непристойности" - ср. полемику Гнедича и Грибоедова по поводу "Ольги"). Он подчеркивает стилистическую "бессмыслицу". Самым памятным для Пушкина и Катенина примером осталось "пояснение" Воейкова:

"С ужасным, пламенным челом,

т. е. с красным, вишневым лбом". (Катенин называл потом Воейкова "вишневым".)

Воейков упрекал Пушкина в употреблении "неравно высоких" слов ( "славянское слово очи высоко для простонародного русского глагола жмуриться") и в "желании сочетать слова, не соединимые по своей натуре" (это, впрочем, общий упрек "романтикам"); он подчеркивал у него низкие слова и назвал рифму кругом-копией - мужицкою.

Поэма для Дмитриева, как и для Воейкова, была бурлескной, грубой, "простонародной", Дмитриев сравнивал ее с бурлеском XVIII в., [72] осиповской "Энеидой". [73]

Что касается Карамзина, он назвал "Руслана и Людмилу" поэмкой, [74] отказываясь, таким образом, признать ее большой эпической формой.

Полемика "Жителя Бутырской слободы" [75] против "простонародности" и "грубости" Пушкина общеизвестна.

Любопытно, что Пушкин подозревал Катенина в авторстве одной критики, [76] и эта критика сплошь касается мотивированности сюжетных деталей и не касается поэтического языка.

Пушкин оказался в одном ряду с Катениным.

Недоуменные же похвалы критики объясняются тем, что поэт просторечия на этот раз был на высоте всей культуры карамзинизма.

Очутился в одном ряду с Катениным Пушкин и в другом - в открытом выступлении против Жуковского. IV песнь "Руслана и Людмилы" написана в 1818 г., только три года отделяют ее от "Липецких вод" Шаховского, два года от полемической "Ольги" Катенина и шума вокруг нее, год от "Студента" Катенина и Грибоедова, где пародируется Жуковский, и в IV песне "Руслана и Людмилы" обличается Жуковский "во лжи прелестной" и пародически смещается фабула "Двенадцати спящих дев".

Н. Тихонравов и В. Миллер с большим основанием приписывают эту пародию временному сближению с Катениным. * Мы видим также, что не только эта пародия, но и вся стилистическая проблема, связанная с "Русланом и Людмилой", находится в зависимости от литературного перелома Пушкина, приведшего его к сближению с Катениным.

* Н. С. Тихонравов. Сочинения, т. III, ч. 1. М., 1898, стр. 479; В. Миллер. Катенин и Пушкин, стр. 29-30.

Интересна еще одна деталь. В 1822 г. Пушкин пишет Катенину, узнав о том, что он перевел "Сида": "Скажи: имел ли ты похвальную смелость оставить пощечину рыцарских веков на жеманной сцене 19-го столетия? Я слыхал, что она неприлична, смешна, ridicule. Ridicule! Пощечина! данная рукою гишпанского рыцаря воину, поседевшему под шлемом! Ridicule! Боже мой, она должна произвести больше ужаса, чем чаша Атреева". [77] Здесь Пушкин пишет Катенину не как учитель, а как очень решительный ученик, и, конечно, вспоминает гротескную пощечину в "Руслане и Людмиле", вызвавшую негодование Жителя Бутырской слободы и Воейкова. Позднее, со снижением и прозаизацией героя у Пушкина снизилась комически и эта фабульная деталь ("Граф Нулин"). В приведенном отзыве Пушкина уже совершен переход от "бурлескной" "пощечины" к "гротескной". Ср. замечание Пушкина (позднейшее) о том, что "иногда ужас умножается, когда выражается смехом". [78]

Защита поэмы пришла с неожиданной, казалось бы, стороны: Крылов ответил на критику "Руслана и Людмилы" известной эпиграммой. Интерес Крылова, редко и тяжело отзывавшегося в 20-х годах на литературные споры, ясен; он как архаист, проводящий "просторечие" в басне, был затронут полемикой, касавшейся по существу того же самого в другом жанре.

"Руслан и Людмила" во многом удовлетворила архаистов. В 1824 г. Шаховской (которого Катенин помирил с Пушкиным еще в 1819 г.) обрабатывает эпизод из нее для театра. Любящий крайности Бахтин и позже, в конце 20-х годов, считает "Руслана и Людмилу" лучшим произведением Пушкина. Он пишет: "Жаль, что Пушкин не занялся сочинениями сего рода, истинно народными, и не польстился приобретением имени Российского Ариоста". [79]