Новый Мир ( № 11 2004) - Новый Мир Новый Мир

— Хе-хе… Я уж думала, ты сдох… Обеспокоилась: как там, думаю, тот, что надо мной — живой ли?

И сама она тоже заметно прибавила, зачастила. Он-то слышал пульс старой карги. Пульс ускорился! Ага…

И вот в ее лице мелькнуло.

Как начало (как замысел), сквозь пятнистую серую кожу ее щек проступил легкий рисунок. И был тотчас смыт… На ее изменчивом лице... Старикан (он заждался!) едва не упустил миг. Но следом уже заиграли свежие линии. Чуть дрожащие девичьи черты! Вслед лицу ожило ее тело… И в нетерпении, пылко Петр Петрович схватил ее мягко округлившуюся руку.

А она с юной боязнью (и с молодой силой) руку отдернула.

В жесте меняющая себя женщина особенно видна. Но как же стремительно она становилась застенчивой! И пугливой. Этот знакомый трепет кроличьего страха в ее лице. Похожа на Аню! (В жесте всё есть. Всё сразу.)

Пока она юная — вот что его ожгло.

— Иди же сюда.

— Ты… Ты торопишься, — сказала она смущенно. С девичьим смешком.

Свечное пламя дрожало… И тем сильнее ему казалось, что с ним Аня.

Опытный, он поймал момент, когда ее активность стала более подлинной, дрожащей, неигровой. (У молоденьких зачастую игра.) Он все видел остро! Его глаз не провести. Ага… Порозовевшая и дрожащая… и если не Аня, то очень схожа…И сама же, первая (он мог бы клясться), она сейчас упивалась своей телесной новизной, пьянея от вернувшейся вдруг силы и молодости. Женщина!

— Мы едем в Москву? Да?.. Завтра — в театр?.. — спрашивала девичьим высоким голоском.

Слова ее сбивчивы, взахлеб:

— Завтра — в театр?... А на ночь к Галинке? К студенческой подруге!.. Да? Да?

Оба задыхались.

Аннета-Аня, как ее ни назови, сияла. Ее чувственная жизнь возникла (вернулась) из ничего, из сора, из небытия. Какая высокая минута бывает у женщин!.. Красавчик муж, уезжающий от нее в ночь… Или заботы по дому… Или ревность… Все-все чепуха. Все-все сор, пыль, лузга.

Она шептала:

— Пожалуйста... Еще… Еще совсем немного… Мне больно и… Хотя… Хотя и не нужно. Клянусь… Клянусь, мне… М-м…

Как и все, старый Алабин хорошо знал природу этих предпоследних слов. Ожидание, скрывающее самое себя.

— Аня…

Ей, если сейчас молода (и так наивна), ей и впрямь страшновато.

— Пожалуйста, — молила она.

Пот ударил — пот высох. Петр Петрович устал. И как удачно он оглянулся. Увидел светлую лунную ночь… В раме окна… Небо… и Аня! Обманка встряхнула его. Еще как!

Всю жизнь мужичонки думают о каком-то неслыханном поединке. О сильном, достойном враге… Разве нет?.. А в конце концов довольствуются одной-единственной случайной стычкой. Нечаянной стычкой на темной улице. (Да еще и спьяну…) Да, да, да… Люди такие. Готовые на подмену. На имитацию. На подделку… И он такой же. Согласен! Ему не нужна победа. Ему нужен миг.

Ага… В ее дыхании появился легкий сбой, где-то на третьем вдохе. Как обещающе!.. Нет, не хрипотца голоса, а несомненные пузырьки воздуха… Эти пузырьки порознь и не сразу слепляются во вдох. Неслепившиеся, они не насыщают легких… И вот-вот молодуха захочет подышать открытым ртом.

— Пожалуйста, — молила она.

— А? — Он был как оглохший.

Еще немного… Это обязательно…Что еще, кроме невнятной мольбы, она придумает. Что еще, кроме рваного дыхания, призовет себе в подмогу. А уж затем ее жар.

Алабину казалось — они оба в лунном свете стали крупнее. Ну, гиганты… Он был громаден, а она с ним еще громаднее. Лежали они ни на чем… Качались в небесах… На созвездиях — как на качелях?.. А белесый свет! Прямиком в глаза. Никогда в жизни ему так близко и так лунно не сияло.

— Луна, — проговорил он, задыхаясь от счастья.

Старуха кашлянула:

— Луна?..

— Да, да!

— Возьми-ка ее. Сунь ее мне под зад.

Алабин отпрянул, даже отдернулся от нее. Шутиха… Как это можно!

— Можно, можно… Угу-гу, — скрипел ее голос. — И не пыхти, старик, слишком. Не парься.

Петр Петрович очнулся. Весь в гневе… Иллюзия не то чтобы кончилась — исчезла разом. Никакой Ани... Он ясно и внятно (и опять как со стороны!) видел старика, склонившегося, искаженно нависшего над старухой. А та знай лепилась к нему, жмясь снизу к его телу.

Особо отталкивающего не было в этом, но… Но кособокая старуха… Сторожиха… Похоронщица. Оба полуодетые, они напоминали совокупляющихся сезонных рабочих. Старого замшелого прораба и безликую маляршу. (Где-нибудь на стройке… На высоком этаже строящегося дома.)

— Ага-ага!.. Угу-угу! — подбадривала его старуха. — Но только шибко не пыхти. Второй-то раз меня не разогреть. — И еще прошамкала: — Слышь… Не лезь из кожи.

Сердце его оскорблялось с каждым ее словом. И он вдруг сорвался. Ударить старик, конечно, не ударил. Кто ж дерется с женщиной… Зато рукой, жесткими пальцами он рьяно ухватил ее за ухо. Чтоб потаскать туда-сюда.

Михеевна испугалась.

— А что? А что?.. А что я такого про луну сказала?

— Значит, сказала.

— А что ж такого? Отпусти ухо!.. Оби-иделся! — громко возмущалась она. — Я ж думала, это в по-омощь…

— В какую помощь?

Старуха жалостливо (и одновременно глумливо) гундосила:

— Женщине в по-оомощь. А ка-аак же… А как иначе? Ежели трахаешь уже усталую.

— Я лучше знаю, как трахать усталых.

— Ну вот… Я так и подумала. Конечно, конечно! Такой ядреный мужчина разве не зна-аает… О-оопытный.

И вдруг хехекнула:

— Хе-хе… Женщине должно быть удо-ообно.

Он смолчал. Он бы уже выставил Аннету Михеевну вон, если б не скорая вдруг мысль. Если б не эта мгновенная мыслишка... Про обновление еще и еще — про фантастический возврат старой карги в юность.

А этот ее обратный обвал в старость... Возможно, возврат всегда у нее груб и слишком стремителен. Ему оскорбительно и больно. Зато цени миг, Петр Петрович… Зато каким крутым обломом вдруг видишь свою собственную жизнь — матерую и циничную старуху, глумящуюся над тобой же.

— Пить, — сказал он. — В глотке пересохло.

И чтобы еще раз не сорваться, Петр Петрович поднялся с постели и прошагал на кухню. Он еле сдерживался. Ему вслед бедовая старушка шутила:

— А выпей, выпей… У некоторых, я читала, и с воды встает.

Пил… Утолив жажду, вернулся не сразу. Минуту-две Петр Петрович постоял у окна… Ну, дрянь баба. Ну и ну… Луну! Луну под жопу. Еще чего! — старика прямо трясло от гнева. Он подпрыгивал на месте. Как такое можно?!

Небо (в ночном окне) продолжало сиять. В этом дивном лунном свете Петр Петрович простил ей ее житейскую грубость и старческое хамство. Простил, как если бы прощал сам себе. (Если она — его жизнь.) Ведь хозяйка… Может круто настоять… Женщине должно быть удобно.

Однако лежал он, все еще подчеркнуто отвернувшись к стене. И даже уткнувшись лицом в стенку… А Аннета Михеевна, сопереживая, сидела здесь же, на постели. С ним рядом... Сидела она теперь очень сдержанно, деликатно, — и несомненно слыша его обиду.

Вдруг она протягивала ладонь к спине старика, чтобы он тоже услышал ее сочувствие. Но тут же и отводила руку. Не сразу решаясь…

— Эй, — дружелюбно окликнула она.

Это правильно, когда ласку примирения начинает женщина. Когда начинает мужчина, спешка… бег с барьерами… одно, другое… третье… Когда начинает ласку женщина, секунды перестают стучать. И летящая мимо по воздуху тополиная пушинка вдруг зависает.

Но сначала Аннета Михеевна повинилась. Ну, согласна, согласна! Внешне (да и голосом тоже) она как женщина сильно сдала… Да, да, грубовата. Насмешлива… Так ведь сам сказал, ей уже тыща-другая лет, ха-ха-ха-ха! Тыща… Но в интиме (она именно так выразилась, изысканно)… Но в интиме с ней можно ладить. Ласковая .

— Слышь?.. А ведь я — ласковая.

Она наконец прикоснулась своей давно тянувшейся к нему рукой. Огладила раненое плечо. Да ведь и в этом жесте слышалась просьба ее простить. Прилегла рядом… Алабин (спиной) слышал льнущее к нему тело. Возможно, мирясь, она нервничала. Ее немножко трясло.

Но вот приникла тесней, и когда старый Алабин в общем-то был готов простить… Да, да, он уже было расслабился ее добротой, ее осторожной лаской… Когда он… Вдруг хлынул холод.

Стужей накатывало ему прямо в спину. Волной — от нее к нему. Вместо тепла.… Так и ускользнул миг. Его великий миг... Старуху трясло не жаром какой-никакой страсти, а холодом.