Новый Мир ( № 11 2004) - Новый Мир Новый Мир

Встал Петр Петрович с трудом… Но шел к плите. По пути все-таки разок качнуло, он упал… Поднялся. Кое-как добравшись до плиты, искал спички.

— Хе-хе, милок… Вот ты каков! — Старуха, присев на стул, следила за ним. За его движениями. (Как бы прикидывала его силы.)

Алабин зажег газ. Чаю! Чаю!.. Горячего!

— Зачем тебе чай? Если жар, сделаю тебе холодненькой клюквы. С клюковкой, а? — Она так страстно произнесла холодненькой, что по его позвонкам прополз озноб.

— М-мм… — Он застонал. И потянулся рукой положить спички.

Слабая его рука поехала вдруг мимо плиты, и Петр Петрович опять упал на пол... Но несильно.

Он пытался поднять голову. Потом стал поднимать зад, это оказалось легче. На карачках.

— Ты милый. Ты мой милый. — Старуха была рядом.

Она помогла подняться — и подталкивала Петра Петровича к постели. Уложила, прилегла сама тоже. И вкрадчивыми мягкими движениями рук стала его утешать .

— Во как. Во как! — приговаривала.

Она слегка налегла на него. Грудью на грудь. Ласково.

— А-ааа! — Он вскрикнул. Утешительница задела-таки забинтованное плечо.

Она, видно, чуть заторопилась, снимая, сдирая с него рубашку. Однако поостыла, увидев присползший бинт.

— Болит?

— Холодно.

— И-иишь!.. Уже так скоро и озяб? — поддразнила.

Она и жалела его — и подсмеивалась.

— А ты согрейся. Женщина небось неподалеку!

Вот тут и произошло... Аннета Михеевна была в летнем платье с совсем коротким рукавом — под молодую. Она взяла его руку в свою и ладонью Петра Петровича провела вдоль голой своей руки, поощряя. Провела его рукой по своей, только и всего.

Следя, он не мог не заметить, как сквозь бабулькину старую пятнистую кожу просвечивает нечто новое. Нечто нежное и свежее… Ну, что ли, кожа… Ее кожа, но только кожа молодая. Рука, но молодая… Ну да. Девичья!

А он понимал в девичьих руках.

— Женщина, как-никак. Приласка-али... Чтоб согрели хочется, — продолжала тянуть свое старуха.

А он не мог оторвать взгляд.

Смотрел Петр Петрович как бы в угол, но косым зрением продолжал видеть ее молодые руки… Водка, что ли, дурная?.. И как же мощно, как наполненно застучало (откликнулось зрению) его сердце.

Старый Алабин перевел взгляд и еще больше поразился, едва не ахнув: тело!.. Совсем уж удивительно: ее тело… Как же это?! Сквозь платьишко уже и тело ее, меняясь, дразнило его и зазывало. Или это чужая свеча так бликовала, подменяя краски?.. Старухино тело помолодело, а?!

Выпить еще… А почему нет? Стрельнуло болью раненое плечо, но теперь уж ему плевать.

Может быть, все-таки глаза? Зрение?.. Но во всем окружающем он не отметил никаких, ни малейших перемен. Стены как стены. Дверь в трещинах… Пол в пятнах. И эти долбаные аисты на его обоях вполне спокойны. Уже не прыгали друг через друга… вверх-вниз.

— Ладно, карга… Выпьем по полста? Или уж по сто, а?

— Водочка?

— Водочка.

Петр Петрович налил и себе, и ей. Выпил — и молодящая эта водка вновь так славно вошла! — он даже крякнул.

— Ну что, старая. Я вроде готов.

Снова боль в плече. Но старикана уже не остановить:

— Я вроде готов. Я вполне. Я уже…

— М-м, — пропела она, но теперь уже сама сомневаясь и вроде бы Петра Петровича побаиваясь.

Молодая, она теперь не только к нему не приставала, но даже слегка сторонилась. И даже сопротивлялась. Все как положено. Ишь молодушка!.. И тем острее он чувствовал, как ее платье… как там… Как легкой дрожью подрагивало там свежее, молодое, горячее!.. Он мог бы поклясться.

И чуть опасливо подумалось о водке… Оставили ему отъезжающие. Пьют же всякую дрянь! Паленая-перепаленая!

Однако, пусть… Ему-то что! Он согласен!.. Пусть даже от паленой этой водки, зато как она помолодела. Как посвежела! (Дармовая подтяжка лица напомнила о чьих-то немеряных деньгах. Его поразил пересчет!) Это ж сколько раз надо было бы делать перетяжку! своей честной старой шкуры... и за какие ж деньги!

Она, эта Аннета, или как ее там, еще и отодвигаться стала. Надо же!.. Хочет, мол, с ним, но не сразу… Всё подчеркнуто, всё по-молодому!

А старик пьянел… Он уже лапал ее за руки. И расхвастался:

— Как следует, старая! не сомневайся!.. Я тружусь так, что иной раз любо-дорого.

И он еще налил себе паленой. Почти под край.

— Как ты там? Не робеешь?.. Как твое юное лоно, хе-хе-хе, — веселился Петр Петрович, с ее же интонацией передразнивая вчерашний ее сучий смешок.

Но она только хмыкнула:

— Да уж. Такого лона ты в жизни не видал.

— Да ну?!

— Старей меня у тебя сроду никого не было, — проскрипела она.

— Можно сказать, повезло!.. А?

Теперь его уж точно манило. И любопытно!.. Тело под платьем дразнило его. Что за хитрая такая обманка?.. Он почти не сомневался, что там южный загар. Южный загар крепкого тела.

Ну и водка! — подумал старый Алабин.

Меж тем новоявленная девица, словно бы и сама себе удивляясь, с кривой улыбочкой разглядывала свои помолодевшие руки и длинные-длинные пальцы.

— Лоно, ло-оно, — теперь она передразнила его.— Я стара для таких нынешних словечек. Я говорю прямо.

И тут же сказала прямо.

— Стоп, стоп, старая! — Петр Петрович осердился. — Не люблю, когда женщина матюки лепит. Противно.

— А сам?

— Мужику можно.

Она хехекнула. Молодая, а голосок все еще несколько скрипуч:

— Ему проти-ии-вно... Хе!

Но, может, эффект? Может, от свечи, ею принесенной?.. Петр Петрович на пробу отставил горящую свечу подальше — и поглядывал, искосясь… Затем рассудительно подумал: а вот я еще паленой! Вдруг она помолодеет и голосочком!

— А выпей, выпей! — поощрила она, легко прочитав несложный ход его мыслей.

Ни к мистике, ни к являемым иногда в мире чудесам Петр Петрович склонен душой не был. Да ведь и сама странность, с ним происходившая, не была ничуть для него пугающей или настораживающей. Напротив — странность была манящей. Мир вокруг нас не исказился. Мир лишь чуть поплыл.

— Ло-оно! — вновь хрипло поддразнила она. Как прокаркала. — А ежели шахта? М-м!.. Мерзлый тоннель, а?.. Мерзлая яма… Холодновато будет! Не свернешь в сторонку?

Опять это ее ерничанье. Но пусть... Нас уже нечем пугать. Нас не проймешь, старая. И даже некоторое и особое любопытство у старикана возникло! Как в наши молодые, пробные годы... Ледяное, видишь ли, лоно. Ишь запела.

— Не простынешь ли там, милок? Сгоряча-то? — дразнила она.

А он лишь еще подглотнул из горлышка. Отхлебнул… ай да водка!.. Конечно, не в первый раз выпивка делала ту, которая с тобой, на миг краше и слаще. Но ведь отхлебнул он совсем немного. (Он приберег. Мало ли как там дальше!)

И едва-едва его не подвело плечо. Рана в плече стрельнула сильно и дважды. По всей руке огнем.

— Скажи, где болит? Что болит? — подхватилась она (совсем уж молодо и сострадательно). — Скажи, милый... Скажи. А я найду, как пожалеть.

Она не отставала:

— Я, милый… Я…

Молодое ее тело по-молодому и прижалось. Прильнуло. Тело хотело и искало его, Петра Петровича. И какой бы Алабин ни был старый старик, он был мужчиной и знал, чтбо по-мужски правильно и чтбо нет.

В его возрасте любовь — наполовину труд. Больше, чем наполовину. И он честно трудился, старался — поначалу почти без страсти, на опыте.

Она повеселела. И подбадривала:

— Ага! Ага... Ну-ну! А вот и молодец!.. Ишо, оказывается, повоюем!

Так бывает, что у старух под занавес жизни вдруг выявляется сама собой красота лица. Красота словно выныривает из их затяжной женской некрасивости… Но… Но не в такой же степени. Но... Но какое ж тело было сейчас под его рукой! Верь не верь.

— Как-кая т-ты! — вырвалось у него. — Как-кая!

— Свеженькая, что ль? — дружески рассмеялась она. — А кто недавно вопил? На повороте к речке?.. Я у Сидоренковых на даче лист первый кучила — и сразу палила. Сжигала!.. И вдруг слышу вопль: как, мол, затянулась жизнь. Как, мол, надоело таскать ноги от дачи к даче…

— Это я… Это я с луной, — смутившись, признался Петр Петрович.

Оба чуть примолкли.