Восемь племен - Владимир Тан-Богораз

Он вспомнил волков, разогнавших в такую же бурную ночь стадо стойбища Алют; конечно, с Мами могло случиться то же; и один из пастухов мог заблудиться на поисках и добраться до поля Чагар. Даже рану на щеке Чайвуна он пытался объяснить случайностью, предполагая, что пастух мог упасть где-нибудь в лесу, или в ивовом кустарнике и напороться на острый сук, тем более что зубцы дротика оставили изорванный след, не похожий на настоящий порез… Однако обмерзший пастух лежал без памяти и не мог подтвердить или разъяснить догадок молодого оленевода. Ваттан сидел у его постели, чувствуя смутное, но мучительное беспокойство и нетерпеливо ожидая, когда Чайвун придет в себя и скажет хоть несколько слов в объяснение драмы, разыгравшейся где-то далеко на просторе тундры с людьми Камака и с девушкой, которая, как Ваттан теперь ясно сознавал, была для него дороже семьи, и племени, и собственной жизни.

Глава девятая

К утру непогода совсем утихла. Солнце взошло на безоблачном небе так спокойно, как будто вчерашняя буря была дурным сном. Но жители теперь не верили этой предательской изменчивости и выходили из своих берлог с мрачными лицами, отыскивая в уме средства, чтобы окончательно умилостивить Авви и избавить себя от его новых капризов. В душе у многих шевелилось злобное чувство, ибо своенравный Рак слишком часто и, прихотливо менял свои решения. Но это была его земля, и приходилось подчиняться хозяину. Зато некоторые давали себе слово, что никогда больше, не придут к этому капризному и коварному богу, который пользуется людскими несчастиями и раздорами, чтобы получать от них все новые и новые жертвы.

С наступлением нового дня, Чайвун почувствовал себя хуже. Обмороженные места горели, и некоторые из них превратились в кровоточивые раны. Он метался и бредил, очевидно переживая недавнюю трагедию.

— Режут, режут! — громко кричал он. — Убили!..

И он обращал к Ваттану безумный взор, полный ужаса и смертельной тоски.

Ваттан почувствовал, что не может больше выносить бездействия. Ужас и крики Чайвуна не могли проистекать от потери стада. В походном стойбище Мами, очевидно, произошла какая-то жестокая трагедия. Он вспомнил трех молодых воинов, которых Камак послал охранять Мами и которые, по обычаю оленеводов, являлись кандидатами в женихи молодой девушке, и жестокая ревность проникла в его сердце. Ни один из них не годился для Мами, но на просторе тундры из-за отвергнутой любви происходят самые невероятные истории. Ваттан немедленно дал себе слово сторицей отомстить за каждое оскорбление, которое могло коснуться его возлюбленной.

Чайвун метался, но все не приходил в себя. Ваттан был близок к тому, чтобы схватить его за плечи и попытаться силой привести его в сознание, но сдержался и отправился искать помощи Ваттувия в качестве последнего ресурса. Шаман возился над чем-то сзади шатра, прямо, под лучами яркого и уже пригревшего солнца; он сделал из снега подобие чаши, полил ее водой для твердости, потом налил в нее густого черного жиру и, приладив фитиль на куске дерна, зажег оригинальную лампу. Было ли это жертвоприношение или озорство, он сам не знал, но удачная выдумка так восхитила его, что он захлопал в ладоши и стал плясать вокруг снежной лампы.

— Откуда пришел Чайвун? — спросил его Ваттан, как будто надеясь получить от него разрешение загадки.

Шаман насмешливо пожал плечами.

— Мне нужно узнать, — настойчиво продолжал молодой человек. — Если можешь, разбуди!

Шаман утвердительно кивнул головой.

— Ваттувий великий шаман, — сказал он с важным видом, — а ты дурак.

Он хорошо знал, что племянник относился равнодушно к его шаманской силе; это обращение к его могуществу очень польстило его тщеславию.

Он немедленно вошел в полог и, отвернув одеяло, обнажил грудь Чайвуна и принялся осторожно растирать ее своими гибкими руками, искусно обходя больные места; пальцы его быстро взбегали от ключиц к плечам больного, ладони слегка похлопывали по его груди и бокам, останавливаясь против сердца, печени, почек. Голова шамана низко склонилась над лицом больного, и он дул ему то в глаза, то в ноздри и рот, бормоча в промежутках какие-то непонятные слова. В то же время он велел Яндранге сварить в небольшом каменном котелке несколько кусков лучшего мяса, какое только было в запасе шатра. Бульон поспел как раз в то время, когда пассы и заклинания окончились. Ваттувий вытащил из-за пазухи мешочек, достал из него какое-то твердое вещество и, отщипнув ногтем кусок, величиною в горошину, опустил его в бульон. В шатре распространился пряный пахучий запах. Ваттувий перелил бульон в берестяный ковшик и, приподняв больного, разжал ему зубы при помощи ножа, и чрезвычайно ловко принялся вливать ему в рот пахучую жидкость. Бедный пастух, давно не пивший даже теплой воды, внезапно поднял голову и стал глотать бульон, вливавшийся к нему в рот. Ваттувий поднес ковшик ближе, больной припал губами к краю и жадно, не отрываясь, выпил все. Глаза его открылись и стали осмысленнее, но они по-прежнему искали Ваттана, и выражение тревоги не исчезло, а даже стало интенсивнее.

— Спешите! — произнес он чуть слышным голосом. — Мышееды… отняли стадо, убили людей!.. Спешите, отнимите!..

Мами? — сказал Ваттан раздирающимся голосом. — Говори!

— Не знаю! — сказал больной. — Спеши! Отними! — повторил он опять и упал на шкуры, истощенный усилием.

Ваттан выскочил из шатра, как раненый зверь, и побежал по дороге, сам не зная куда. Мысль о смертельной опасности, постигшей любимую девушку, соединилась в его уме с чувством невыносимого оскорбления перед дерзостью Мышеедов, которые во второй раз совершили нападение на посетителей ярмарки. Нападение, конечно, не могло остаться безнаказанным, ибо Камак, хотя и живший на севере, принадлежал к племени оленеводов, а они всегда дружно заступались друг за друга. Ваттан подумал о молодых людях, которые окружали такой сочувственной толпой Мами во время состязания в беге, и попутное воспоминание о собственном поражении внезапно стало ему отрадным. Другой такой девушки не было на всей земле, от Кончана до Ледяного моря, и все воины, которые еще способны любоваться красотой и восторгаться силой, не дадут ей погибнуть от копья Мышеедов. Потом ему пришло в голову, что, вероятно, судьба Мами совершилась и она валяется в тундре с грудью, пробитой копьем, — добычей воронам и песцам, и зубы его стиснулись от гнева. Он готов был немедленно броситься один в погоню, и даже мысль о гибели враждебных воинов не удовлетворяла его; ему нужна была кровь женщин и детей, и он давал обещание сделать опустошительный набег на восточную тундру и вырезать поголовно все шатры, которые попадутся на поиске.

Однако на полдороге к ближайшему стойбищу он внезапно заметил, что к его собственному шатру со всех сторон сходятся люди с оружием в руках. Он подумал, что весть о возвращении Чайвуна и дерзком нападении Мышеедов уже успела распространиться по лагерям, и быстро побежал назад. У дверей его шатра уже собралась толпа, и все разделились на группы и оживленно разговаривали. Ваттан заметил, что даже старики пришли вместе с молодыми и старый Раип сидел на оленьей шкуре, брошенной на сани. По бокам его стояли два старших внука, пришедших вместе с ним на ярмарку. Люди Алют толпились вокруг них, ибо Раип хотя и был родом с внутренней тундры, но давно перекочевал к юго-востоку, и полуприморские жители юго-восточной бухты считали его своим соседом и ценили его советы больше, чем веления своих собственных шаманов.

Видя такое множество воинов, Ваттан почувствовал свирепое одушевление. Жажда мести бросилась ему в голову и совсем отуманила его. Он вскочил на высокую крытую кибитку, которая служила для перевоза идолов и зажигательного прибора[22], и, обращаясь к толпе, волновавшейся вокруг, начал громким и страстным голосом, который сразу заставил умолкнуть частные разговоры.

— Люди, — сказал он. — Бродяги, пожиратели мышей, напали на стадо Камака. Воины убиты, олени уведены; хозяйка, девушка Мами… — голос его пресекся и дрогнул, — не знаю где… Отомстим, истребим насильников, чтобы бабы на восточной тундре не посмеялись, что оленные воины отдают своих невест каждому чужеземцу даром!..

Со всех сторон толпы раздались ответные крики и проклятия. Молодые воины один за другим выходили с копьями и луками в руках и становились возле кибитки; Ваттан хотел соскочить вниз и заняться приготовлением к походу, но оклик из группы, стоявшей вокруг Раипа, удержал его. Приземистый черный человек в потертой одежде выступил вперед и близко подошел к Ваттану. Это был Койгинт, приморский шаман из племени Алют, о котором ходило много странных и недобрых слухов. Он принадлежал к черным шаманам, ибо приносил жертвы только ночью и призывал духов с полночной стороны. Говорили даже, что он не занимается ни врачеванием, ни предвидением будущего, но создает злые и разнообразные порчи, которые употребляет против своих врагов или тайно продает людям, ищущим мести. Еще говорили, что он может извести человека на двадцать различных способов, по лоскутку одежды, отпечатку ноги на земле, тени, случайно упавший на дорогу, и даже по следу дыхания, перехваченному в воздухе.