Стихотворения и поэмы - Адам Мицкевич

Безгрешною рукой прольешь ли кровь мою?"

Тот крикнул: "Кровь за кровь! Немедленно пролью!

Ты Велиала дщерь! Ты паразитка злая!

Ты пьешь людскую кровь, трудом пренебрегая.

Вот скромный муравей, вот строгая пчела:

У каждого свои полезные дела.

Лишь ты одна, блоха, проводишь дни впустую,

Живешь за счет людей и кровь сосешь людскую!"

Сказал и раздавил; она же в смертный час

Чуть слышно пискнула: "А чем вы лучше нас?"

[1825]

Я с искренней дружбой не встретился, сколько ни ездил.

Последний ее образец обнаружен в Ошмянском уезде.

Там Мешек – кум Лешка и Лешек – кум Мешка,

Из тех, что не "ты" и не "я" – а "одно"!

Настолько дружили, что даже орешка

Они меж собою делили зерно.

И так они дружбу хранили священную эту,

Что – я утверждаю – такого содружества нету,

Хоть ты обыщи до последней травинки планету!

О дружбе своей, не бывалой нигде до сих пор,

Однажды в дубраве они повели разговор.

Вордны летали, кукушка вдали куковала,

Как вдруг по соседству какая-то Тварь зарычала.

И Лешек – на дуб! От опасности дальше как двинет!

И, дятла проворней, он быстро бежит по суку,

А Мешек беспомощный руки простер к нему: "Кум!"

А кум-то уже на вершине.

И Мешек еще не успел побледнеть,

Как рядом уже очутился медведь,

Он тело ощупал, потом обоняньем медвежьим

Почувствовав запах, какой

От страха бывает порой,

Решил, что покойник пред ним и к тому же несвежий,

И в чащу брезгливо ушел, продолжая реветь

На тухлое мясо не падок литовский медведь.

"Ах, Мешек, мой друг! Я так счастлив, что жив ты остался!

С вершины кричит ему кум дорогой:

Но что это он так упорно пыхтел над тобой,

Как будто с тобою о чем-то шептался?"

"Медвежью пословицу мне прошептал он – о том,

Что только в беде настоящих друзей познаем!"

1829

Покамест пел я дочке дифирамбы,

Мать слушала, а дядюшка читал.

Но я шепнул: "Вот пожениться нам бы",

Весь дом я, оказалось, взволновал.

Мать говорит о душах, об именьях,

А дядя – о доходах и чинах,

Слугу служанка просит без стесненья

Сказать, каков в амурных я делах.

Мать! Дядюшка! Парнас – мое поместье.

Душой владею я всего одной.

Чины смогу в веках лишь приобресть я.

Доход? Перо – вот весь достаток мой.

Любовь? Нельзя ль, плутовка, без расспросов!

О ней скажу тебе наедине,

Когда ты, моего лакея бросив,

Одна заглянешь вечерком ко мне.

[1825]

Тебя не видя – в муках не терзаюсь,

При встрече – не краснею, не теряюсь;

Но если друг от друга мы далеко

И грустно мне, и очень одиноко,

И не могу я разрешить секрета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Вдали от глаз и от улыбок милых

Я облик твой восстановить не в силах,

И пусть усилья памяти напрасны,

Он все же рядом, зыбкий, но прекрасный.

И не могу решить я до рассвета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Я много пережил, но тем не мене

Не мнил тебе открыться в горькой пени,

Без цели идучи и не держась дороги,

Как отыскал я милые пороги?

И что вело меня? Не нахожу ответа:

Любовь ли эта? Дружество ли это?

Тебе отдам здоровье, если надо,

За твой покой стерплю мученья ада;

И не пустым я движим суесловьем,

Себя сочтя покоем и здоровьем.

Но что причина дерзкого обета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Коснусь ли я руки твоей украдкой,

Забудусь ли в мечтательности сладкой,

Едва решу, что так навеки будет

А сердце вновь сомнения разбудит

И у рассудка требуетсовета:

Любовь ли это? Дружество ли это?

Не диктовал мне этих шестистрочий

Друг стихотворца – вещий дух пророчий;

В толк не возьму: откуда на листочке

Возникли рифмы, появились строчки?

Что вдохновляло твоего поэта?

Любовь ли это? Дружество ли это?

[1825]

Элегия

О, если б ты жила хоть день с душой моею…

День целый! Нет, тебе дать мук таких не смею.

Хотя бы только час… Счастливое созданье,

Узнала б ты тогда, как тяжело страданье!

В терзаньях мысль моя, бушует в чувствах буря;

То гнев грозой встает, чело мое нахмуря,

То мысли скорбные нахлынут вдруг волнами,

То затуманятся глаза мои слезами.

Виной мой гнев, что ты торопишь миг разлуки,

Иль слишком я уныл, и ты боишься скуки.

Не знаешь ты меня, мой образ страсть затмила,

Но в глубине души есть все, что сердцу мило:

Сокровища любви и преданности нежной,

И грез, что золотят наш рок земной мятежный.

Но ты не видишь их. Так в бурях урагана

Не видно нам на дне сокровищ океана:

Прекрасных раковин и дорогих жемчужин,

Чтоб обнаружить их, свет яркий солнца нужен!

О, если б я не знал в твоей любви сомненья,

О, если б страх изгнать я мог хоть на мгновенье,

Забыть, как от твоих измен мне было больно!

О, был бы счастлив я, была б ты мной довольна!

Как дух, волшебницы послушный заклинанью,

Покорно б исполнял я все твои желанья.

А если подданный, забыв, что он бесправен,

Вдруг возомнит на миг, что госпоже он равен,

О, смейся, милая! Хоть запрещает гордость

Слугою быть твоим, – как проявлю я твердость?

Я прикажу, чтоб ты мной дольше забавлялась,

По вкусу моему порою одевалась,

Прическу изменив, и средь хлопот домашних

Нашла досуг и для признаний тех всегдашних,

Что я в стихах пишу. Тебе б немного муки

То стоило: лишь час один терпенья, скуки,

Притворства полчаса, минуту лицемерья,

Что ты моим стихам внимаешь, я поверю.

И пусть твои глаза лгать будут, лицемерить,

Я буду в них добро читать и лжи их верить.

Тебе вручил бы я мою судьбу и долю,

К твоим ногам сложил свой разум, чувства, волю.

Воспоминанья все я скрыл бы, как в могиле,

Чтоб в чувствах мы всегда одною жизнью жили.

Тогда бы улеглось волненье дикой страсти,

Сейчас я, как ладья, в ее стихийной власти,

Она еще валы вздымает на просторе.

Поплыли б тихо мы с тобой в житейском море.

И если б снова рок волной грозил надменно,

Тебе бы все ж я пел, всплывая, как сирена.

[1825]

Моя баловница, отдавшись веселью,

Зальется, как птичка, серебряной трелью,

Как птичка, начнет щебетать-лепетать,

Так мило начнет лепетать-щебетать,

Что даже дыханьем боюсь я нарушить

Гармонию сладкую девственных слов,

И целые дни, и всю жизнь я готов

Красавицу слушать, и слушать, и слушать!

Когда ж живость речи ей глазки зажжет

И щеки сильнее румянить начнет,

Когда при улыбке, сквозь алые губы,

Как перлы в кораллах, блеснут ее зубы,

О, в эти минуты я смело опять

Гляжуся ей в очи – и жду поцелуя,

И более слушать ее не хочу я,

А все – целовать, целовать, целовать!

Одесса, 1825

Когда с тобой вдвоем сижу,

Могу ль вопросы задавать:

В глаза гляжу, уста слежу,

Хочу я мысли прочитать,

Пока в глазах не заблестели;

Хочу слова твои поймать,

Пока с губ алых не слетели.

И вовсе пояснять не надо,

Чего ждет слух и жаждут взгляды,

Оно не сложно и не ново,

О, милая, всего два слова:

"Люблю тебя!Люблю тебя!"

Когда продолжим жизнь на небе,

Будь воля властна там моя,

Всегда и всюду видеть мне бы

Запечатленными сто раз

В зрачках твоих прелестных глаз

Все те ж слова: "Люблю тебя!"

И слушать там хотел бы я

Одну лишь песню, чтоб с рассвета

До ночи ею упиваться:

"Люблю тебя! Люблю тебя!"

И чтоб звучала песня эта

В мильонах нежных вариаций!

[1825]

Меня оставить все ж тебе придется,

Но в этот час не обрекай на муки

И, если в сердце верность остается,

Не говори, прощаясь, о разлуке.

Пусть в эту ночь пред сумрачным рассветом

Блаженное мгновение промчится,

Когда ж настанет время разлучиться,

Вручи мне яд, прошу тебя об этом!

Уста к устам приблизятся, а веки,

Когда в них смерть заглянет, не сомкну я;

И так блаженно я усну навеки,

Твой видя взор, лицо твое целуя.

И сколько лет спать буду так – не знаю…

Когда ж велят с могилой распроститься.

Ты, об уснувшем друге вспоминая,

Сойдешь с небес, поможешь пробудиться!

И, ощущая вновь прикосновенье

Любимых рук, к груди твоей прильну я;

Проснусь, подумав, что дремал мгновенье,

Твой видя взор, лицо твое целуя!

Одесса, 1825

К чему слова! Зачем, моя отрада,

С тобою чувства разделить желая,

Души я прямо в душу не вливаю,

А на слова ей раздробиться надо?

Остынет слово,-выветриться может,

Покуда к слуху, к сердцу путь проложит!

Влюблен я, ах, влюблен! – твержу тебе я,