Холодный счет - Владимир Григорьевич Колычев

– Мы с Котовасием два невеселых одиночества, – сообщил Севастьян. – Только я некастрированный.

– Некастрированный и одинокий? – Татьяна повернулась к нему с таким видом, как будто собралась обнять и зацеловать, но всего лишь взяла за руку. И проникновенно посмотрела ему в глаза. – Звучит как мечта любой женщины.

– Но ты же не любая?

И он смотрел ей в глаза, ожидая увидеть в них призыв. Он понимал, почему нельзя останавливаться. Всю дорогу жутко хотелось выпить, он, конечно, переселил себя. Но сейчас сорвется, если Татьяна откажет ему.

– Я самая-самая!

– Хочу в этом убедиться.

– Попробуй. – Снимая с головы косынку, она прислонилась спиной к стене.

Севастьян подхватил ее, одной рукой обняв за талию, а другой помог снять плащ. И на пол усадил, чтобы снять сапоги. Но посадил на ковер в гостиной, до дивана добраться не хватило ни времени, ни терпения.

На диван запрыгнул Котовасий, в легком кошачьем недоумении он смотрел, как Севастьян справился с застежкой одного сапога, перешел к другому, поднял правую ногу, затем левую.

– Кот смотрит! – не сводя с него затуманенных глаз, улыбнулась Татьяна.

– А ты закрой глаза! Ты его не видишь, он тебя не видит…

Она кивнула, послушно сомкнула веки. И осталась без колготок и трусиков.

– Я тебя чувствую, – прошептала она.

Ее рука нащупала пряжку его ремня, но Севастьян распоясался сам. И расстегнулся, и навалился на женщину, сохраняя в памяти момент, когда она осталась без колготок.

– Как там кот? – пробормотала она, замирая перед стартом.

– Не знаю, но его нужно согнать…

Севастьян не начинал. Он хотел раздеть Татьяну догола, но не на полу же это делать. Ковер у него нестарый, очень даже в приличном состоянии, но стерильностью он точно не отличался. На диван бы перебраться, но Татьяна уже взяла старт, навалилась на Севастьяна, круговым движением бедер впустила в себя Крюкова. А кот стоит, смотрит, то на него глянет, то на нее. Татьяне уже за тридцать, Севастьян ничего о ней не знает, может, она блудница последняя, может, счет ее мужчин перевалил за сотню, а то и за тысячу. Даже кота волнует этот вопрос, он возмущен. А ему все равно, во всяком случае, сейчас. Остановиться он не мог…

8

Пятница, 5 июня

Вроде бы лето, а печку с утра неплохо бы протопить. Коровы у Татьяны нет, но без кур в хозяйстве никуда, а птица эта прожорливая и привередливая, в семь утра будь добр включить свет в курятнике и засыпать в кормушку пшеницы с просом, а через два часа они пожелают отведать влажной мешанки. Но Севастьяну не до кур, в семь он уже будет в пути, а в девять в своем РОВД. А в пути будет ругать себя за малодушие. Не пара они с Татьяной, не лежит у него душа к ней, но уже скоро месяц, как они вместе. Выходные он проводит с ней.

Дом у нее в Подозерном неплохой, деревянный, теплый, печь хорошая, тяга сильная, и банька замечательная, причем на берегу реки. Но уже ничего не хочется, домой бы, в свое спокойное одиночество.

– Воды принесешь? – Татьяна чиркнула спичкой, зажгла щепу в печи.

Бигуди в волосах, всю ночь с ними спала, ей уже все равно, нравится это Севастьяну или нет. Халат старенький поверх ночнушки, несвежий, потом попахивает. Ирина тоже не всегда носила кружевное белье, из-под мышек у нее тоже могло пахнуть, но это совсем другое дело. Ирину он любил, запах ее пота ничуть не раздражал. А Татьяна чужая, хотя и хочет быть своей. Уже раструбила всем, что скоро свадьба.

– Натаскаю, – кивнул Севастьян.

С водой у нее все хорошо, на западе река, на юге ручей – на границе участка и всего села. На севере – колодец-журавель, вода в нем чистая, вкусная и для дома. И в ручье вода хорошая, но это для бани, Севастьян еще вчера и котел там наполнил, и все баки, ведра. А сейчас в дом несколько ведер принести из колодца ему не трудно, вместо зарядки. А в субботу он снова здесь, если ничего не случится. Татьяна затопит баньку, и он снова будет бороться с искушением надраться в хлам. Не лежит к ней душа, все чаще тянет напиться.

Севастьян вышел на крыльцо, глянул по сторонам, на колодец посмотрел, на баньку, закурил. А банька у нее ничего, на самом краю участка, и река там рядом, и ручей. В реке хорошо купаться после парилки, из ручья воду набирать. Сразу за ручьем начиналась березовая роща, подберезовиков там, говорят, тьма-тьмущая. Грибная пора не за горами, хочет Севастьян того или нет, но придется проверять, на самом ли деле много подберезовиков или врут.

За ручьем у самой рощи шевельнулся пышный можжевеловый куст, то ли ветром его пригладило, то ли медведь близко к дому подошел, случалось здесь и такое. А может, и человек прятался, это куда вероятней. Но идти смотреть Севастьян не стал. Начало седьмого, часа три уже как светло, но все равно это раннее утро, кому сейчас интересно по посадкам шариться?

Севастьян повернул к колодцу, но не дошел, остановился. А если это Харитонов за ним следит?

Крюков поставил ведро, вернулся в дом, стал надевать резиновые сапоги, Татьяна вышла к нему.

– Ты куда собрался?

– Да ручей перейду, похоже, медведь.

– Куда ты голой задницей на медведя? Рогатину возьми, а я ружье!

Татьяна восприняла опасность всерьез, изба у нее крайняя, забор символический, а медведи в этих местах водятся в избытке, так что все возможно. Поэтому и ружье в доме, и рогатина в сенях, самое настоящее копье с изъеденным временем наконечником и такой же металлической поперечиной под ним. Севастьян взял рогатину, Татьяна – ружье, он в сапогах перешел ручей, заглянул за куст, ничего. И следов нет, трава не примятая, сломанных веточек не видно.

– Значит, все-таки ветер! – сказал он, возвращаясь к Татьяне.

– У страха, сам знаешь! – улыбнулась она.

– А бояться нечего?.. Где Харитонов, что у него на уме?

– Что у него на уме? Приезжал вчера, хлеба купил, молока… Он теперь обычное молоко покупает, ему теперь без Ольги все равно… Любит он ее, до сих пор любит, на меня ноль внимания… Не мог он ее убить, правильно сделали, что отпустили…

– Улик против него нет.

Экспертиза установила, что до полового контакта дело с Дробняковой так и не дошло. Убийца раздел жертву снизу, но совокупления не случилось. Никаких следов свежего мужского