Вдова Далила; Ужас - Морис Левель

Пристав, в свою очередь, вздрогнул: эта цифра, на которую он сначала не обратил внимания, показалась ему вдруг имеющей большое значение. Не ее ли он видел сегодня утром на куске конверта, найденном на бульваре Ланн? Он взглянул на инспектора, инспектор посмотрел на него, и оба простояли так несколько секунд, не решаясь сформулировать зародившиеся у них подозрения.

Утром пристав не придал никакого значения этой цифре и теперь не обратил бы внимания на довольно странное, в сущности, совпадение, если бы не инспектор. Поразмыслив, пристав решил не подавать вида, что разделяет мнение подчиненного.

— Оставим это, — сказал он, пожимая плечами. — Это верный способ сбиться с пути. Если мы начнем косо смотреть на всех людей, живущих в домах под номером шестнадцать…

— Так-то так, но все же странно… Я сейчас поеду…

Оставшись один, пристав принялся упрекать себя в том, что не он обнаружил этот клочок бумаги. Хотя он и теперь считал все это фантазией: возможно ли, что Кош замешан в этом деле? Да и стоит ли строить целые теории на простом совпадении цифр?

Но, как ни нелепо казалось ему это предположение, он не мог выбросить его из головы. Он ежеминутно возвращался к нему. Пристав взял папку с бумагами и начал просматривать их. Дойдя до конца первой страницы, он заметил, что, хотя медленно и внимательно прочел написанное, слова не оставили никакого отпечатка в его уме. Вместо них перед его мысленным взором вертелась цифра 16, потом рядом с ней появилось лицо Онэсима Коша, сначала туманное, но с каждой минутой становившееся все яснее и отчетливее.

Мало-помалу пристав начинал припоминать массу мелких подробностей, сопровождавших расследование. Сначала странное сообщение газеты «Свет» и то, что он так и не смог найти человека, рассказавшего о преступлении. Затем загадочные фразы Коша, его насмешливая и дерзкая манера держать себя, обнаружение следа на дорожке, его волнение в комнате, где произошло убийство. Все это в известной степени являлось уликами. Но, если журналист был каким-нибудь образом причастен к преступлению, как он мог проявить такую смелость?.. А между тем факты говорили сами за себя.

Пристав вдруг осознал, что не может продвинуться дальше в этом деле. Он не смел признаться себе, сколь его злило то, что не он первый додумался до мысли о причастности Коша к преступлению. Также приставу не удавалось понять причину поступков репортера. Во всяком случае через несколько минут все это выяснится; ничего не говоря Кошу о своих подозрениях, пристав даст репортеру почувствовать всю нелепость его поведения. Полицейский теперь не сомневался: Кош знает многое об этом убийстве. Трудность будет заключаться не в том, чтобы заставить репортера рассказать все, что ему известно, а в том, чтобы выведать, каким образом он это узнал. Не заявил ли ему Кош, что у прессы много способов получать информацию?..

Какие же это способы?.. Вот что необходимо было узнать, и, чтобы добиться этого, пристав решил ни перед чем не останавливаться. Дело приняло серьезный оборот, и лишь один Кош мог пролить свет на происходящее. К тому же дело должно было скоро перейти в руки судебного следователя, а приставу хотелось до тех пор вычислить преступника.

В полицейском участке раздался телефонный звонок:

— Кто говорит? — спросил он.

— Жавель, инспектор, вы отправили меня на улицу де Дуэ.

— Что скажете?

— Кош уже три дня не возвращался домой.

На лице пристава отразилось удивление. Итак, в течение трех дней репортер не появлялся ни в редакции, ни у себя дома. Каким бы неправдоподобным это ни казалось, нельзя было не приписать исчезновение Коша каким-нибудь важным причинам.

Это таинственное исчезновение явно имело непосредственную связь с преступлением на бульваре Ланн. Отсюда вытекали две гипотезы: или Онэсим Кош сделал вид, что исчезает, чтобы удобнее вести собственное расследование, или же он был тем или иным образом замешан в убийстве. В последнем случае вывод мог быть двояким: или же репортера отделяли от преследований полиции несколько сот километров и граница, или же люди, опасавшиеся, что какое-нибудь неосторожное слово Коша погубит их, просто устранили его.

Следуя своей старой привычке придерживаться самых невероятных выводов, пристав остановился на последнем предположении. Он спросил инспектора:

— Вы выяснили еще какие-нибудь подробности?

Инспектор не сразу ответил, тогда пристав повторил вопрос:

— Алло! Вы слышите меня?

— Слышу. Больше никаких подробностей не знаю.

— Хорошо, завтра утром я сам все проверю, — сказал пристав и положил трубку.

«Завтра утром, голубчик мой, — подумал инспектор, — будет уже слишком поздно. К этому времени я сам найду Коша».

В сущности, инспектор не все рассказал приставу. Он принял решение разработать свой собственный план. Будучи еще слишком молодым, чтобы с его мнением считались старшие по званию, он решил действовать по личному усмотрению. С той минуты, когда инспектор нашел обрывки конверта, он чувствовал, что должен сосредоточиться на них. Это чувство, сначала неясное, перешло в уверенность, когда он услышал о номере дома Коша. Инспектор пожалел, что не умолчал о своем предположении, но утешился мыслью, что его начальник слишком самолюбив, чтобы согласиться с мнением простого инспектора. И то, что он минуту назад считал ошибкой, теперь показалось ему верхом ловкости: он установил связь между двумя цифрами, а пристав не придал этому значения. Значит, инспектор мог спокойно работать, не боясь никакого контроля и конкуренции со стороны начальства.

Как видно, Жавель ошибался. Но, поскольку пристав сделал поспешные выводы и решил придерживаться их, инспектору никто не помешал. В то время как начальник истолковывал события на разные лады, инспектор собирал новые сведения. Его утреннее открытие было ничтожно по сравнению с той новостью, которую он бережно скрывал от пристава.

А дело было вот в чем. Проходя по улице де Дуэ, Жавель машинально посмотрел на номер одного из домов и увидел цифру 22. Положительно, судьбе было угодно, чтобы этот номер вновь попался ему на глаза, а инспектор считал судьбу слишком могущественной силой, чтобы не подчиниться ее указаниям. Полицейский быстро сообразил, что если он ошибается, то никто об этом не узнает, а попытка ничему не повредит. Рассудив подобным образом, он вошел в здание.

Комната швейцара находилась в углублении, Жавель приотворил дверь и вежливо произнес:

— Здесь живет господин Кош?

— Не знаю такого, — со скукой в голосе произнес швейцар.

Инспектор сделал огорченное лицо и нерешительно продолжил:

— Он журналист. Может быть, теперь вы вспомните?..

Швейцар, гревший руки у печки, отрицательно покачал головой. Но из другой комнаты вышла его жена и спросила, в чем дело. Жавель сразу понял, что она если не услужливее, то по крайней мере любопытнее, и повторил:

— Мне нужно увидеть журналиста, Онэсима Коша. Мне сказали, что он живет здесь. Это, вероятно, ошибка, но не могли бы вы…

Швейцар пожал плечами, однако его жена подошла поближе:

— Как, ты забыл? — И, обращаясь к инспектору, прибавила: — У нас нет такого квартиранта, но тут проживал один журналист. Он съехал от нас полгода назад; после этого почтальон несколько раз по ошибке приносил сюда письма на имя того господина, которого вы ищете…

Она обернулась к мужу:

— Вспомни. Месяц назад пришло еще одно письмо… Справьтесь в доме номер шестнадцать… или восемнадцать.

Жавель извинился за беспокойство, поблагодарил супругов и, выйдя на улицу, восторженно воскликнул:

— Победа, победа! Он не уйдет от меня!

Случайный прохожий, которого он едва не сбил с ног, посмотрел на него и проворчал: «Сумасшедший!» Но Жавель был так доволен, что даже не расслышал его. Он поспешно вошел в дом номер 16 и спросил:

— Здесь живет господин Кош?

— Да, но его нет дома. Он, вероятно, уехал путешествовать.

— Черт возьми, — пробормотал Жавель, — как это неприятно… А не знаете ли вы, когда он вернется?

— Нет, мне это не известно. Оставьте записку. Онэсим Кош получит ее вместе с письмами. Уже три дня у меня лежит его корреспонденция.

«Три дня! — подумал Жавель. — Уж не напал ли я, случайно, на верный след?»

И он прибавил, как бы говоря с самим собой:

— Оставить ему записку?.. Гм…

Инспектор подумал, что, пока он пишет записку, у него будет шанс собрать еще какие-нибудь сведения, — швейцар наверняка отнесется доверчивее к господину, пишущему письмо в его комнате, чем к посетителю, стоящему у входных дверей. Рассудив так, он сказал:

— Благодарю вас. Позвольте мне написать Онэсиму два слова, если это вас не стеснит.

— Нисколько. Присядьте… У вас есть письменные принадлежности?..