Вдова Далила; Ужас - Морис Левель

Он показал Кошу как раз ту газету, для которой писал южанин:

— Вот интервью с судебным приставом! Вы видите, что была возможность получить информацию: эта статья была написана до половины двенадцатого! А вы, вы в одиннадцать часов ничего не знали! Ну что ж, тем хуже для вас. Я телефонирую нашему ночному информатору, чтобы он пришел, и поручу это дело ему.

Кош дал секретарю закончить свою речь, затем спокойно произнес:

— Вы позволите мне сказать два слова? Вы говорите, эта статья была написана в одиннадцать часов?

— Совершенно верно, в половине двенадцатого, самое позднее.

— Эта статья была написана не раньше половины первого или даже без четверти час…

— Откуда вам известно, когда ее написали?

— Я сам ее продиктовал журналисту из этой газеты… точно так же, впрочем, как и его коллегам из трех утренних газет.

— Это уже слишком! Так, значит, интервью с приставом взяли вы, и для своих каких-то неизвестных целей? Хотели разыграть роль доброго товарища и рассказали все другим? Вся пресса будет завтра обладать тем, что должно было принадлежать только нам! Это черт знает что!..

— Увы, знать об этом будет не вся пресса, к моему великому сожалению… Только три или четыре газеты, и те не из самых важных…

— Послушайте, Кош, бесполезно продолжать этот разговор. Вы, по-видимому, не в себе. Я не могу поручить такому сумасбродному сотруднику, как вы, столь важное дело… Я принял решение уже часа четыре назад: вы можете пройти в кассу и получить там жалованье за три месяца. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах…

— Очень приятно это слышать. Я только что хотел просить вас освободить меня от моих обязанностей. Вы сами возвращаете мне свободу, да еще и прибавляете трехмесячный оклад. Это больше, чем я мог ожидать… Я, правда, не совсем хорошо себя чувствую… Я устал, нервничаю… Мне нужен отдых, спокойствие… Через некоторое время, когда я поправлюсь… я зайду повидаться с вами… Теперь же я уеду… Куда? Я еще и сам не знаю… Но парижский воздух мне вреден…

— Как это похоже на вас, — заметил секретарь редакции. — Вчера еще вы были совершенно здоровы. А сегодня настолько плохо себя чувствуете, что не можете продолжать работу… Все еще можно исправить… Зачем вы говорите, что хотите покинуть нас? К чему эта бравада? Забудем то, что я вам сказал и что вы ответили, и отправляйтесь редактировать свою статью… Я знаю, что у вас есть журналистское чутье. Вы найдете что написать… Подозреваю, что вы осведомлены об убийстве не хуже других, а может, и лучше. Ну, что, голубчик, решено?

Но Кош отрицательно покачал головой:

— Нет-нет. Я ухожу…

— Не собираетесь ли вы бросить нас в такую важную минуту, чтобы перейти в другую газету? Если вы хотите прибавки жалования, просто скажите об этом!

— Нет, я не желаю прибавки и в другую газету не перехожу… Я всего лишь хочу вернуть себе свободу, временно или навсегда — это покажут обстоятельства…

И голосом, в котором слышна была легкая дрожь, он прибавил:

— Даю вам честное слово, что я не предприму ничего, что может повредить нашей газете, и что вы напрасно подозреваете меня в каких-то тайных целях. Расстанемся добрыми друзьями, прошу вас… И еще одна просьба. Я действительно нуждаюсь в отдыхе, хочу пожить вдали от парижской суеты, любопытства равнодушных и забот друзей, но, с другой стороны, мне бы не хотелось, чтобы мой отъезд походил на бегство… Поэтому прошу вас: спрячьте у себя все письма, которые придут сюда на мое имя. Не оставляйте их в моем отделении: покажется странным, что я не оставил адреса, куда их пересылать… Вы отдадите их мне, когда я вернусь…

— Это ваше окончательное решение?

— Окончательное.

— Понятно, я не буду допытываться у вас, куда вы направляетесь, но все же, я думаю, вы можете сказать мне, когда уезжаете?

— Сегодня же.

— А когда намерены вернуться?

Кош сделал неопределенный жест:

— Не знаю…

Затем пожал руку секретарю редакции и вышел. Оказавшись на улице, он вздохнул с облегчением. Входя в редакцию, он был озабочен, взволнован. Со вчерашнего дня события развивались с такой быстротой, что репортер не успел даже обдумать, как вести себя. Его главной целью было привлечь к себе внимание полиции и действовать так, чтобы пристав увидел в нем возможного преступника и в конце концов арестовал его.

Но для того, чтобы добиться этого, Кошу нужна была свобода. У него должна быть возможность по собственному желанию изменить свою жизнь и привычки. Будучи сотрудником газеты «Свет», он не мог напечатать то, что ему было известно, и подписать своим именем. И даже в том случае, если бы он это напечатал, к его словам отнеслись бы лишь как ко мнению журналиста. Наконец, какая логика в том, что человек сам описывает преступление, в котором его должны обвинить!

К тому же такое положение дел не могло длиться вечно: полиция, направленная на ложный след, могла равнодушно отнестись к делу и в какой-то момент сдать его в архив. Тогда ему, Кошу, останется только написать на самого себя анонимный донос, иначе его оставят в покое, а этого он не хотел.

Репортер решил, что ему лучше больше не появляться в своей квартире. В кармане у него было около тысячи франков — неустойка, выплаченная ему газетой «Свет». На эти деньги он мог спокойно жить несколько недель: снять комнатку в каком-нибудь отдаленном квартале, обедать в маленьких трактирчиках, никуда не выезжать. С той минуты, как полиция обратит на него внимание, его отъезд примет вид настоящего бегства.

Около десяти часов репортер решил, что пора подыскать ночлег. Сперва он подумал о Монмартре. В этом живом, суетливом квартале нетрудно пройти незамеченным среди кутил, артистов и всякого рода двусмысленных личностей, день и ночь снующих по извилистым улочкам. Но от площади Бланш до площади Клиши, от площади Святого Георгия до улицы Коленкур он на каждом шагу рисковал встретить знакомых.

Кош вспомнил то время, когда был еще начинающим журналистом и захотел пожить романтической жизнью Латинского квартала, какой она ему представлялась. Он снял тогда маленькую комнатку в конце улицы Гэй-Люссака. Вся меблировка ее состояла из железной кровати, стола, служившего одновременно обеденным и письменным, и большого деревянного сундука.

Репортер был не прочь опять очутиться, хотя бы на несколько дней, в этом славном уголке Парижа, где когда-то, неопытным юношей, прожил прекрасные дни, полные иллюзий и энтузиазма. К тому же в Латинском квартале или рядом с ним, он будет достаточно близко к центру, чтобы своевременно узнавать новости, и в то же время достаточно далеко, чтобы никому не пришло в голову искать его там.

Бульвар Сен-Мишель, наполненный веселой молодежью и солнечным светом, вызвал улыбку на лице репортера. Он зашел в кафе возле Люксембургского парка и съел бутерброд, чтобы заморить червячка, потом просмотрел газеты.

Они изобиловали подробностями о преступлении на бульваре Ланн. В сущности, это было самое обыкновенное убийство. В Париже подобные преступления случаются чуть ли не ежедневно, и, за исключением лета, когда газеты за неимением интересных новостей печатают все подряд, историям о преступлениях отводится лишь несколько строк на последнем листе.

Но по странной случайности это преступление стало сенсацией. Казалось, какой-то инстинкт подсказывал всем, что в этом деле таится что-то новое и неожиданное. И, что всего удивительнее, обстоятельства складывались так, как Кош не смел и мечтать: все благоприятствовало его планам, и он мог, оставаясь невидимым, следить за событиями, критиковать их и почти руководить ими.

Репортер внимательно прочел статьи, описывавшие его интервью с приставом, и улыбнулся, встретив свои собственные выражения, замечания и вопросы, приведенные в статье. «Завтра, — подумал он, — я примусь за дело». Немного перекусив, он вышел из кафе, прогулялся по улице Сен-Жак и снял комнату в гостинице. Из окна своей комнаты он видел большой двор с чудной часовней и широкой лестницей.

Несколько минут Кош стоял, прижавшись лицом к стеклу, предавшись далеким воспоминаниям и сожалея о своем смелом решении. Он вспомнил, что однажды уже испытывал подобное состояние — перед началом конференции, к которой не успел подготовиться. Садясь за стол, покрытый зеленой скатертью, он, как и теперь, говорил себе: «Зачем было браться за это дело? Мог бы сейчас мирно сидеть у себя дома, вместо того чтобы навлекать на себя общественную критику…» Но репортер отбросил мысли, способные ослабить его решимость. Он задвинул шторы, отошел от окна и сел в кресло у камина, жаркое пламя которого рисовало на стенах причудливые тени.

Вытянув ноги и наслаждаясь теплом и тишиной окружающей обстановки, свободный и никому не известный в этой части Парижа, Кош задумался о том, что с ним произошло за последние двадцать четыре часа. Он прочитал сделанные им наскоро заметки, разорвал находившиеся в карманах бумажки и бросил их в огонь. И лишь после этого разделся, лег в кровать и, согревшись, чувствуя уже приближение сна, подумал: «Кто будет лучше спать сегодня ночью: виновный, которому пока еще нечего бояться полиции, или невинный, желающий испытать чувства преступника?»