Вдова Далила; Ужас - Морис Левель

— Я ваш вчерашний ночной корреспондент. Это я сообщил вам о преступлении на бульваре Ланн. Вы, надеюсь, убедились, что я хорошо осведомлен; теперь я хочу рассказать вам еще несколько подробностей.

— Благодарю вас, но мне хотелось бы знать, с кем…

— С кем вы говорите? Это не имеет значения. Мои сведения верны, я сообщаю их даром, чего же вы еще хотите? Но, если вас это не устраивает, я могу обратиться в другое место…

— Нет-нет, ради бога, говорите, — взмолился Авио. — Я вас слушаю!

— Так знайте же, что полиция идет по ложному следу, что нет ни слова правды во всем, что напечатано в газетах. Никаких тайных причин преступления нет: это самое обыденное убийство с целью грабежа. Что же касается выводов, которые сделал судебный пристав, то все это плод его воображения. Если хотите узнать правду, ведите расследование сами. А главное, посоветуйте редактору не печатать без разбора все то, что ему будут рассказывать.

— Еще раз прошу вас…

— Не перебивайте меня. Посоветуйте полиции бросить найденный ею след. Утверждайте, несмотря на все видимые доказательства, несмотря на все возможные уверения, что преступники…

— Как вы сказали?

— Вы не ослышались: преступники. Задайте в своей статье вопрос: не нашли ли в саду отпечатков чьих-нибудь шагов. Довольно на сегодня. Я еще позвоню вам. Но все будет зависеть от того, какой поворот примет дело… Еще одно слово: прошу вас никому не говорить о вашем таинственном корреспонденте. А теперь до свидания…

Кош положил трубку и направился к выходу.

Когда на другое утро судебный пристав увидел статью в газете «Свет», он сначала улыбнулся, но, дочитав до последних строк, нахмурил брови и с гневом отбросил газету. Несмотря на данное обещание, репортер упомянул о следах, оставленных неизвестным в саду дома. Пока это был всего лишь намек, не более, но пристав чувствовал, что к этому обстоятельству еще вернутся. Чтобы Кош не упоминал о следах, он с ним обошелся по-дружески, позволил увидеть то, чего не показали ни одному из остальных журналистов, и вот его благодарность! Мало того, что «Свет» напечатал новость о преступлении раньше, чем он сам об этом узнал, эта отвратительная газетенка еще и дает повод к новым нападкам на полицию!

Конечно, никто не придаст большого значения этой статье, полной небылиц; конечно, он уверен, что напал на верный след и скоро арестует преступника. Но не странно ли, что газета, ради которой он совершил нечто не вполне законное, первой начала критиковать его?

«Положительно, — думал пристав, — эти господа страдают манией величия. Они думают, что им все позволено. Ведут свое следствие параллельно с моим! В сущности, если не брать в расчет упоминание о следах в саду, эта статья только облегчает мою задачу. Пусть преступник думает, что полиция пошла по ложному следу: он будет меньше прятаться, сделает какую-нибудь неосторожность, сам себя выдаст… Но все же мне преподали урок».

С газетой в руках пристав вошел в комнату помощника и спросил его:

— Вы прочитали?

— Прочитал.

— Ваше мнение?

— Пожалуй, не мешало бы повидаться с этим Кошем и дать ему несколько «приблизительных» сведений — он будет удовлетворен…

— Но что вы думаете о его гипотезе, которая диаметрально противоположна моей?

— Гипотеза журналиста — грош ей цена! У него нет никаких доказательств. Правда, и мы до сих пор не получили подтверждения нашей гипотезы…

Пристав помолчал минуту, потом пробормотал:

— Я уверен, что прав в своих предположениях! Позвоните по телефону в «Свет» и попросите прислать мне этого Коша, как только он придет. А пока я еще раз съезжу на бульвар Ланн… Скоро за дело возьмется судебный следователь…

Все в доме оставалось в том же виде, что и два дня назад. Только труп убитого перенесли в морг, после того как было точно описано его положение на кровати. Комната имела зловещий вид. Взгляд невольно обращался на неубранную кровать с помятыми простынями. Запах крови сменился запахом сажи и копоти, присущим заброшенным жилищам. Кучка пепла в камине приняла более темный оттенок; вода в тазу изменила цвет, и на ее прозрачной поверхности плавали кровяные шарики, а по краям таза видна была грязная полоса неопределенного серого цвета — смесь мыла и крови.

Когда пристав в первый раз вошел в этот дом, в нем еще теплился слабый отголосок жизни. Порой кажется, что человек оставляет после себя некий след, напоминание о своем существовании, будто бы стены, которые столько времени были немыми свидетелями чьей-то жизни, хранят ее отпечаток.

История человека не кончается с его смертью в доме, где он долго жил. Комната, в которой любили, страдали, остается тайным и вместе с тем нескромным свидетелем происходившего. Некоторые дома — бедные или роскошные, печальные или веселые — недружелюбно встречают нового жильца. Разве нельзя предположить, что предметы обладают душой? Разве не постоянная смена жильцов делает гостиничные комнаты такими безликими? Хотя мебель в них часто подобна той, которая украшает любимый нами и родной дом. Кровать палисандрового дерева, зеркальный шкаф, умывальник, разрисованный цветами, коврик у постели с изображением льва, лежащего среди яркой зелени, камин со стоящими на нем бронзовыми часами и мраморными канделябрами, маленькая этажерка с безделушками из поддельного саксонского фарфора — не похоже ли все это на обстановку старых провинциальных домов?

Отчего же тогда в старинных загородных домах вещи имеют веселый и приветливый вид? Не оттого ли, что соприкосновение с людьми подарило им какую-то таинственную жизнь, которая мало-помалу слабеет и угасает, когда угасают их хозяева? Их пленительный аромат исчезает, их своеобразие умирает. Вещи подобны людям: их память недолговечна. Так и эта комната, где было совершено убийство, пустая, зловещая, мертвая, всего лишь за несколько часов забыла своего хозяина!

— Как холодно здесь, — проговорил пристав.

Он начал медленно прохаживаться, осматривая стены, мебель, все уголки, где притаилась тень. Остановился на минуту возле умывальника, повертел в пальцах линейку, лежавшую на столе, посмотрел на опрокинутые часы, показывавшие двенадцать часов тридцать пять минут.

Нет ничего более страшного, более загадочного, чем часы. Эта машина, сделанная человеческими руками и показывающая время, управляет нашей жизнью. Все тем же ровным шагом продвигаясь к таинственному будущему, она кажется шпионом, приставленным к нам судьбой.

Когда остановились эти часы? Днем или ночью? В полдень с его ярким светом? Или в мрачную и немую полночь? Случайно ли они остановились или же в минуту, предшествовавшую убийству?

— Нужно позвать сюда опытного часовщика, — произнес пристав. — Он, может быть, объяснит нам, почему эти часы остановились. Интересно было бы узнать, не падение ли стало этому причиной.

— Посмотрите, — сказал один из инспекторов, поднимая несколько клочков разорванной бумаги. — Вот что мне кажется странным… Мы этого в первый раз не заметили…

Пристав взял все три обрывка и прочитал:

«Monsieur

22

E. V.

ési

ue de».

Он пожал плечами:

— Ерунда… это не имеет ни малейшего значения… Что нам дадут несколько слогов?.. Бросьте…

— Как знать?.. А что, если удастся найти недостающие звенья?.. Мне кажется, что это обрывки конверта. Разместив их по порядку, мы получим нечто вроде адреса. «Monsieur-22-ue de-E. V.» Остается: «ési». Это часть названия либо улицы, либо, может быть, имени адресата. Во всяком случае мы можем быть уверены, что этот господин живет в доме номер двадцать два на улице «de…» Это уже облегчает розыски…

— Ценные сведения, — смеясь, заметил пристав.

Но инспектор с упрямством, достойным похвалы, рассматривал бумажки со всех сторон. Вдруг он воскликнул:

— Ну вот! Великолепно! Посмотрите на сгиб… бумажка двойная… у нее есть изнанка… задняя сторона… и… что же я нахожу на одном обрывке: «Inconnu au 22».[2] А на другом: «Voir au 16».[3] А вот здесь половина почтовой марки… с надписью: «Rue Bay…», что, верно, означает «Rue Bayen», это не трудно; в полукруге марки что-то черное, должно быть, число, а внизу очень отчетливо: «08». Сейчас январь, значит, письмо написано недавно. Делайте как знаете, но я думаю, что не мешало бы найти господина с улицы «de…», который жил в доме номер шестнадцать на другой улице, а может быть, и на той же самой…

— Ищите, если хотите… я же охотно променял бы все ваши открытия на информацию о жизни, знакомствах и привычках жертвы… Вы больше ничего не нашли?.. Значит, мы можем ехать…

И пристав вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад-вперед перед домом. Какой-то фотограф делал снимки. Когда пристав собирался садиться в экипаж, он обратился к нему: