Жертвы вечернiя - Иван Родионов

Онъ отошелъ и вмешался въ толпу партизань, кого-то ища.

— Но зачѣмъ же добиваютъ раненыхъ? — Послѣ недолгаго молчанія спросилъ Юрочка, у котораго этотъ вопросъ ни на минуту не выходилъ изъ головы и все время долгаго молчания спросилъ зрачка, у котораго этотъ вопросъ ни на минуту не выходилъ изъ головы и все время мучалъ его.

Лицо Волошинова стало еще серьезнѣе, а глаза вспыхнули неутолимой ненавистью и злобой.

— Развѣ вамъ не объясняли?

— Нѣтъ. Никто ничего не говорилъ...

— Нельзя не убивать. Съ начала и не убивали. Но это не люди и не звѣри, а хуже, попадаться къ нимъ въ лапы невозможно. Если бы только убивали, чортъ бы съ ними. На то война и ихъ похабныя «свободы». А то прежде чѣмъ убить, они нашихъ раненыхъ и пленныхъ жгли живьемъ и живьемъ же в землю закапывали, подъ ногти забивали гвозди, вырывали и выкалывали глаза и ножичками скоблили десны. Вѣдь вотъ до какого зверства дошли эти хамы! Брать въ плѣнъ намъ ихъ некуда. Куда ихъ денешь? Возиться съ ними?! Да кто же будетъ, когда у насъ каждый человекъ на счету?! А оставлять нельзя, потому что встанетъ на ноги, и противъ тебя же пойдетъ, подлецъ, с винтовкой. Витя, ты опять здѣсь? — и съ строгой и съ ласковой улыбкой обратился онъ къ маленькому, проталкивавшемуся среди другихъ партизанъ и взялъ его за плечи. — Вотъ позвольте вамъ представить, партизанъ Чернушкинъ, самый старый партизанъ въ нашемъ отрядѣ...

Юрочка увидѣлъ передъ собою мальчика лѣтъ 13-ти въ желтомъ, замызганномъ, короткомъ полушубкѣ, туго перетянутомъ по таліи узкимъ, чернымъ ремешкомъ.

Штыкъ его винтовки, по-фронтовому, по всѣмъ правиламъ устава поставленный къ ногѣ, торчалъ высоко надъ головой его обладателя.

Изъ-подъ лисьяго рыжеватаго треуха выглядывало застѣнчиво-улыбающееся, раскрас-нѣвшееся, бѣленькое, круглое, въ ямочкахъ личико.

— Ты зачѣмъ же опять здѣсь? — стараясь быть строгимъ, допрашивалъ Волошиновъ.

Партизанъ, стоя на вытяжку, снизу вверхъ взглядывалъ на гиганта, хотѣлъ быть серьезнымъ, но тогда, какъ на длинныхъ рѣсницахъ его наивныхъ, голубыхъ глазъ дрожали жемчужныя слезы, все личико его улыбалось, замѣтнѣе выступали на щекахъ ямочки, пунцовыя губы шевелились, обнажая бѣлые, рѣдкіе зубы. Видимо, онъ конфузился.

— Да я... Тамъ нечего было дѣлать... Я и...

— Знаю тебя, Витя, знаю... Все врешь. Это уже не впервой. Тутъ тебѣ нечего дѣлать. Сейчасъ же ступай на кухню. Иначе взводному доложу. Онъ съ тобой поговоритъ по- своему...

— Слушаю. Взводный меня видѣлъ и ничего. Ей Богу, ничего... Я и...

— Взводному теперь не до тебя. Онъ и не замѣтилъ, а замѣтитъ — влетитъ. Сколько разъ тебѣ влетало?!

— Я и иду сейчасъ... съ тою же конфузливой улыбкой, поводя искривившимися, красными губками, отвѣтилъ Витя.

— Ну, иди, иди, да скорѣе, пока тебя не увидали...

Витя, отчеканивая каждый пріемъ, до смѣшного серьезно и лихо взбросилъ винтовку на плечо и по фронтовому круто повернувшись, громко отбивая шагъ въ своихъ не по росту большихъ, тяжелыхъ ботинкахъ и въ тактъ широко размахивая лѣвой рукой, замаршировалъ по досчатой платформѣ, направляясь къ только-что подошедшему со степи партизанскому поѣзду.

Волошиновъ, докуривая папироску, провожалъ мальчика задумчивымъ взглядомъ.

— Кто это? — спросилъ заинтересованный Юрочка.

Волошиновъ бросилъ окурокъ и, сплюнувъ, придавилъ его ногой.

— Да партизанъ, новочеркасскій кадетикъ, въ моемъ отдѣленіи числится, первымъ пришелъ на запись къ Чернецову. Его не принимали. Маленькій. Онъ въ слезы. Бились-бились съ нимъ, взяли, опредѣлили въ ротную кухню въ помощь кашевару. Старательный, послушный, свое дѣло дѣлаетъ, вѣчно смѣется, какъ колокольчикъ, заливается. Но какъ только въ бой и онъ въ строю. Вѣдь и сегодня онъ съ нами былъ... Я только сейчасъ припоминаю... Хоть убей, не уйдетъ изъ строя. Пробовали наказывать, ружье отнимали. Не дѣйствуетъ. Откуда-то у него всегда винтовка и полная сумка патроновъ. Какъ только онъ ее таскаетъ?!

Среди толпившихся и курившихъ партизанъ то и дѣло мелькала невысокая, проворная фигура есаула Чернецова.

Его сопровождали два-три офицера.

Онъ заходилъ во всѣ комнаты вокзала, осмотрѣлъ всѣ строенія, обошелъ весь дворъ и садикъ, отдавая какія-то приказанія.

— Волошиновъ, это Витя здѣсь былъ? — спросилъ подошедшій взводный офицеръ.

Это былъ поручикъ Клушинъ — средняго роста, бѣлокурый, почти безъ растительности на лицѣ, молодой человѣкъ лѣтъ 23-24-хъ, съ цѣлой стопочкой серебрянныхъ и золотыхъ поперечныхъ полосочекъ на рукавѣ шинели, свидѣтельствовавшихъ о количествѣ получен-ныхъ имъ за время европейской войны контузій и ранъ.

Волошиновъ и Юрочка, вытянувшись, какъ въ строю, отдали честь и нерѣшительно переглянулись.

— Опустите руки, господа. Былъ здѣсь Витя?

— Точно такъ, — отвѣтилъ Волошиновъ.

— Опять! Что съ нимъ дѣлать, господа?! То-то я видѣлъ, онъ около меня протискивался, да я занятъ былъ. Вотъ дрянь-мальчишка! Придется пробрать. Ничего не подѣлаешь. Непремѣнно...

Но по добродушному выраженію въ свѣтлыхъ, желтоватыхъ глазахъ и на лицѣ офицера, безошибочно можно было заключить, что отъ его «проборки» виновный не очень-то пострадаетъ.

— Строиться! Строиться!.. Пошелъ строиться!.. — послышались голоса офицеровъ.

Партизаны засуетились и, опережая другъ друга, стали прыгать съ платформы и выстраиваться въ полѣ, тыломъ къ своему поѣзду.

Передъ глазами во всѣ стороны разстилалась безпредѣльная, волнистая, безснѣжная степь, скованная гололедицей.

Невысоко поднявшееся надъ землей солнце разогнало туманную мглу, бросая свои длинные, ослѣпляющіе лучи внизъ. И степь на громадное пространство вокругъ блистала, какъ дурно отполированное зеркало.

Чернецовъ въ короткой, бодрой рѣчи поблагодарилъ своихъ соратниковъ за сегодняшнее успѣшное дѣло, поздравилъ съ побѣдой и приказалъ погружаться въ вагоны.

Черезъ нѣсколько минутъ станція опустѣла. Вездѣ валялись неприбранные трупы. На платформѣ стояли два пулемета, а вокругъ нихъ ходили шесть партизанъ, составлявшіе собою весь караулъ, оставленный Чернецовымъ для охраны станціи отъ нападенія красныхъ.

Чернецовъ, забравъ своихъ раненыхъ, захвативъ поѣздъ красныхъ съ добычей, поспѣшно уѣхалъ съ своими партизанами по какому-то новому направленію.

Онъ получилъ свѣдѣнія о сосредоточеніи красныхъ бандъ въ какихъ-то ему извѣстныхъ пунктахъ и спѣшилъ помѣшать имъ осуществить свой планъ.

Съ того дня въ жизни Юрочки началась совершенно новая эра.

XIV.

Откуда же взялись эти юноши и даже дѣти, составившіе собою безтрепетные желѣзные ряды чернецовскаго и иныхъ партизанскихъ отрядовъ, ряды, долгое время превращавшіе въ кровь и трупы безчисленныя, до зубовъ вооруженныя, банды взбунтовавшагося, кровожадна-го хама?

И это тогда, когда казаки-фронтовики топили свою совѣсть въ дареномъ спирте, продавали свою родину шарлатанамъ и проходимцамъ за пачки ассигнацій, за обманные посулы отдавали своихъ отцовъ, свои семьи, свои хозяйства и свой Тихій Донъ на потокъ и разграбленіе, а всѣ остальные попрятались.

Не съ неба же эти доблестные юноши свалились и не изъ нѣдръ земли вышли.

Они родились и выросли на русской землѣ.

Всѣ эти Юрочки, Ванечки, Николеньки, Вити, изнѣженные, избалованные, любовь и надежды ихъ отцовъ и матерей, безчеловѣчно вышвырнутые кровавой рукой самозванной, подлой власти изъ-за школьныхъ партъ, изъ разоренныхъ родныхъ пепелищъ были безжалостно брошены на невообразимыя лишенія и муки прямо въ пасть страшной, насильственной смерти.

По приговору кровавой власти шарлатановъ, бродягъ, воровъ и убійцъ имъ не стало мѣста на родной землѣ, на землѣ ихъ предковъ, они лишены были права дышать роднымъ воздухомъ, они были обречены на такія издѣвательства, муки и смерть, передъ ужасами которыхъ блѣднѣютъ всѣ страшныя испытанія первыхъ христіанскихъ мучениковъ.

Большею частью все это была зеленая учащаяся молодежь, путемъ невообразимыхъ мытарствъ сбѣжавшаяся сюда отъ самосуда и истязаній свирѣпой презрѣнной черни со всѣхъ концовъ необъятной, обезглавленной, обреченной Россіи.

Тутъ были юнцы изъ Петербурга и Москвы, изъ Тамбова и Орла, изъ Нижняго и Казани, изъ Чернигова, Полтавы и главнымъ образомъ съ Дона.

Многіе изъ ихъ несчастныхъ сверстниковъ мучительной смертью погибли въ пути отъ руки разнуздавшагося краснаго дьявола.

Кто же они и чѣмъ провинились?

Къ несчастію для нихъ эти бѣдные страстотерпцы — русскія дѣти родились въ тѣхъ безчисленныхъ семьяхъ, кои во имя соціалистическаго лозунга: «свобода, равенство и братство» «гуманными» соціалистами обречены на безпощадное поголовное истребленіе.