Жертвы вечернiя - Иван Родионов

жалъ онъ, оправляясь. — Нельзя сидѣть такъ, какъ я ...

— Вѣдь ты же ребенокъ, Юра...

— Какой же я, дядя, ребенокъ?! Я видѣлъ партизанъ моложе меня и куда слабѣе... и ничего, воюютъ... Почему же мнѣ-то сидѣть?! Вѣдь стыдно, дядя. Да я ужъ и не могу сидѣть такъ... сложа руки...

— Такое время... ужасное время... — безпомощно шепталъ дядя, останавливаясь передъ окномъ и тихонько отирая платкомъ навернувшіяся слезы.

У него не хватало ни словъ, ни духа отговаривать мальчика отъ принятаго рѣшенія.

Онъ зналъ, что всѣ его доводы на этотъ разъ будутъ безсильны, такъ какъ онъ уже не разъ говорилъ съ Юрой на эту тему и отдалялъ поступленіе его въ строй только тѣмъ, что каждый разъ просилъ его дождаться пріѣзда матери.

Теперь и самъ онъ не вѣрилъ въ этотъ пріѣздъ и видѣлъ, что и Юрочка потерялъ всякую надежду.

Дядя по-отцовски перекрестилъ, благословляя Юрочку на подвигъ спасенія и защиты родины, крѣпко прижалъ къ своей груди и, не сдержавъ слезъ, отвернулся.

— Ну, помогай тебѣ Богъ, Юра. Нынче, «устами младенцевъ глаголетъ Господь», а на ихъ костяхъ, на костяхъ несчастныхъ русскихъ дѣтей, ихъ кровью и подвигами отстаивается

подлинная, не поганая Россія отъ нашествія кровожадныхъ дьяволовъ. А мы, ваши отцы и вообще старшія поколѣнія отдали на закланіе нашихъ дѣтей, спрятались за ихъ спины... Трусы, и банкроты, банкроты мы во всѣхъ отношеніяхъ и нѣтъ намъ оправданія...

Онъ горестно махнулъ рукой.

XI.

Юрочка нѣсколько разъ сходилъ въ соборъ, исповѣдался, причастился и съ легкимъ сердцемъ прямо изъ храма пошелъ въ канцелярію отряда Чернецова и записался въ строй.

Теперь на немъ была защитнаго цвѣта рубашка и сѣрая шинель, на ногахъ тяжелые, крѣпкіе, подбитые множествомъ гвоздей, грубой кожи ботинки съ обмотками, на головѣ сѣрая папаха, а въ рукахъ винтовка со штыкомъ.

Поселился Юрочка въ общежитіи Чернецовскаго отряда, съ увлеченіемъ отдавшись изученію строя и ружейныхъ пріемовъ, въ которыхъ онъ былъ не новичекъ, потому что въ императорскія времена гимназистовъ этому учили, а такъ какъ въ послѣдніе три года отецъ часто бралъ его съ собой на охоту, то ружье и стрѣльба не были ему диковиной.

Дней пять спустя Юрочка, едва успѣвъ забѣжать къ дядѣ, чтобы проститься съ нимъ и его семьей, уже мчался въ отдѣльномъ поѣздѣ съ частью отряда Чернецова на сѣверъ отъ Новочеркасска.

Поѣздъ, пробывъ въ пути всего нѣсколько часовъ, остановился на какой-то степной станціи, гдѣ только-что окончился бой, и Чернецовъ съ своимъ отрядомъ преслѣдовалъ дальше разбитыя банды красной гвардіи.

Здѣсь Юрочка въ первый разъ близко, лицомъ къ лицу, увидѣлъ поле битвы.

Изуродованные и залитые кровью трупы красногвардейцевъ съ разможженными черепа-ми, съ развороченными и выпавшими внутренностями, съ переломанными руками и ногами, въ разорванной окровавленной одеждѣ произвели на Юрочку отталкивающее и потрясающее впечатлѣніе.

Въ Москвѣ онъ видѣлъ трупы издали, но здѣсь совсѣмъ не то.

Онъ стоялъ онѣмѣвшій, растерянный, дрожащій, съ перекошеннымъ ртомъ. Глаза его блуждали, ни на чемъ не останавливаясь.

Первымъ его душевнымъ движеніемъ было закричать въ источный голосъ, бросить ружье и сумку съ патронами и бѣжать изъ этого царства убійствъ, крови, ужаса и кошмара, бѣжать безъ оглядки, куда попало.

Товарищи его — юнкера, кадеты, гимназисты, реалисты, семинаристы, пробравшіеся сюда со всѣхъ концовъ разгромленной и искалѣченной Россіи, такіе же, какъ онъ, юные и такіе же новички, видимо, испытывали тоже, что и онъ, но никто изъ нихъ не обмолвился ни единымъ словомъ.

Только блѣдность ихъ лицъ, выраженіе страданія и ужаса въ ихъ глазахъ выдавали ихъ душевное состояніе.

Другіе уже «старые», обстрѣлянные, не разъ видавшіе боевые виды, партизаны не обращали на пролитую кровь ни малѣйшаго вниманія и свободно шагали среди убитыхъ и раненыхъ.

«Какой же я — воинъ? А еще обрекъ себя на раны и смерть, — съ упавшимъ сердцемъ спрашивалъ себя Юрочка. — Я — трусъ, презрѣнный трусъ, а они, — думаль онъ о безпечныхъ, «старыхъ» партизанахъ, — настоящіе воины, герои, ничего не боятся».

Самолюбивый и застѣнчивый, Юрочка рѣшилъ ни за что не выдавать своей трусости и постараться во всемъ походить на своихъ храбрыхъ соратниковъ.

Въ тотъ же день вечеромъ онъ впервые увидѣлъ есаула Чернецова, неожиданно откуда-то на паровозѣ примчавшагося къ эшелону.

На первый взглядъ Юрочка ничего особеннаго не нашелъ въ этомъ молодомъ, щеголевато-одѣтомъ офицерѣ, слава о подвигахъ котораго съ молніеносной быстротой прокатилась по Дону и далеко за его предѣлами.

Войсковой атаманъ и Донское правительство смотрѣли на него, какъ на единственную, но надежную и твердую опору ихъ власти; вѣрные казаки, какъ на будущаго спасителя казачества отъ разрушительной, гнойной всероссійской язвы, они надѣялись, что, въ концѣ концовъ, къ нему примкнутъ теперь колеблющіеся и парализованные фронтовики; молодые офицеры и учащаяся молодежь съ несокрушимой вѣрой, безоглядно шли за нимъ на всѣ лишенія, страданія, раны и смерть; большевики, безпощадно имъ побиваемые, трепетали при одномъ его имени.

Юрочка во всѣ глаза глядѣлъ на Чернецова и скоро почувствовалъ, что въ молодомъ офицерѣ было что-то притягивающее, приковывающее къ нему и отличающее его отъ другихъ.

Онъ былъ невысокаго роста, соразмѣренъ и строенъ, проворенъ и ловокъ. Казалось, онъ не ходилъ, а едва касаясь ногами земли, леталъ на своихъ кривыхъ ногахъ.

Коротко остриженная голова его съ густыми, темными волосами была прекрасной формы, лицо, съ котораго жизнь не успѣла еше стереть юношескія краски, съ правильнымъ, отчеканеннымъ носомъ, было тонкое.

Крѣпко очерченный ротъ съ полными, чувственными губами и энергичный подбородокъ выражали громадную волю.

Но особенно понравились Юрочкѣ глаза Чернецова, смѣлые, ясные, свѣтлые, глядѣвшіе и въ душу человѣка, и куда-то ввысь, какъ будто тамъ что-то пытающіе.

Въ нихъ всегда шевелилась какая-то невысказанная, нездѣшняя, глубокая дума.

Чувствовалось, что Чернецовъ былъ изъ породы высшихъ, изъ породы вождей. Въ немъ было что-то соколиное, боевое, побѣдное.

Чернецовъ переговорилъ со всѣми новичками, каждому сказавъ нѣсколько незначитель-ныхъ, шутливыхъ словъ, но съ его появленіемъ всѣмъ стало вдругъ какъ-то легко, свѣтло, точно всѣхъ озарилъ онъ новымъ свѣтомъ.

Въ обращеніи онъ былъ простъ, веселъ, иногда мальчишески шаловливъ.

У новичковъ сразу разсѣялось дурное впечатлѣніе, произведенное боевымъ полемъ; тяжкія думы отпали, какъ износившаяся ветошь и то кровавое дѣло, на которое добровольно обрекли себя эти единственные герои смутнаго безвременья, эти самоотверженныя и гордыя дѣти, ополчившіяся на защиту своей поруганной родины и своихъ промотавшихся отцовъ, не казалось уже имъ такимъ страшнымъ и кошмарнымъ, какъ раньше, а самымъ обыкновеннымъ.

И Юрочка ободрился.

Въ этотъ вечеръ онъ съ большимъ аппетитомъ ѣлъ вкусный, жирный борщъ изъ партизанскаго котла, вареное мясо и недавно отбитые чернецовцами у красныхъ рыбные и мясные консервы, съ наслажденіемъ пилъ горячій чай съ сахаромъ и сухарями, пилъ и сладкое донское вино, за то никакъ не могъ проглотить спирта, разбавленнаго водой.

Глаза его блестѣли; полный, розовыя щеки разгорѣлись. Онъ уже ничего не боялся и принималъ участіе въ оживленной, шумной бесѣдѣ.

Пили немного. Никто не былъ пьянъ, но нѣкоторые юнцы чувствовали себя навеселѣ.

Чернецовъ надъ такими «слабыми на голову» добродушно подсмѣивался.

Легли спать рано, кто гдѣ могъ. Одни примостились на деревянныхъ диванчикахъ, другіе на полу.

Въ вагонѣ было жарко натоплено.

Уходя въ свое отдѣленіе, Чернецовъ предупредилъ, чтобы хорошенько выспались, потому что на утро предстоитъ серьезное дѣло.

XII.

Юрочка, лежа ночью на верхнемъ диванчикѣ, спалъ чутко, часто просыпаясь.

Его волновалъ, безпокоилъ и страшилъ предстоящій завтра первый бой. Однако онъ не столько думалъ о раненіи или смерти, сколько боялся осрамиться передъ своими боевыми товарищами.

Среди ночи поѣздъ тронулся и медленно, осторожно, точно крадучись, сталъ двигаться, много разъ въ пути такъ круто останавливался, что Юрочка чуть не падалъ съ диванчика.

Разбуженные рывками и толчками партизаны ворчали и ругались, но быстро засыпали.

Поѣздъ подолгу стоялъ въ разныхъ мѣстахъ и наконецъ передъ разсвѣтомъ окончательно остановился гдѣ то въ полѣ.